Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

даровать император Фридрих Барбаросса; тогда эрцгер

цогство Австрия было вовсе не в том объеме, имело не

такое значение, которое предполагает эта грамота. Но,

вероятно, герцог Леопольд

во время императора Карла

IV имел такие>то и такие поводы выдумать такую гра

моту; он фальсифицировал и другие грамоты и т. д.

И тем, что были доказаны время, автор, цель, вид фаль

сификации, эта грамота перестала быть документом,

каковым она так долго считалась.

Мы видим, как соотносятся друг с другом эти две

формы исследовательского изложения. Каждая имеет

свои преимущества и правила, и, смотря по обстоятель

ствам, оказывается наиболее пригодной та или иная

форма. Вторая форма, та, которая доказывает субъек

тивную сторону положения дел, производит впечатле>

ние более логичной, точной, убедительной в своих вы>

водах. Но впечатление, будто другая форма, исходящая

при реконструкции положения дел из случайных улик,

продвигается вперед более непринужденно и свободно,

мнимое: и это изложение должно не упускать из виду

свою цель и не отклоняться ни влево, ни вправо. Но из>

лагая дело так, как будто любая новая улика случайна

и непредвиденна, эта форма создает некое напряжение

и возбуждает фантазию. Благодаря тому, что излагают

как бы историю разысканий, в представлении читателя

вырисовывается занимательная история.

Для той и другой формы главное методическое прави

ло состоит в том, что представляют не реферат или прото

кол проведенного изыскания, а используют лишь миме

тическую форму расследования, чтобы обосновать най

денный результат. В той и другой форме иногда могут

применяться все методические средства нашей науки:

интерпретация и критика, гипотеза и аналогия и т. д.

Следует изложить, как вопрос, подобно Протею, все сно

ва и снова ускользает из наших рук, в конце концов, бу

дучи пойманным с помощью хитрости и неустанных уси

лий, он приводится к projhteäein. И эта манера изложе

ния обладает такой привлекательностью, что можно хо

рошо понять: тот, кто ее однажды испробовал, предпочи

404

тает ее любой другой. Это всегда признак здоровой и му

жественной любви к науке, когда постоянно прибегают к

этой форме, и она пользуется постоянным признанием.

Конечно, прелести популярности она не имеет. Все

же, чтобы воздать ей должное, нашли форму эссе, в ко

торой, смягчая логическую строгость исследования,

вносят прелесть описаний и остроумных замечаний и

намеков. Французы и англичане сделали выбор в поль

зу этой формы, и в Германии она завоевывает все боль

шее пространство. С полным правом, если научный ра

ботник больше обращает внимания на образованную

публику, чем на дело.

б) Повествовательное изложение

§ 91 (46)

И в старое, и в новое время, когда вели речь об исто>

рическом стиле, историческом мастерстве, подразуме>

вали только эту форму изложения. Дионисий Галикар>

насский

и Лукиан

в своих сочинениях p[V de= ÈstorÏan

suggr%jein а также Ваксмут и Гервинус в своей «Исто>

рике» собрали массу полезных и тонких замечаний, ко>

торые в бесчисленных критических статьях и фельето>

нах об исторических сочинениях ежедневно пополня>

ются новыми наставлениями и рассуждениями об ис

кусстве.

Я не буду останавливаться на таких мелочах, тем бо

лее, что, по моему мнению, эти вопросы, в общем>то,

просто решаются, если подойти к ним по существу.

