Иоганн Густав Дройзен. Историка
Подождите немного. Документ загружается.
То, что явления, которые мы суммарно обобщаем как
историю и природу, имеют еще сами по себе другие оп
>
ределения, другие предикаты, чем только быть в про
>
странстве и времени, мы знаем благодаря тому, что мы
сами согласно нашему чувственному существованию
находимся посреди них, определяемся ими, относимся
к ним всякий раз все по>новому, т. е. знаем их эмпириче
$
ски. Без этого эмпиризма для нас пространство и время
остались бы пустым Х, мир явлений оставался бы для
нас хаосом. Лишь находясь посреди них, мы относимся
к ним, рассматривая их с разных сторон и при помощи
возбудимости нашего чувственного существования, ис
>
толковывая их по разным признакам, различаем и срав
>
ниваем их между собой по этим признакам; лишь в на
>
шем Я, через наше познание, в нашем знании сущее в
пространстве и времени получает другие названия, дру>
гие характеристики; лишь так постепенно получают
для нас дискретное содержание пустые понятия про>
странство и время, пустые обобщения природа и исто>
рия, преобразуясь в определенные ряды представлений,
в рядоположенность и последовательность частностей.
Пространство и время отличаются как покой и безос>
тановочность, как вялость и торопливость, как связан>
ность и свобода. Это антитезы, но всегда связанные друг
с другом; они неразлучны, но всегда борются друг с дру>
гом. Ибо все находится в движении. Наше жизнеощу
>
щение, самочувствие нашего духовного и жизненного
бытия, которое, поляризованное само в себе, не есть ни
только чувственное, ни только духовное, ни поперемен
>
но одно или другое, а живое единое бытие разлада, дает
нам понятие движения и его моментов: пространства и
времени. Неподвижный мир явлений был бы для нас
непостижимым; без движения в нас самих мы бы не
могли его понять. То, что внешний мир движется, как и
мы в нас, позволяет нам понять его по аналогии с тем,
что происходит в нас самих.
Мы, конечно, знаем, что в движении пространство и
время объединены, что время стремится как бы преодо
>
леть инертное пространство во все новом движении,
554
движение же все снова и снова стремится выйти из не
>
терпения времени в покой бытия и расшириться. Как
же приходит человеческое ви´дение к тому, чтобы рас
>
сматривать некоторые ряды явлений в беспокойно дви
>
жущемся бытии вещей, скорее, во временно´м аспекте,
другие же в пространственном, одни обобщать как при
>
роду, другие как историю.
Впрочем, мы видим вокруг нас непрерывное движе
>
ние, непрерывную перемену. Но мы различаем одни
явления, в которых временно´й момент отступает, по
>
являясь как бы только преходяще, чтобы снова погру
>
зиться в самого себя; явления, которые в основном по
>
вторяются, в которых, следовательно, бесконечный
ряд времени разлагается на равные, повторяющиеся
циклы (периоды), так что такая формация кажется
«единой не по числу, а по виду». В таких явлениях
мыслящий дух постигает непрерывное, то, где совер>
шается движение, «равное в перемене»: правило, за>
кон, материю, пространственное наполнение и т. д.
Ибо здесь повторяются формы, и единообразие их пе>
риодического возвращения низводит временно´ймо>
мент их движения до второстепенного момента, не для
их бытия, а для нашего восприятия и понимания. Мы
получаем таким образом дискретное содержание обще>
го представления пространства и обобщаем его под на>
званием «природа».
В других явлениях наш мыслящий дух выделяет ме
$
няющееся в равном. Ибо он замечает, что здесь в движе
>
нии образуются все новые формы, такие новые и обус
>
ловливающие формации, что материальное, в котором
они проявляются, кажется второстепенным моментом,
в то время как всякая новая форма сама по себе есть
иная; а именно до такой степени иная, что каждая, при
>
соединяясь к прежней, обусловлена ею, становясь из
нее, принимает ее идеально в себя, возникнув из нее,
идеально содержит ее в себе и сохраняет. В этой непре
>
рывности всякое более раннее продолжается, дополня
>
ется, расширяется (©pÏdosiV eÇV aàtÜ) в более поздней;
всякое более позднее представляется как результат,
555
как исполнение, возвышение более раннего. Это не не
>
прерывность возвращающегося в себя цикла, повто
>
ряющегося периода, а непрерывность бесконечного
ряда, а именно так, что в любом новом уже зарождается
и разрабатывается иное новое. Ибо во всяком новом
идеально приплюсован весь ряд прожитых форм, и вся
>
кая из прожитых форм кажется моментом, соответст
>
вующим выражением в становящейся сумме. В этой
безустанной последовательности, этой возвышающей
>
ся в себе непрерывности общее представление о време
>
ни получает свое дискретное содержание, которое мы
обобщаем под именем «история».
