Кирюшина Ю.Ф., Тишкина А.А. (ред.) Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири: Сборник научных трудов

Подождите немного. Документ загружается.

221

ло 1,5 м, в котором располагался погребальный инвентарь, под-

вергшийся пирогенному воздействию. Какие-либо надмогильные

конструкции не сооружались. Данный погребальный обряд значи-

тельно отличается от погребальных традиций, фиксируемых в

большинстве предбайкальских погребений I–II тыс. н.э. Его инди-

видуальность позволила объединить южноангарские захоронения

по обряду кремации конца I тыс. н.э. в долоновскую группу захо-

ронений (Харинский А.В., 2001, с. 56; Николаев В.С., Дзюбас С.А.,

Белоненко В.В., 2002).

К сожалению, к настоящему времени в южной части Ангар-

ской долины известно всего четыре погребения, которые можно

было бы отнести к этой группе (рис. 1.-1). Захоронения выявлены в

результате осмотра береговых обнажений. Одно из них найдено на

побережье Долоновского расширения Братского водохранилища, в

нижнем течении р. Оки. Собранный археологический материал по-

зволил А.В. Волокитину и Е.М. Инешину датировать захоронение

IX–X вв. н.э. (рис. 1.-2–8; рис. 2.-9–11, 16). По их мнению, погребе-

ние оставлено средневековыми кыргызами, проникшими в Южное

Приангарье (Волокитин А.В., Инешин Е.М., 1991). Другое захоро-

нение обнаружено в окрестностях Иркутска, в местности Межовка.

Анализ находок (рис. 2.-7, 8, 13–15) позволил предположить, что в

нем погребен тюркский (возможно, кыргызский) воин VIII–XI вв.

(Николаев, Белоненко, 1996). Еще два захоронения исследованы на

левом берегу Оки, в 9,7 км к северо-востоку от с. Заваль, в местно-

сти Материк. Исходя из анализа сопроводительного инвентаря

(рис. 1.-9–17; 2.-1–6, 12), а также найденной в погребении №1 мо-

неты Кай-юань-тунбао, захоронения датируются VIII–XI вв. (Ни-

колаев В.С., Дзюбас С.А., Белоненко В.В., 2002).

Отсутствие на территории Южного Приангарья в I тыс. до н.э.

и в начале–середине I тыс. н.э. захоронений по обряду кремации

позволяет предположить, что носители этого погребального обряда

начинают распространяться в Южном Прибайкалье лишь в VIII–

IX вв. Многие исследователи связывают средневековые захоронения

по обряду кремации в Восточной Сибири с енисейскими кыргызами,

которые в середине IX в. вторгаются на территорию Центральной

Азии и на некоторое время устанавливают там свою гегемонию.

«Хигас было сильное государство; по пространству равнялось ту-

кюеским владениям. На восток простиралось до Гулигани, на юге до

Тибета, на юго-западе до Гэлолу» (Бичурин Н.Я., 1950, с. 354).

222

Рис. 1. 1 – карта расположения погребений по обряду кремации

в Южном Приангарье; 2–8 – Долоновское (по А.В. Волокитину и

Е.М. Инешину, 1991); 9–14 – Материк, погребение 1; 15–17 – Материк,

погребение 2 (по Николаеву В.С., Дзюбасу С.А., Белоненко В.В., 2002)

223

Рис. 2. 1–6, 12 – Материк, погребение 1; 7, 8, 13–15 – Межовка

(по Николаеву В.С., Дзюбасу С.А., Белоненко В.В., 2002);

9–11, 16 – Долоновское (по А.В. Волокитину и Е.М. Инешину, 1991)

224

Интересная гипотеза, рассматривающая взаимоотношения

кыргызов и курыкан имеется у Д.Г. Савинова. «В IX–X вв. курыка-

ны были, скорее всего, подчинены енисейским кыргызам (целиком

или частично) и находились от них в определенной форме соци-

альной зависимости. Причиной этого могло послужить участие ку-

рыкан в кыргызско-уйгурских войнах на стороне последних в со-

ставе других племен этносоциального объединения теле. Следстви-

ем этих событий явились потеря курыканами своей политической

самостоятельности и выделение из их объединения этнического под-

разделения хори, испытавшего наибольшее влияние со стороны ени-

сейских кыргызов» (Савинов Д.Г., 1994, с. 124).