Я должен сделать только еще одно предварительное

замечание. К сфере повествовательного изложения, ес

тественно, относятся и такие незатейливые сочинения,

как хроники, сказания и прочие вещи самого прими

тивного характера. Без сомнения, было бы большой не

справедливостью, если бы их взяли за образец и по ним

определяли характер повествовательной формы изло

жения. Ту прелесть, которой они обладают для высоко

развитых ступеней образования, не следует искать в их

405

абсолютных преимуществах, она заложена в их относи

тельных преимуществах; например, в умной наивности

Геродота, каковая, правда, возникает из>за недостатка

четкости и прагматической проницательности, или в

старческом умничании Филиппа де Комина, каковое,

правда, является следствием его крайне узкого круго

зора. И если, например, Иоганн фон Мюллер

в своей

истории Швейцарии подражал стилю Чуди

или Кон

рада Юстингера, если Ранке в своей первой книге «Ис

тория романских и германских народов. 1494–1535»

(1824) выдумал себе особую, стилизованную «под ста

рину» манеру изложения, чтобы, как он, вероятно, по

лагал, передать дух того времени, то это, хотя и было за

нимательно, но все же делано.

Будет лучше, если мы попытаемся развить повество>

вательную форму из ее собственной природы.

Сущностью повествования является изложение ста>

новления и хода того, о чем рассказывается. Следова>

тельно, оно ведет рассказ от начала какого>либо госу>

дарства, с юности какого>либо человека, с начала вой>

ны, прослеживая ход их становления и дальнейшего

образования. Нанизывая факт за фактом, оно как бы

воскрешает перед глазами читателя это становление.

И повествователь может это по мере того, как он тща>

тельно исследует дела и желания действующего лица,

тормозящие и благоприятные моменты этого становле

ния, их внутреннюю связь с предыдущим и одновре

менным, их значение для последующего.

Но что же это такое, становление и развитие, кото

рые рассказчик хочет нам продемонстрировать? Впол

не возможно, он не желает сообщать нам все и вся, что

делал этот человек день за днем, за завтраком, во время

прогулки, в обществе жены и детей и т. д., не все, что

произошло в этом государстве, во всех министерствах,

административных учреждениях, общинах, частной

жизнь; ведь рассказывая о войне, он не может поведать

нам о всяком передовом отряде и провиантском обозе.

На самом деле мы знаем, что все до ничтожно малого

движется в постоянной взаимосвязи и взаимодействии.

406

Повествователь может выбрать из бесконечной массы

фактов лишь некоторые, лишь кажущиеся ему подхо

дящими, чтобы составить относительно замкнутое це

лое. Хотя он тщательно исследовал то, что выбирает

для своего рассказа, однако это лишь единичное, даже

если ему это представляется существенным.

По каким критериям он выбирает? С каких точек

зрения представляются ему вещи как относительно це

лое и замкнутое в себе? Об объективной полноте не мо

жет быть и речи, а мерила, важного и характерного,

объективного критерия в самих вещах нет.

Второе решается таким образом, что уясняют, что хо

чет изложить рассказчик. Однако не это государство, эту

войну, эту революцию во всей широте их некогда реаль

ного бытия и хода. Кто хочет рассказать историю Рима,

тот воспринимает идею государства, которое образова>

лось так>то и так>то, которое приняло в себя так много

стран и народов, по>своему преобразовав их. Согласно

этой идее рассказчик выбирает по своему усмотрению

факты и внутренние связи, которые он, повествуя, упо>

рядочивает. Кто собирается рассказывать о Семилетней

войне, тот будет прослеживать в основном военные и по>

литические конфликты в течение семи лет, глубокий

кризис системы европейской власти; он рассматривает

действующие лица, одновременные события в том на>

правлении, как они вторгались в этот контекст; набор

солдат для такой огромной армии, большие военные рас

ходы, склады боеприпасов и т. д.— все, что доставляло

воюющим сторонам столько хлопот и неприятностей, он

обобщает, упоминая лишь то, что относится к тем идеям;

реалии, битвы, осады, переговоры между державами

для него значат лишь постольку, поскольку они относят

ся к этому контексту идей. Все факты, которые он, кри

тически исследуя, проработал, проверив их верность,

имеют свою истину только в этой идее, каковую он, пове

ствуя, изложил. И в свою очередь историческая истина

есть та идея, в которой обобщились реалии как справед

ливые, личности проявили себя как определенные и оп

ределяющие, как бы стали осмысленными.

