Кирюшина Ю.Ф., Тишкина А.А. (ред.) Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири: Сборник научных трудов

Подождите немного. Документ загружается.

241

расходятся с расчетами Л.Н. Коряковой по жилищам Дуванского-II

поселения в сторону увеличения количества затрат на постройку

одного жилища. Это объясняется более основательными рафайлов-

скими жилищами саргатцев, утепленной крышей и т.д.

Рис. 2. Рафайловское селище. Жилище 7

Произведенные расчеты по теплоемкости камеры включали

вычисление необходимого количества тепла в сутки для обогрева

центральной камеры, КПД очага, теплоемкость постройки. Учитывая

среднюю температуру воздуха зимой в Притоболья (Рябогина Н.Е.,

Ларин С.И., Семочкина Т.Г., 1999, с. 61), составляющую –8–11

С,

хотя не исключено, что перепады температур были сильными, и

учитывая работы польских исследователей, получаем, что средняя

температура в жилище могла быть около 14

С. Для поддержания

этой температуры в течение шести холодных месяцев требовалось

приблизительно 15 куб. м дров.

При сравнении площадей основных камер саргатских жилищ

на Рафайловском городище и селище, поселениях Ингалинка-1,

Бочанцево, Дуванское-II (всего 18 жилищ) наблюдается прибли-

женное к единому параметру число. К примеру, на Рафайловском

городище площадь основной камеры в жилище 1 была 34,45 кв. м.,

242

во 2-м – 39,75; в 5-м – 37,72; в 6-м – 33,5; в 7-м – 33,84, т.е. в сред-

нем 35,8 кв. м.

Это означает, что на строительство основной, скорее всего,

первой в хронологическом плане, камеры саргатского жилища тре-

бовалось 950–1050 чел/час., или труд 6 человек в течение двух не-

дель при 12-часовом рабочем дне. Процесс сооружения жилища

практически всегда был вынужденным и срочным действием и по-

этому являлся первоочередной задачей для общинников. Возмож-

но, именно в стереотипе сооружения центральной (основной) каме-

ры сохранились архаичные черты, имеющие глубокие корни в ис-

тории развития домостроительства саргатской культуры. Кроме

этого, средняя площадь центральной камеры позволяет узнать ко-

личество членов семьи, которому изначально хватало для житья

одной камеры, – это 7–9 человек.

Ю.В. Ширин

Историко-архитектурный музей «Кузнецкая крепость»

ГОРНАЯ ШОРИЯ В ЭПОХУ ЖЕЛЕЗА

Слабая археологическая изученность Горной Шории долгое

время негативным образом сказывалась на работах, посвященных

этногенетическим реконструкциям, истории формирования матери-

альной и духовной культуры обитателей данного региона. Как правило,

археологи ограничивались теми или иными прогнозами, которые

можно связать с двумя основными гипотезами:

– Горная Шория – периферия одного из соседних культур-

ных центров (Алтай, Верхнее Приобье, Минусинская котловина);

– Горная Шория – территория с явно выраженными эндоген-

ными процессами в развитии древних культур.

С этими предположениями перекликается этнографическая

характеристика ХКТ населения Горной Шории, акцентирующая

внимание на консервативности уклада пеших охотников и рыболо-

вов с незначительным влиянием со стороны скотоводов на некото-

рые этнические группы, в районах, граничащих с лесостепью.

Несмотря на низкие темпы, археологические исследования

Горной Шории, проведенные за последние 30 лет, постепенно про-

ясняют эти ожидания. К сожалению, до настоящего времени опуб-

ликованы только сведения об археологических разведках и краткие

обзоры накопленных материалов (Маркина Н.Т., Маркин С.В.,

243

1985; Ширин Ю.В., 1997б; 2002). Наиболее полная характеристика

ряда этапов освоения Горной Шории представлена в работе

В.В. Боброва (1994), выполненой по материалам многослойного

поселения Печергол-2 в среднем течении Мрассу. В настоящее

время можно высказать очередные гипотезы о ряде особенностей

протекания историко-культурных процессов на территории Горной

Шории. Остановимся на эпохе железа.

Генезис культур раннего железа на юге Кузнецкой котлови-

ны и в ее юго-восточных предгорьях связан с дальнейшей транс-

формацией местных культурных традиций эпохи поздней бронзы

(на основе как внутреннего развития, так и в процессе взаимодей-

ствия с сопредельными культурами, не без участия миграционных

процессов). В становлении культур раннего железа лесостепной

зоны юга Западной Сибири исследователи выделяют период пере-

хода от эпохи бронзы к эпохе железа (представленный так назы-

ваемыми переходными памятниками). Памятники этого периода,

найденные в Барабе и Новосибирском Приобье, получили название

позднеирменские, что отражает содержательную сторону их гене-

зиса (Молодин В.И., 1985). Их развитие было осложнено миграци-

ей носителей крестовой керамики.