В данном контексте, военно-политические мощь кыргызов

представляется преувеличенной. Нанеся поражение Уйгурскому

каганату в 840 г., кыргызы в отличие от своих предшественников

не смогли на длительный период подчинить своей власти племена

номадов, живших в Центральной Азии. Для этого у них просто не

было людских и экономических ресурсов. Во 2-й пол. IX в. большая

часть кыргызов, преследуя уйгуров, оказалась к югу от Саянских

гор. Это была наиболее активная часть населения Минусинской

котловины, принявшая участия в походах 40–50-х гг. в Турфан, на

Шивэй и в Кашгар. Активные боевые действия на юге не позволяли

кыргызам столь же эффективно действовать в других направлени-

ях. Поэтому возможность кыргызов подчинить Прибайкалье ка-

жется маловероятной. Тем более, что экономические возможности

этого региона были намного ниже, чем Внутренней Монголии.

Говоря о восточных границах кыргызской державы, следует

прежде всего учитывать геоморфологическую ситуацию Южной

Сибири, где Восточные Саяны являются естественным рубежом

между долинами Верхнего Енисея и верхнего течения Ангары. В

исторической ретроспективе географическая граница являлась и

культурно-этнической границей, разделившей две историко-

культурные области – Минусинскую и Ангаро-Ленскую. Восточная

граница державы кыргызов во 2-й пол. IX в., вероятно, проходила

вдоль западного подножия Восточного Саяна и водораздела Енисея

и Ангары (верховья Оки, Китоя и Иркута). Именно водораздел

Енисея и Ангары явился рубежом, отделявшим владения кыргызов

от области расселения гулигань (курыкан), занимавших террито-

рию Прихубсугулья и Тункинской долины (Харинский А.В., 2001,

с. 26). Вполне возможно, что отдельные кыргызские отряды совер-

225

шали набеги на гулиганьские земли и облагали их население да-

нью, но явление это могло носить лишь кратковременный характер

и не влекло за собой подчинение кыргызами Предбайкалья.

В X в. происходит отток кыргызов из Центральной Азии на

Енисей, что, вероятно, вначале было связано с климатическими

(засуха), а затем и политическими (расширение державы киданей)

осложнениями. Д.Г.Савинов считает, что в конце X – начале XI в.

происходит разделение кыргызского этноса: часть енисейских кыр-

гызов вернулась за Саяны, причем, вероятно, в районы, располо-

женные севернее Минусинской котловины, а другая часть осталась

в Туве. Судя по материалам археологических памятников, пересе-

ление кыргызов на Средний Енисей происходило двумя волнами.

Первая волна, очевидно, была связана с продвижением кыргызов,

оставивших в Центральной Туве могильник Эйлиг-Хем-III. Вторая

волна переселения охватила всю Минусинскую котловину и приве-

ла к сложению «минусинского варианта» культуры енисейских

кыргызов XI–XII вв. («оглахтинский период», по периодизации

И.Л. Кызласова) (Савинов Д.Г., 1994, с. 149).

Первая волна кыргызского переселения на север дошла до

района Красноярска, где выделяется красноярско-канский вариант

культуры енисейских кыргызов (Савинов Д.Г., 1989). К этой же

культурной традиции, но к несколько более позднему времени,

Д.Г. Савинов относит погребения с трупосожжением на р. Кан (Са-

вельев Н.А., Свинин В.В., 1978). По мнению Д.Г. Савинова (1994,

с. 149), скорее всего, население красноярско-канского варианта

культуры енисейских кыргызов продолжало существовать до мон-

гольского времени, постепенно занимая более северные подтаеж-

ные районы, вплоть до нижнего течения Ангары, что подтвержда-

ется находкой погребений по обряду трупосожжения в нижнем и

среднем течении Ангары. Обнаруженные в них предметы сопро-

водительного инвентаря близки к кыргызским (Логинов В.П. и

др., 1985).

Если первый, более ранний (середина IX в.), вектор кыргыз-

ской экспансии был направлен на юг и не оказал значительного

влияния на культурно-историческую ситуацию в Южном Прианга-

рье, то второй, более поздний (X в.), был ориентирован вниз по

Енисею и тоже обошел стороной Предбайкалье.