407

Но могут возразить, если повествовательное изложе

ние описывает так ярко идею, то поэтому>то оно и носит

художественный характер, и историография есть ис

кусство.

При всем этом, однако, есть очень значительное раз

личие. Художественная идея — нечто совсем иное, чем

историческая, которая в ходе исследования оказалась

точкой зрения, с которой нужно обобщить и понять ряд

событий и фактов. В искусстве средства, будь то крас

ки, формы тела, звуки или люди и их деяния и страда

ния — не имеют никакого иного значения и ценности,

кроме как художественной идеи, выражения художе

ственного.

Ведь сущностью искусства является, что оно в своих

произведениях заставляет забыть недостатки, обуслов>

ленные его средствами, и оно может это постольку, по>

скольку идея, каковую оно хочет выразить в этих фор>

мах, в этих материалах, при помощи этой техники,

оживляет и озаряет их, как бы лишая их недостатков,

их материальности, превращает их в эфирное тело этой

идеи. Созданное есть некая целостность, нечто завер>

шенное в себе. Художественное обладает силой, чтобы

дать зрителям и слушателям почувствовать в этом вы>

ражении целиком и полностью то, что хотел выразить

художественный гений. Иначе обстоит дело с нашей

наукой и ее стилем изложения. Она имеет в наличии

данный ей материал, более или менее полный, и полу

ченные из него результаты, в которых она не может ни

чего ни преувеличивать, ни преуменьшать, ничего не

изменять, которые она должна использовать такими,

каковы они есть. Ее идея не гениальной природы, не

спонтанное выражение движущегося в себе духа, а по

лученное путем исследования материалов — макси

мально возможное на основе их — понимание этих

фактов, этих процессов, характеров и т. д. И довольно

часто изложение вынуждено признать, что кое>где ос

таются пробелы. Желание скрыть такие проблемы или

даже заполнить их фантазиями было бы антинаучно;

тем самым наша наука потеряла бы значение и право

408

быть эмпирической наукой, и наше изложение превра

тилось бы в роман.

Но повествовательное изложение имеет до некото

рой степени характер mÏmhsiV, как и исследователь

ское. Если последнее есть mÏmhsiV проведенного иссле

дования, то повествование — это mÏmhsiV становления.

Только не становления, каковое протекало в прошлом

внешне и во всей широте. Конечно, если мы желаем из

ложить историю Римской республики, то в качестве

руководящей идеи мы можем взять идею власти и ми

рового господства Рима. Но эта идея не заявляла о себе

еще во времена Ромула и Рэма или первых консулов.

Мы пришли к этой идее, лишь изучив всю римскую ис

торию, мы даже видели, что она выступила в полную

силу в лице Суллы и Цезаря. Но даже скудные сведе>

ния о начальном периоде города и республики кажутся

нам значительными на фоне этого развития, вырастаю>

щего из них, получают подлинное историческое осве>

щение только из этой идеи, которую римляне начали

предугадывать лишь поздно, лишь со времени войны с

Ганнибалом.

Следовательно, повествовательное изложение не

дает картины, фотографии того, что некогда было, тем

более оно не является иллюстрированным журналом

всех дошедших до нас подробностей и заметок, а есть

наше мнение о значительных происшествиях, состав

ленное с определенной точки зрения, под определен

ным углом зрения. Ибо только так, прослеживая одну

идею, оно может дать мимесис становления. Правда,

тем самым повествование вносит в события неустан

ность и торопливость, которых вовсе не было в мировос

приятии тех, кто во время Сервия Туллия, Брута и Кол

латина был достопочтимым римским народом.

Из этих соображений, как я полагаю, вытекают ос

новные моменты повествовательного изложения.