В Кондомо-Томских предгорьях на памятниках переходного

этапа также сильны позднеирменские традиции в орнаментации

керамики (Городище Маяк). Но влияние крестового компонента

здесь еще меньше, чем в памятниках Верхнего Приобья. Отмечает-

ся влияние лугавской культуры. Последнее вызвано как взаимодей-

ствием ирменской и лугавской культур в более раннее время, так,

возможно, и контактами с раннетагарским населением. Сходная

керамика встречена на поселениях Томского Приобья, отнесенных

к шеломокской (кижировской) культуре. Определенные аналогии

можно указать и в материалах лесостепной тагарской культуры, где

такая керамика рассматривается как инокультурный компонент.

Находки на территории Горной Шории и в Кузнецкой котловине

единичных фрагментов керамики, сходной не только с раннетагар-

ской, но и с ближнеелбанской, показывают, что Кузнецкая котло-

вина не была изолированной территорией. Тем не менее здесь в

переходное от бронзы к раннему железу время шел во многом осо-

бый процесс культурного развития. Это прослеживается по иному

его результату, чем в Верхнем Приобье. С наиболее ранним перио-

дом эпохи железа на территории Горной Шории связаны отдельные

244

случайные находки бронзовых изделий тагарского облика. Такие

находки, видимо, являются свидетельством сохранения традиции

поставок бронзы из Минусинской котловины, которая сложилась

еще в предшествующее время.

Дальнейшее развитие культуры населения Томь-Кондомских

предгорий связано с включением этого региона в сферу влияния

культур Верхнего Приобья и Прииртышья. На всех поселениях

раннего железа в Томь-Кондомских предгорьях распространяются

типы керамики и инвентаря, характерные для культур Верхнего

Приобья (староалейская, каменская). Именно она послужила основа-

нием для определения восточного ареала распространения большере-

ченской (по М.П. Грязнову) культуры (Бобров В.В., Добжанский В.Н.,

1986). Валиковый комплекс, выделяемый в этой группе керамики

(Окунева И.В., Ширин Ю.В., 1999), видимо, является наиболее позд-

ним и может быть отнесен уже к гунно-сарматскому времени.

Распространение валиковой керамики эпохи раннего железа

в басейне р. Кондомы, низовьях р. Мрассу и на поселениях юга

Кузнецкой котловины мы связываем с включением этих террито-

рий в сферу влияния предгорного населения бассейна Верхней Оби

(быстрянская культура). В Кондомо-Томских предгорьях появля-

ются не только новые типы поселений, но и погребальные памят-

ники (Кузнецк-1/3; Кузнецк-1/5) с характерными для быстрянской

культуры сопроводительными захоронениями коней (Киреев С.М.,

Вдовина Т.А., 2000). Такую активизацию предгорного населения на

рубеже нашей эры можно связать с ослаблением обитателей степей

Обь-Иртышского междуречья, что отмечают большинство иссле-

дователей.

В начале I тыс. н.э., на территории Горной Шории, как и в

прилегающих к ней с северо-запада областях, распространяются

памятники фоминской культуры, ряд особенностей которых восхо-

дят к традициям северо-таежного населения Западной Сибири

(Ширин Ю.В., 2003). Также ярко и, видимо, в последний раз сход-

ные явления перехвата инициативы у степного населения Верхнего

Приобья прослежены для конца I тыс. н.э. В это время весь бассейн

Томи и Горную Шорию захлестнула миграционная волна населения

из красноярской лесостепи. Мигранты принесли не только новые

традиции орнаментации керамики (острореберными обмазочными

валиками), но и развитую металлургию железа. Эта культурная тра-

диция, являясь привнесенной вероятнее всего из красноярской лесо-

245

степи, имеет свою линию развития в Притомье и в Горной Шории

вплоть до конца I тыс. (Ширин Ю.В., 1997а; Окунева И.В., 1997).

Миграционная волна, оставившая эти памятники, была весьма зна-

чительной, но на юге Западной Сибири западнее Кузнецкой котло-

вины средневековые поселенческие памятники с керамикой, укра-

шенной «обмазочными» валиками, нам не известны. В отличие от

фоминского времени, Верхнее и Новосибирское Приобье во 2-й

пол. I тыс. осталось вне миграционной активности северного под-

таежного населения.