Некорректность прямого сопоставления ангарских захороне-

ний с трупосожжением с енисейскими кыргызами наглядно видна

226

при сравнении погребальных ритуалов. Погребальный ритуал,

фиксируемый в Минусинской котловине в VI – начале IX вв.

(культура чаатас) и соотносимый с енисейскими кыргызами, ха-

рактеризуется сооружением над могилами четырехугольных ка-

менных кладок. Под ними располагались кубические или подпря-

моугольные могильные ямы, стенки которых обставлялись верти-

кальными столбиками. На дно ямы укладывались пережженные

человеческие кости, мясная пища и жидкая или полужидкая пища

в глиняных сосудах (Кызласов Л.Р., 1981а, с. 49; Худяков Ю.С.,

1982, с. 206). Тюхтякские захоронения Минусинской котловины

(эпоха великодержавия) (IX–X вв.) генетически связаны с культу-

рой чаатас. Они производились под округлыми насыпями из кам-

ней и земли или земляными. Диаметр их от 4–8 до 17 м, высота –

от 0,2 до 1,3 м. Кремированные останки человека помещали либо

в яму, либо в остатках кострищ на горизонте (Кызласов Л.Р.,

1981б, с. 55).

Южноангарские захоронения по обряду кремации отлича-

ются от минусинских отсутствием могильных ям и надмогильных

сооружений. В них не обнаружены сосуды, характерные для кыр-

гызских захоронений. Подобная керамика вообще не фиксируется

на территории Предбайкалья. Сопровождающий же инвентарь,

представленный предметами вооружения, конского снаряжения и

украшениями, имеет интернациональный характер для всей Юж-

ной Сибири и не может быть соотнесен только с енисейскими

кыргызами. Следовательно, считать погребения долоновского ти-

па кыргызскими не правомерно, как и другие ангарские захороне-

ния с трупосожжением. Обряд захоронения умерших по обряду

кремации или частичной кремации был распространен на Сред-

нем Енисее и Средней Ангаре уже в железном веке и в период

раннего средневековья (Васильевский Р.С., Бурилов В.В., 1971;

Привалихин В.И. и др., 1984; Привалихин В.И., 1993; Мандры-

ка П.В., 1989; 1997; 1998). Поэтому вполне вероятно, что крема-

ция погребенных, отмеченная на Средней Ангаре в 1-й пол. I тыс.

н.э., генетически связана с местными традициями, а не привнесе-

на из Минусинской котловины. В конце I тыс. н.э. носители этого

погребального ритуала распространяются вверх по Ангарской

долине, свидетельством чего и являются захоронения долонов-

ского типа.

227

Ю.С. Худяков, Л.А. Бобров

Институт археологии и этнографии СО РАН

ШЛЕМЫ КОЧЕВНИКОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

В ЭПОХУ ПОЗДНЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Защитное вооружение центральноазиатских кочевников в

эпоху позднего средневековья остается недостаточно изученным,

поскольку памятники этого периода длительное время находились

вне поля зрения археологов. Однако без изучения защитных

средств, применявшихся номадами Центральной Азии в XV–XVII

вв., невозможно выявить закономерности в развитии военного дела

в кочевом мире и объяснить причины военных успехов и неудач

войск кочевых государств.

В течение 2-й пол. XVII – 1-й пол. XVIII вв. значительную

военную активность проявляла «последняя кочевая империя» в

Центральной Азии – Джунгарское ханство. Джунгария вела ожес-

точенные войны за господство в Центральной Азии с государством

Алтын-ханов, маньчжурской империей Цин, казахскими жузами и

Россией. Вопреки сложившимся стереотипам защитное вооружение

в кочевом мире в этот период, несмотря на появление огнестрель-

ного оружия, не регрессирует, а продолжает развиваться и в на-

чальный период нового времени (Бехайм В., 1995, с. 127).

Предметы защитного вооружения, относящиеся к периоду

позднего средневековья, хранятся в коллекциях музеев Москвы,

Санкт-Петербурга, многих городов Сибири и Монголии. Встреча-

ются среди материалов позднего средневековья железные шлемы и

кольчужные наголовья. Однако большая часть этих материалов до

настоящего времени не введена в научный оборот или при публи-

кации получила неточную атрибуцию из-за слабой исследованно-

сти защитного вооружения эпохи позднего средневековья и отсут-

ствия точно датированных аналогий. Между тем для анализа этих

материалов имеется возможность привлечь аналогии с сопредель-

ных регионов, письменные, изобразительные и фольклорные ис-

точники.