Прежде всего такое изложение имеет свою меру и

норму в бывшем реальном смысле и ходе изображаемо

го, в полноте и широте тогдашнего настоящего и его со

держания, хотя исследование должно пытаться, на

409

сколько возможно, удостовериться в них. А из всего ис

следованного оно приводит лишь то, что необходимо

для его цели, и этой целью является изложение выяв

ленной им идеи как становящейся.

Таким образом, повествовательное изложение имеет

критерий для своего выбора и одновременно твердую

точку зрения, с которой оно показывает приводимые

им вещи и события. Конечно, при этом полностью соз

навая, что с этой точки зрения картина будет неизбеж

но до некоторой степени односторонней, поскольку с

нее нельзя увидеть все, многое придется отбросить, ос

тавить вне поля зрения излагающего.

Если повествователь выбирает в качестве своей зада

чи идею этого государства, этого народа, этого челове

ка, этого художественного исполнения, он будет рас>

сказывать все, что в устройстве этого государства, его

становлении, объеме, политической власти и т. д. он

выявляет, отбрасывая бесчисленные детали, которые

не оказывают влияния на это становление. Если он хо>

чет рассказывать о великой революции, о войне, имев>

шей большие последствия,— если рассказ вообще воз>

можен,— то в драме борющихся сил и интересов он мо>

жет и должен увидеть и проследить борющиеся идеи,

высшую идею, которая созревает в ней и есть конечный

результат борьбы. Тогда интерес читателя полностью

прикован к этой высшей идее, становление которой

есть ее истина.

Таким образом, повсюду повествовательное изложе

ние и вместе с ним интерес читателя ставит перед собой

задачу реконструировать все то, что в свое время, когда

те вещи были действительностью и настоящим, волно

вало и занимало людей той эпохи. Римляне времен Ро

мула и первых консулов вовсе не задумывались об ос

новании мирового господства, и еще в пору войн с сам

нитами и Пирром любой римлянин думал только о том,

чтобы отстоять и защитить существование города и его

округи от воинственных соседей и чужеземных завое

вателей. Но со времени Второй Пунической войны они

начинают осознавать, что Рим, чтобы сохранить себя,

410

должен не только господствовать над всей Италией, но

и покорить Карфаген и учредить господство над всем

эллинистическим миром. Современники Цезаря и Ав

густа стали воспринимать достигнутый тогда резуль

тат римской истории как ее задачу, которая существо

вала с самого начала, и то обстоятельство, что Ливий,

Вергилий и другие высказывали это и изображали, да

вала римскому народу сознание непрерывности, кото

рая по>новому осветила и самые темные времена на

чальной истории.

Как видим, в этом контексте для исторического ис

следования, а конкретнее, повествовательного изложе

ния возникает серьезная задача и обязанность. А имен

но, выразительно изложить своему государству, наро

ду в своем исследовании и интерпретации того, что на>

род пережил и совершил, его самую подлинную сущ>

ность, его идею, как бы дать ему образ самого себя. Эти

долг и задача тем выше и плодотворнее, чем бесфор>

меннее и безвольнее еще государственное и националь>

ное сознание.

Но не перестаем ли мы при этом быть объективными

и беспристрастными? Ваксмут в своей книге (см. выше,

с. 288) на странице 126 высказывает мнение, что исто>

рик, «свободный от всяких национальных уз, всяче>

ских соблазнов и пристрастий, сословных интересов,

всяких религиозных привязанностей, свободный от

предрассудков и аффектов, кроме стремления к истине

и добродетели, sine ira et studio,

творит, создавая про

изведение для вечности».

Благодарю покорно, это объективность евнуха. Я же

хочу не больше, но и не меньше, чем иметь относитель

ную истину моей точки зрения, достичь каковую позво

лили мне мое отечество, мои политические и религиоз

ные убеждения, мои серьезные занятия. Это не имеет

ничего общего с тем творчеством для вечности, а может

быть в любом отношении односторонним и ограничен

ным. Но нужно иметь мужество признаться в этой огра

ниченности, утешая себя тем, что ограниченное и осо

бое есть богаче и больше, чем общее и всеобщее.