В начале II тыс. в Кузнецкой котловине и Горной Шории

вновь происходит заметная смена культурной ситуации. При этом,

помимо памятников с культурными компонентами, которые можно

выводить из традиций племен кимако-кыпчакского объединения

Прииртышья и Верхнего Приобья (Савинов Д.Г., 1994), здесь выде-

лены единичные памятники имеющие иное происхождение (Бунгур-

1, Ивановка-1, Казанково-14, Усть-Анзас-1). В орнаментации кера-

мики этих поселений вновь использованы налепные «обмазочные»

валики. Тем не менее керамика поселений начала II тыс. не может

быть выведена из «валиковой» керамики Среднего Притомья конца I

тыс., отличаясь не только стилем орнаментации, но прежде всего

формой сосудов. Более вероятно, что на материалах поселений типа

Казанково-14 зафиксирована новая миграционная волна из красно-

ярской лесостепи, где можно указать аналогичные комплексы (Ком-

плексное…, 1999). Эта культурная инфильтрация в Притомье и в

Горную Шорию проходила по традиционным путям, проложенным

их предшественниками в конце I тыс. Судя по особенностям выяв-

ляемых памятников, более поздние переселенцы, в отличие от пер-

вой миграционной волны, были относительно немногочисленны.

В периоды внутренней «культурной активизации» населения

Горной Шории, наблюдаемые в более ранние периоды, становится

особенно очевидным, что этот географический район не является

изолятом, а органично включается в более обширные культурные

ареалы. Наиболее тесно население Горной Шории оказывается свя-

занным с этнографическими группами Кузнецкой котловины и че-

рез них, немного в меньшей степени, с населением Верхней Оби.

Следует отметить, что этнотерриториальные группы Горной Шо-

рии периодически включали в свой состав и выходцев из соседних

предгорных районов Минусинской котловины и не только в бас-

сейне р. Мрассу.

246

Что касается изоляции Горной Шории (причем относитель-

ной), то условия для нее могли возникнуть не из-за физико-геогра-

фических особенностей этого региона, а по социально-экономичес-

ким причинам, в основе которых лежит давление со стороны коче-

вых группировок. Оно прослеживается на протяжении всей эпохи

железа, но, видимо, особенно усиливается в 1-й пол. II тыс., когда

завершается становление структур социально-этни-ческого подчи-

нения. Одним из последствий этого стал общий упадок уровня мате-

риальной культуры попадающих в вынужденную изоляцию этниче-

ских групп (их искусственная маргинализация). При этом из-за отно-

сительной неустойчивости структур социально-этнического подчи-

нения, в которые периодически оказывались включены обитатели

Горной Шории, здесь так и не сложились устойчивые этнические

образования большей общности, чем этнические группы.

По нашему мнению, Горную Шорию в эпоху железа следует

относить к ландшафтным зонам с неспециализированным ХКТ. Ее

население вело так называемое комплексное хозяйство. Но опира-

ясь на письменные и этнографические источники, можно утвер-

ждать, что данный тип хозяйства в Горной Шории имел сущест-

венное отличие от аналогичного способа жизнеобеспечения тех

регионов, где подобная комплексность также может быть отнесена

к особому виду специализации. Этнотерриториальные группы Гор-

ной Шории были интегрированы своим хозяйственным комплек-

сом в хозяйственный комплекс предгорного лесостепного населе-

ния, составляя с ним определенную целостность (Садовой А.Н.,

1992). Исторически засвидетельствовано, что без этих традицион-

ных социально-экономических связей устойчивое развитие, ста-

бильное жизнеобеспечение и естественное воспроизводство насе-

ления Горной Шории было весьма затруднено или невозможно.

О.Г. Шмидт

Алтайский государственный университет

ИЗУЧЕНИЕ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ДРЕВНИХ И ТРАДИЦИОННЫХ ОБЩЕСТВ

В РАБОТАХ С.И. РУДЕНКО

С.И. Руденко многие годы своей жизни посвятил изучению

культуры древних и современных обществ. Практически во всех

своих работах по этнографии и археологии Сергей Иванович уде-

247

лял внимание вопросам хозяйственной деятельности изучаемых им

племен и народностей. С годами у ученого сложился определенный

подход к решению данных проблем. Первая работа, в которой

С.И. Руденко детально рассматривает хозяйственную деятельность

изучаемых им народностей, опубликована в 1914 г. под названием

«Инородцы Нижней Оби». Написана она по результатам экспеди-

ции 1909 г., когда Сергей Иванович проводил этнографические ис-

следования среди населения Нижней Оби (остяки, вогулы и само-

еды). Это была, по сути, первая самостоятельная серьезная экспе-

диция Сергея Ивановича. Однако к этому времени имелся опыт

проведения этнографических исследований среди башкир и чува-

шей. В указанной статье в общих чертах излагаются наиболее су-

щественные особенности быта инородцев Северо-Западной Сиби-

ри, географическое описание местности, в которой они проживали,

а также верования и искусство. Подробное изучение природных

условий данного региона и детальное знакомство с самими остяка-

ми, вогулами и самоедами позволили ученому охарактеризовать

особенности их образа жизни и традиции хозяйственного уклада.