И те явления, которые мы обобщаем под названием
«природа», наличествуют в индивидуальных формах и
отличаются друг от друга, хотя мы их воспринимаем
как похожие и одного вида. Из этого пшеничного зерна,
если оно в результате иного употребления не лишится
своей периодической жизни (завязь, прорастание, цве>
тение, созревание зерна), вырастет индивидуально дру>
гой колос, новое поколение зерен. Дубы в одной и той
же роще, все выросшие из желудей, возможно, от одно>
го материнского дерева, являются индивидуально раз>
ными не только по пространству, но и по возрасту, вели>
чине, раскидистости ветвей, кроны, листвы и т. д. Мы
хорошо воспринимаем различия, но они не кажутся
нам существенными: как с научной точки зрения, так и
практической их индивидуальность для нас безразлич
>
на; для такого рода существ у нашего мыслящего духа
нет понимания индивидуального бытия, у нас нет для
таких индивидов никакого иного имени, кроме имени
их семейства. Мы хотя и видим, что они изменяются, но
только периодически возвращаясь, повторяя свои из
>
менения, они для нас не имеют истории. Мы хотя и от
>
личаем отдельные экземпляры, но их различия не име
>
ют для нас ряда усовершенствующихся в себе форма
>
ций. Мы воспринимаем их по пространству, материи,
равному в перемене, однообразию, многократно повто
>
ряющемуся; ибо только в этих отношениях у нашего
мыслящего духа имеются для них категории; только по
556
этим категориям мы постигаем и понимаем их, можем
практически и теоретически относиться к ним. И со
>
гласно нашим взглядам они нам нужны, и мы их ис
>
пользуем; мы принимаем их за то, что они для нас есть.
Мы высеваем эти пшеничные зерна, ухаживаем за эти
>
ми дубами, чтобы в свое время убить их и использовать
на то, чем они для нас являются, т. е. как горючий мате
>
риал, как мучнистый плод; мы разводим животных,
чтобы каждодневно отнимать у них молоко, предназна
>
ченное природой для их детенышей, и под конец их за
>
бить и т. д. Неустанно мы наблюдаем и исследуем, что
>
бы познать сущее по его материалам, силам, законам,
чтобы употребить для своих целей по категориям, под
которыми мы их можем постичь и понять; они для нас
лишь материал; в своих индивидуальных явлениях они
для нас закрыты, непонятны, безразличны.
И если мы, делая прививку фруктовому дереву, раз>
водя животных, скрещивая породы, играем как бы в
Провидение, чтобы получить более благородные сорта
и породы, то это наша хитрость и расчет, а не индивиду>
альное понимание приносит нам иной результат. Если
мы химически разлагаем тела или синтезируем, если
мы их исследуем физически, изолируя определенные
имеющиеся у них функции, наблюдая или заставляя
их действовать, то мы ищем и находим не то, что свой>
ственно индивидуально этому камню, этому пламени,
этой колеблющейся струне, а присущее всем вещам по
>
добного рода. И если мы, например, эстетически усваи
>
ваем и используем соответствующие формы, которые
предоставляют нам животный и растительный мир,
ландшафт, то мы же знаем, что мы поняли и изобрази
>
ли не индивидуальность этого фрагмента земной по
>
верхности, этого дерева или животного, а вложили в
них нечто, какового в них самих нет; они служат нам
только как выражение нашего чувства или мышления,
что мы, так сказать, очеловечиваем их; как в Дантовом
«Чистилище» отвратительный образ страсти представ
>
ляется воспламененному взору смотрящего на него с во
>
жделением женщиной в цвете молодости и красоты.
557
И в сфере тех явлений, которые мы обобщаем как ис
>
торию, в сфере нравственного мира имеются элементы,
которые можно измерить, взвесить, расчитать. Но эти
материальные условия менее всего исчерпывают
жизнь нравственного мира, менее всего достаточны,
чтобы его объяснить; и кто полагает, что он может его
объяснить ими, тот теряет или отрицает здесь самое
главное. Не порыв к совокуплению исчерпывает и объ
>
ясняет нравственную силу супружества; общие воспо
>
минания о совместно прожитом, общие надежды и за
>
боты, потери и сбывшиеся мечты обновляют у старею
>
щих супругов интимность их первого счастья; для них
их брак есть история, в этой истории для них заключе
>
ны обоснование, смысл и исполнение нравственной
силы их супружества.