411

Таким образом, для нас решен вопрос объективно

сти, бесстрастности, пресловутой точки зрения вне ве

щей и над вещами. Естественно, я буду решать большие

задачи исторического изложения, исходя не из моей

малой и мелочной личности. Рассматривая прошлое с

точки зрения идеи моего народа и государства, моей ре

лигии, я возвышаюсь над своим собственным Я. Я как

бы думаю из более высокого Я, из которого вышли шла

ки моей собственной маленькой персоны.

Другие вопросы, касающиеся наглядности описа

ния, характеристики деятелей, остроумных намеков

или афористичной торжественности, решаются сами

собой. Конечно, многие историки находят удовольст

вие в том, чтобы в своем изложении блеснуть умом, сти

листическим искусством, мастерством в описании лю>

дей, пейзажей, костюмов и т. д. Как будто история су>

ществует лишь для того, чтобы предоставлять им воз>

можность для прекрасных описаний, т. е. показывать

не вещи, а свою виртуозность. Было бы лучше, если бы

господа избавили себя от труда заниматься историей;

по крайней мере они сохранили бы свою гордость, а не

тщеславное желание блистать своими талантами.

Я обращаюсь к следующему, как мне кажется, важ>

ному моменту. Когда слышишь банальные суждения

публики и критиков, то можно подумать, что есть толь>

ко одна норма, одна наилучшая манера исторического

повествования, например манера Тьера, Маколея или

Ливия. Фукидид же снискал бы у нынешних критиков

искусства мало благоволения: он слишком суров. На

много больше бы понравился Тацит, поскольку он бес

чувственный и пессимист. Более утонченные умы во

всяком случае признают, что повествование в мемуар

ной литературе может отличаться от повествования

серьезных исторических трудов. Любой историк следу

ет своему собственному чувству такта, а любой критик

судит по тому, как он сам бы желал писать.

Попытаемся глубже разобраться в этом вопросе.

По>видимому, имеются в природе вещей исключитель

но разные формы повествовательного изложения. Ибо

412

повествование рассматривает и показывает события с

определенной точки зрения, поэтому важно, какой под

ход она выберет, точку зрения, с которой оно будет вос

принимать и прослеживать становление вещей.

Возможные подходы объясняются тем, какой из мо

ментов в становлении вещей ярче всего проявляется

или выделяется рассказчиком; цель либо личность,

благодаря которым совершается движение, либо вид,

прагматизм движения, либо то, из>за чего происходит

движение. Таким образом получаются четыре катего

рии, любая из которых по>своему оправдана.

1. Прагматическое повествование. Мы называем

так ту форму, которая обращает внимание прежде всего

на ход дела, прагматизм движения. В этой форме изла

гают, как появляется предварительно правильно рас>

читанный, в конечном итоге достигнутый результат.

Здесь проводится мнение, что так и должно было быть,

и так и произошло, как было задумано и расчитано. Это

есть объяснение ставшего на основе непрерывности и

прагматического хода его становления.

Очевидно, что этой формой повествования мы можем

воспользоваться там, где великое и хорошо рассчитан>

ное воление, ясно представляемая цель ведут ход собы>

тий и доминируют над ними. Успешные войны великих

полководцев можно рассказать прагматически, т. е.

превосходство руководящей воли и идеи над другими

действующими одновременно факторами так значи

тельно, что едва ли стоит упоминать их, а следует все

внимание сконцентрировать на ходе событий осуществ

ляемого плана. Естественно, другие моменты действо

вали, и не менее эффективно, но в данном случае для

прагматического повествования они отступают на зад

ний план. Клаузевиц

блестяще изложил в этой манере

первые войны Бонапарта; каждая из них кажется хоро

шо рассчитанной, причем первая идея, стратегический

план похода, представляется в итоге как осуществлен

ный результат.

Так определенное воление гения, продуманно и удач

но проведенный план, можно также прагматически из

413