Первые находки деталей защитного доспеха в памятниках,

относящихся к XVII в., были сделаны в ходе раскопок В.В. Радлова

(1989) на Чулыме в середине XIX в. Исследователь смог точно оп-

Работа выполнена по проекту РГНФ №01-01-00289.

228

ределить датировку памятника по находке русских медных монет.

С образованием в сибирских городах музеев, в коллекциях находок

появились предметы защитного вооружения, относящиеся к перио-

ду позднего средневековья. Это были, преимущественно, случай-

ные находки. Отдельные предметы передавались в музеи потомка-

ми кыргызских или татарских князей, в семьях которых эти доспе-

хи хранились в течение жизни нескольких поколений. Среди таких

находок имеются кольчуги и шлемы. При издании каталога пред-

метов из собрания Минусинского музея в 1886 г. Д.А. Клеменц

описал несколько кольчуг и панцирных пластин (1886, с. 165–166).

При этом он указал, что одна из кольчуг «сохранилась в семействе

Д.К. Доможакова от предков киргизского происхождения» (Кле-

менц Д.А., 1886, с. 165–166). В собрании Тобольского историко-

архитектурного музея-заповедника имеется железный шлем, пе-

реданный музею в XIX в. потомками княжеского рода Кульма-

метьевых. Хорошо сохранившиеся, богато оформлены шлемы и

панцири халха-монголов и ойратов XVI–XVIII вв. хранятся в

Оружейной палате Московского кремля и Государственном Эр-

митаже (Опись…, 1884, с. 6, 36–39, 165–166; Ленц Э., 1980, с. 154–

155). По данным М.В. Горелика (1979), эти доспехи были препод-

несены в качестве дипломатических подарков российским царям

или захвачены в качестве трофеев. Художественно оформленные

предметы вооружения и воинского снаряжения, относящиеся к

XVII–XIX вв., хранятся в Бурятском объединенном музее в г. Улан-

Удэ, в Центральном государственном музее Монголии, Музее изо-

бразительных искусств и музее-резиденции Богдо-хана в г. Улан-

Баторе (Цултэм Н., 1987, ил. 9–10, 14, 16–17, 129).

В научной литературе о позднесредневековых шлемах кочев-

ников Центральной Азии и народов с сопредельных регионов упо-

минается сравнительно редко. Г.Ц. Цыбиков (1919, с. 210–212) при-

вел описание и фото «старинных» тибетских панциря и шлема, а

также тибетского воина в шлеме и панцире. Тибетские шлемы име-

ют сфероконический купол с накладными полосами, плоское навер-

шие с трубочкой для султана или плюмажа, небольшой козырек, бо-

ковые клапаны-науши и задний клапан-назатыльник. По основным

элементам своей конструкции тибетские шлемы схожи со шлемами

центральноазиатских кочевников эпохи позднего средневековья.

Совершенно иную конструкцию имел маньчжурский шлем,

обнаруженный у нивхов Амура и опубликованный Л.И. Шренком

229

(1899, с. 258–259, табл. XLIV.-2). Купол шлема состоял из узких,

слабоизогнутых пластин, сшитых кожаными ремешками, перетяну-

тых ремешком вокруг навершия и прошитых по составному обру-

чу, к которому крепилась подвесная ламеллярная бармица.

С.И. Вайнштейн (1961, с. 16, рис. 8) опубликовал находку

позднесредневекового шлема из долины р. Ий в Тодже.

Л.Р. Кызласов в 1964 г. издал схематичный рисунок шлема из

Дзун-Хемчинского района Тувы (Кызласов Л.Р., 1964, табл. I.-33).

По его мнению, подобные «железные шлемы-шишаки, склепанные

из четырех или шести прогнутых треугольных пластин, с наклад-

ками, козырьками и трубочками для султанов» были широко рас-

пространены в XVI–XVII вв. в Южной и Восточной Сибири (Кыз-

ласов Л.Р., 1964, с. 85). Л.Р. Кызласов ошибочно отнес к числу ана-

логичных находку шлема из разграбленного кургана в устье р. Мо-

гой у с. Уюк, который был приобретен в 1929 г. С.А. Теплоуховым

и в настоящее время хранится в Государственном Эрмитаже

(Кызласов Л.Р., 1964). Судя по имеющимся аналогиям, могойский

шлем должен относиться к монгольскому времени (Худяков Ю.С.,

1997, с. 53).