В сфере нравственного мира, впрочем, нет ничего,
что бы не было непосредственно или косвенно матери>
ально обусловлено. Но эти материальные условия не
являются ни единственными, ни единственно важны>
ми; и благородство нравственного бытия состоит не в
том, чтобы ими пренебрегать и отрицать их, а в том,
чтобы просветлять и одухотворять их. Ибо в соприкос>
новении душ, в труде друг для друга и рука об руку, в
неустанном порыве понимать и быть понятым возника>
ет этот удивительный слой духовного бытия, составны>
ми частями которого являются представления, мысли,
страсти, ошибки, чувство вины и т. д., который все сно
>
ва и снова, касаясь естественного мира, и все же в отры
>
ве от него, озаряет весь земной шар.
Об этом нравственном мире не думают слишком пре
>
небрежительно, когда его образованиям приписывают
тот безостановочно возрастающий слой духовного как
место пребывания, как почву, как, так сказать, твор
>
ческую массу их формирования. И они поистине обла
>
дают не меньшей реальностью, не меньшей объектив
>
ной силой от того, что они, по сути, живут только в уме
и сердце людей, в их знании и совести, используют
тело и телесное лишь для своего выражения и отобра
>
жения.
558
Разумеется, только в этих выражениях и отображе
>
ниях они становятся ощутимыми, постижимыми, под
>
дающимися исследованию. Они здесь не только для
того, чтобы применять к ним исторический метод; они
могут быть рассмотрены в научном плане и с других то
>
чек зрения, а не только с исторической. Но каковы они
суть, таковыми они стали; и сущностью исторического
метода является открытие из их бытия их становления,
а из их становления их бытия.
Под конец еще одно замечание в защиту. Никому не
придет в голову оспаривать у физики имя науки или со
>
мневаться в ее научных результатах, хотя она есть не
природа, а способ созерцания природы, или делать уп
>
рек математике, что все ее гордое строение заключено
только в знающем уме. Наш умный язык из причастия
глагола «wissen» (знать) образует название того, что
достоверно (gewiß); он называет достоверным не внеш>
нее, так называемое объективное бытие вещей, а знае>
мое (gewußte) сущее, знаемое происшедшее. Не то, что в
чувственном восприятии доходит до нас, является со>
гласно нашему языку истинным (wahr); оно не выдает
себя за истинное, а мы принимаем его как истинное
(wahrnehmen) и делаем его достоверным через наше
знание (Wissen).
14
Наше восприятие, наше знание; в нем заключался
бы самый сомнительный субъективизм, если бы чело
>
веческий мир состоял из атомов, каждый из которых
наполнял свой отрезок пространства и времени,— безо
всякой связи, вроде: было, да прошло — из разобщен
>
ных людей, каковыми показывает их ощипанный пе
>
тух древнего философа и каковыми видит их совре
>
менный радикализм и берет за основу своих прав чело
>
века, а современный материализм и нигилизм — за ос
>
нову своей социологии. Индивидуум как таковой мог
бы и не рождаться, не говоря уж воспитываться, ста
>
новиться человеком. С момента своего рождения,
даже зачатия, он находится в нравственных общно
>
стях: в этой семье, в этом народе, государстве, этой
вере или неверии и т. д., и что он физически и духовно
559
есть и что имеет, он получает сначала из них и через
них.
Как видим, скепсис этих рассуждений обращен не
против реальности естественного мира, тем более не
против фактичности исторических, нравственных фор
>
маций. Для нас природа не «порождение головного моз
>
га», тем более нравственный мир не нелепое «утвержде
>
ние воли к жизни».
Мы живем и действуем в практически надежном са
$
моощущении нашего Я>бытия, в непосредственном
ощущении целостности, внутри которой мы находим
>
ся. Эти оба момента вытекают из вида нашего бытия,
одновременно и духовного и чувственного.