За время этой экспедиции молодой ученый смог приобрести необ-

ходимый для последующей деятельности опыт проведения архео-

логических и этнографических исследований. Богатый материал,

полученный в это время, анализировался также и в других работах

С.И. Руденко.

Публикация С.И. Руденко, вышедшая в 1924 г. под названи-

ем «Географический и этнографический очерк Сибири», позволяет

нам понять, насколько широки были познания ученого по этногра-

фии сибирских этносов. Рассматривая население Сибири (русских,

вогулов, самоедов, татар, теленгитов, алтайцев, якутов, бурят и

многих других), ученый дает описание жизнедеятельности данных

народностей. В 1920-е гг. С.И. Руденко (1926, с. 64) во время Ал-

тайской экспедиции посетил теленгетов, тубаларов и алтайцев.

Подробно были изучены жилища, одежда, основные занятия, про-

мыслы, родовой строй, свадебные обычаи и обряды. К сожалению,

материал, полученный в ходе данной экспедиции, не получил

должного освещения в публикациях С.И. Руденко.

В конце 1920-х гг. С.И. Руденко занимается этнографиче-

скими исследованиями среди казахов. В 1930 г. ученый публикует

результаты своих исследований в нескольких работах. Хозяйствен-

ную деятельность изучаемого им народа он описывает в «Очерке

248

быта северо-восточных казаков». С.И. Руденко (1930, с. 2) считал,

что кочевой быт, характерный для скотоводческих народов, пред-

ставляется весьма многообразным и зависит от множества факто-

ров: природных условий страны, культурного наследия, породы

разводимых животных, характера междуплеменных и внутриродо-

вых взаимоотношений, степени материальной обеспеченности.

Рассматривая скотоводство, земледелие, охоту, пищу, жилища, по-

суду, одежду, обычаи, характеризовал хозяйственный быт приал-

тайских казахов. В своей работе он проследил эволюцию казахско-

го хозяйства в конце XIX – 1-й пол. XX вв. Изучая быт казахского

народа, С.И. Руденко таким образом, смог познакомиться с особен-

ностями хозяйственной деятельности кочевников и полукочевни-

ков. В дальнейшем знания, полученные в данной области, помогут

ученому в решении многих археологических проблем.

Необходимо также отметить этнографические исследования

С.И. Руденко населения Башкирии. Практически в течение всей

своей жизни культура этого народа привлекала внимание ученого.

Им написаны десятки статей по различным проблемам этнографии

башкир. Во многих из них рассматривается хозяйственная

деятельность данного этноса. В одной из последних работ С.И. Ру-

денко, посвященной башкирам, подробно рассматривались занятия

и образ жизни, рыболовство и птицеловство, звероловство и

бортничество, скотоводство и земледелие, пища, домашние произ-

водства, одежду и украшения, жилища и постройки и многое дру-

гое (Руденко С.И., 1955). В результате ученый пришел к выводу о

преимущественно оседлом образе жизни башкир с сохранением

кочевого у отдельных групп населения. Многие работы С.И. Ру-

денко по этнографии башкир до сих пор имеют высокую научную

значимость и часто используются современными исследователями.

Ученый считал, что для изучения быта какого-либо этноса

одних этнографических данных недостаточно. По его мнению, не-

обходимо привлекать письменные источники и использовать па-

леоэтнологические (археологические) исследования. Последние

помогут определить физический тип изучаемой народности, время

и условия его формирования, раскрыть эволюцию и генезис быто-

вых форм (Руденко С.И., 1926. с. 65). Данная позиция была сфор-

мирована еще на ранних этапах его научной деятельности и реали-

зовывалась во всех исследованиях. Наиболее ярко это проявилось

при изучении археологии Горного Алтая. Пазырыкские курганы

249

дали совершенно уникальный для того времени материал. На осно-

вании тщательного анализа и сопоставления горноалтайских нахо-

док с большим кругом степных культур, в основном скифского

времени, а также с переднеазиатскими земледельческими культу-

рами, автор сделал ряд важных выводов о хозяйстве, быте, ремес-

лах, искусстве горноалтайских племен и их культурных связях. В

различных работах (Руденко С.И., 1931, 1952, 1953) затрагиваются

вопросы хозяйственной деятельности и образа жизни населения,

оставившего Пазырыкские курганы. С.И. Руденко (1952, с. 50) счи-

тал, что при пастушеском скотоводстве как основе хозяйственной

деятельности древние население Горного Алтая было оседлым.