Я.И. Сунчугашев (1977, с. 134–136; 1979, с. 133–134) попы-

тался отнести сначала к монгольскому, а затем и к позднесредневе-

ковому времени находку шлема из Абазы и обломки шлема из Бе-

лого Яра в Минусинской котловине. Подобная хронология основа-

на на датировке чугунных котлов, вместе с которыми были найде-

ны шлемы и панцири. По мнению Я.И. Сунчугашева, эти котлы

«типологически хорошо датируются» XIII–XIV вв. или XIII–XV вв.

Однако подобные котлы бытовали у кочевников Центральной

Азии вплоть до этнографической современности и основанием

для датировки шлемов монгольским временем быть не могут (Вайн-

штейн С.И., 1991, с. 103). Больше оснований относить абазинский

шлем к эпохе развитого средневековья, поскольку он найден вме-

сте с панцирем, пластины которого отличаются от типологически

более поздних, обнаруженных в Монголии и относящихся к XIII–

XIV вв. (Худяков Ю.С., 1980, с. 129; 1992). В работе М.В. Горелика

(1979, с. 96–99) выделено несколько типов монгольских шлемов

XVI–XVIII вв. В 1991 г. Ю.С. Худяковым (1991, с. 95) была опуб-

ликована находка кыргызского шлема из Минусинской котловины,

обоснована его датировка эпохой позднего средневековья, проана-

лизированы данные письменных, исторических и фольклорных

источников о позднесредневековых кыргызских шлемах.

230

Среди шлемов, которые были осмотрены в музеях китайских

провинций Ганьсу и Синьцзян, относящихся к периодам правления

династий Мин и Цин, охватывающим эпохи позднего средневековья

и нового времени, только один тип сфероконических шлемов нахо-

дит аналогии среди боевых наголовий центральноазиатских кочев-

ников (Худяков Ю.С., 1995, с. 39). Наиболее распространенные типы

маньчжурских конических шлемов имеют существенные отличия от

позднесредневековых шлемов номадов Центральной Азии.

В работах Л.А. Боброва (2000а, б) проанализированы пись-

менные сведения о монгольских, ойратских и кыргызских шлемах

и реконструирован внешний облик позднесредневековых воинов-

кочевников, носивших шлемы разных типов. Для поиска аналогий

центральноазиатских кочевнических шлемов, относящихся к эпохе

позднего средневековья, важное значение имеют материалы по

шлемам из сопредельных регионов Китая и Тибета, а также из Ко-

реи и стран Переднего Востока, собранные в книге Х.Р. Робинсона

(Robinson H.R., 1967, pl. I.-a; II.-a,b,c,d; IV.-a,b; XIV.-c,d; XXII.-a;

XXV.-a,c; XXVI.-a,b).

В настоящей статье анализируются находки шлемов цен-

тральноазиатских кочевников из музеев Сибири и Монголии. По

форме купола среди них выделяются несколько типов.

Тип. I. Сфероконические.

К данному типу относится большинство находок шлемов из

музейных собраний Сибири, Монголии и Восточного Туркестана.

По составу пластин купола и наличию дополнительных деталей

среди шлемов выделяется несколько вариантов.

Вариант I.1. Шлемы с шестипластинчатым куполом,

накладными полосами и козырьком. Включает 1 экз. из Минусин-

ской котловины. Хранится в Минусинском музее. Высота купола –

29,5 см, диаметр купола – 21 см. Купол шлема склепан из шести

пластин, соединенных накладными фигурными полосами с валиком

по продольной оси и заклепками на треугольных выступах. Спереди

к куполу заклепками приклепан короткий, неширокий овальный ко-

зырек (рис. 1.-1) (Худяков Ю.С., 1991, с. 95).

Вероятно, шлем имел навершие, которое не сохранилось, и

кольчужную бармицу, которая крепилась к куполу с помощью от-

верстий и заклепок.

Близкой аналогией данной находке является шлем из музея г.

Куча в Синьцзяне (Худяков Ю.С., 1995, с. 35, рис. III.-3). У него со-

хранилось сферическое навершие, трубочка для плюмажа, фигурные