Наше человеческое бытие основывается на этой не
>
посредственной уверенности нашего самоощущения,
нашего мировосприятия, на этой вере, каким бы высо>
ким или низким ни было найденное выражение для
его последнего основания, для его высшей цели. Вот
что непосредственно мы имеем; мы ищем «истину»,
разрабатываем ее; и нашими поисками и трудом она
растет, углубляется. В потребности нашего Я>бытия
или Я>становления — и она появляется с первым про>
изнесенным словом и ее нельзя сдержать — заключа>
ется стремление довести до нашего сознания то, что
прочувствованно и чему верят, понять его, как бы от>
резать от пуповины, при помощи которой оно держит
>
ся за непосредственности, включить его в категории
нашего мышления; категории, которые относятся к
непосредственно прочувствованной целостности ре
>
альностей и нашего Я>бытия в них, как многоуголь
>
ник к кругу: каким бы многосторонним и подобным
кругу ни был многоугольник, он остается все же угло
>
ватым и прямолинейным, круг и многоугольник не пе
>
рестают быть по отношению друг друга несоизмери
>
мыми.
Это вводящая в заблуждение гордыня человеческо
>
го ума подставлять кругам непосредственно восприня
>
того свои многоугольные конструкции как их нормы
или как подтверждение, в то время как они являются
560
лишь одной из многих попыток приблизительно опи
>
сать первые — отрицать сферические линии веры, так
как наше мышление с его прямолинейными конструк
>
циями не может их исчерпать — так же не может ис
>
черпать, как и тот Августинов мальчик на берегу моря
не в состоянии перелить всю воду моря в ямку, кото
>
рую он выкопал в песке, как бы усердно он ни черпал
своей чашей.
ИСКУССТВО И МЕТОД
Стихи сочиняли прежде, чем появилась поэтика,
речи вели прежде, чем появились грамматика и рито
>
рика. И практическая потребность научила человека
смешивать и разлагать вещества, использовать для его
целей силы природы прежде, чем физика и химия ста>
ли методически исследовать природу и облекли ее зако>
ны в научные формулировки.
И воспоминания относятся к самой подлинной сущ>
ности и наипервейшей потребности человечества. Каса>
ются ли они личного или широкого круга вещей, воспо>
минания всегда и повсюду сопровождают жизнь чело>
века; возникая вначале как сугубо личные, они стано>
вятся узами, связующими души, стремящиеся навстре>
чу друг другу. Без них нет человеческого сообщества;
любое сообщество в своем становлении, в своей истории
имеет образ своего бытия,— общее достояние всех уча
>
стников, которое теснее сближает их сообщество, делая
его задушевнее.
Понятно, что у высокоодаренных народов воспоми
>
нания приукрашиваются в их сказаниях, становятся
образцами, выражением тех идеалов, к которым уст
>
ремлен дух народа. Понятно и то, что у них вера нахо
>
дит свой смысл в форме священных историй, которые
наглядно поясняют ее содержание как событие, и что
такие мифы срастаются со сказанием. Однако если
это неустанно живое слияние, наконец, насытив
>
шись, завершается большими эпическими поэмами,
562
эти мифы уже не хотят принадлежать только наивной
вере.
С собирания и просмотра таких мифов и сказаний на
>
чалась древнейшая история, история греков,— первые
попытки навести порядок в этом девственном лесу пре
>
даний, установить внутреннюю связь, согласие, хроно
>
логическую систему, первые попытки подлинного ис
>
следования.
От греков датируется непрерывность наук; почти все
науки, и сегодня занимающие умы, берут там начало;
особенно та область, которую принято называть обла
>
стью нравственных наук, обрабатывалась ими. Но на
>
ряду с этикой, политикой, экономикой и т. д. у них не
было историки.
То обстоятельство, что после гениальной историогра>
фии времени Марафонской битвы, эпохи Перикла, по>
следним представителем которой был Фукидид, исто>
рическую школу основал не Аристотель, а Исократ, вы>
вело историю на тот путь, свернуть с которого ее тщетно
пытался Полибий. История стала, а у римлян продол>
жала быть частью риторики, «художественной литера>
туры», если только филология полностью не овладева>
ла ею. А между филологией и риторикой были различ>
ные записки для практических целей, включая энцик>
лопедические книги и учебники, которые постепенно
нисходили до самого убогого уровня.
И если в историографии периода упадка античности
трудно найти ростки нового научного духа, то тем более
их не обнаружишь в историографии средневековья,
если не считать таковым изредка прорывающийся на
>
ружу теологический конструктивный дух. Пожалуй,
тот или иной историк времени каролингской или оттон
>
ской династий выискивал у древних стилистические
образцы и украшал их риторическими красотами своих
героев.
Когда в конце средневековья возобновилась борьба
против папства и иерархии и в качестве оружия в этой
борьбе выбрали историческое исследование, и за трак
>
татом о мнимом Даре Константина последовали одна за
563