При высказывании данного положения ученый основывался на не-

скольких факторах. Прежде всего учитывались природные условия

Горного Алтая, где сезонные передвижения со стадами на значи-

тельные расстояния из одной степной долины в другую, отделен-

ную труднопроходимым горным хребтом были крайне затрудни-

тельны. Скотоводческое хозяйство, по мнению С.И. Руденко, было

основным занятием. Согласно археологическим данным, получен-

ным Сергеем Ивановичем, население Горного Алтая в скифское

время разводило лошадей, крупный рогатый и мелкий рогатый

скот. При этом лошадь занимала первое место среди домашних жи-

вотных (Руденко С.И., 1953, с. 71). Рассматривая особенности хо-

зяйственной деятельности и образ жизни пазырыксих племен, уче-

ный прибегает к этнографическим данным из жизни различных

пастушеских народов России (восточных казахов, киргизов и ал-

тайцев) (Руденко С.И., 1953, с. 71,75, 101 и др.). С.И. Руденко счи-

тал, что за редким исключением археологические памятники дают

слишком мало материала для суждения о хозяйстве различных

племен древности. Задача выявления основных занятий народа или

племени облегчается, если есть письменные источники и орудия

производства. Там же где их нет, для суждения о формах хозяйства

остается только путь аналогий по этнографическим данным (Ру-

денко С.И., 1961, с. 2). На одном из докладов заседания отделения

этнографии Географического общества СССР в 1958 г. С.И. Руден-

ко был сделан доклад на тему «К вопросу о формах скотоводческо-

го хозяйства и о кочевниках». В нем ученый высказывал свои со-

ображения о скотоводческом хозяйстве и о формах кочевания при-

менительно к населению зоны евразийских степей, полупустынь и

предгорий Советского Союза. Он выделил три варианта кочевого

250

или полукочевого скотоводства и охарактеризовал их на конкрет-

ных примерах из жизни казахов, киргизов и других скотоводческих

племен. Кроме того, был рассмотрен вопрос о времени возникно-

вения у племен восточно-европейских и азиатских степей и пред-

горий массового разведения домашних животных (Руденко С.И.,

1961, с. 10). Данная работа вышла, когда у С.И. Руденко имелся

многолетний опыт работы в археологии и этнографии. Главной

особенностью в изучении хозяйственной деятельности древних и

современных обществ было то, что он привлекал к решению дан-

ных задач археологию и этнографию в их тесном взаимодействии.

П.И. Шульга

Лаборатория археологии и этнографии Южной Сибири

ИАиЭт СО РАН и НИИ ГИ при АГУ

ОРЛЫ И ГРИФОНЫ СКИФСКОГО ВРЕМЕНИ

В ЮЖНОЙ СИБИРИ

(разграничение и датировка образов)

Существующие ныне фрагментарность и неопределенность

критериев выделения тех или иных типов орлов и грифонов Юж-

ной Сибири затрудняют последовательное применение имеющихся

названий и схем в работе над вопросами хронологии, культурной

принадлежности, искусства и идеологии ранних кочевников VII–III

вв. до н.э. Каждый исследователь вкладывает свое содержание в

используемые ими понятия. Так, в одной из работ Н.В. Полосьмак

(1994, с. 8), ссылаясь на Л.Л. Баркову, пишет об «алтайском орли-

ноголовом грифоне», под которым понимается как существо с те-

лом орла, так и с телом кошачьего, а далее автор использует поня-

тия «мифологизированный орел», «хищная птица», «мифический

орел», «фантастические птицы-грифоны» и «грифы». В некоторых

случаях идентичные головки хищной птицы с ухом называются

«головки грифона» и «головки ушастого орла» (см.: Полосьмак

Н.В., 1994, с. 47, 48, рис. 44, 45; 2001, с. 222). И в этой пестроте на-

званий нет ничего удивительного, поскольку еще в 1948 г. в работе

по грифонам Северного Причерноморья Н.Н. Погребова (1948,

с. 66) писала: «…то, что обычно принято называть «скифским гри-

фоном», в большинстве случаев оказывается просто головой хищ-

ной птицы». Показательна позиция К.Ф. Смирнова (1976, с. 75), не

видевшего принципиальных различий между орлами и грифонами