Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Человеческая

и человеческая история

20!

качестве некоторой социальной и политической формы, к

которой всегда будет стремиться человеческий интеллект,

коль скоро он остается по-настоящему разумным. В соответствии

с идеями нового времени город-государство как таковой столь же

преходящ, как и Милет, и

Это не вечный идеал, а про-

сто политический идеал древних греков. Другие цивилизации до

них знали другие политические идеалы, и человеческая история

свидетельствует об изменениях не только в индивидуальных слу-

чаях, когда эти идеалы осуществляются, но и об изменениях самих

идеалов. Специфические типы организации людей — город-госу-

дарство, феодальная система, представительное правление, капи-

талистическая промышленность — все это характеристики опреде-

ленных исторических эпох.

Вначале преходящий характер видовых форм считался

ностыо жизни людей. Когда Гегель говорил, что у природы нет

он как раз и противопоставлял изменения видовых форм

человеческой организации во времени неизменности форм природ-

ных организмов. Он признавал, что есть различие между высши-

ми и низшими специфическими формами в природе и что высшие

формы развиваются из низших; но это развитие имеет только ло-

гический, а не временной характер, и во времени все «уровни»

природы существуют

Однако этот взгляд на

природу был опровергнут учением об эволюции.

устано-

вила, что живые организмы не делятся на роды, каждый со свои-

ми неизменными отличительными признаками; их современные

характерные формы развились в

эволюции во времени.

И эта теория не ограничивается областью биологии. Одновремен-

но оказалось, что эволюционная биология тесно связана с исследо-

ванием окаменелостей в геологии. Сегодня даже звезды делятся на

типы, которые могут быть описаны как более старые и более мо-

лодые; а видовые формы материи не мыслятся больше в плане

Дальтона как элементы, всегда отличающиеся друг от друга, по-

добно биологическим видам в

биологии. Их счита-

ют подверженными аналогичному изменению, так что химическое

строение нашего современного мира — только одна из фаз процес-

са, ведущего от очень отличного от современности прошлого к

очень отличному будущему.

На первый взгляд может показаться, что эта эволюционная

концепция природы, выводы которой весьма убедительно были

разработаны такими философами, как Бергсон, Александер и Уай-

устраняет различие между природным процессом и исто-

рическим и тем самым растворяет природу в истории. И если бы

понадобился еще один шаг в том же направлении, то здесь бы нам

могла помочь доктрина Уайтхэда, согласно которой само приобре-

Naturphilosophie: Einleitung. System der Philosophie, § 249, Zusatz (Werke,

vol. XI, p. 59).

202 Идея истории. Часть V

природным объектом его атрибутов занимает определенное

время. Подобно тому как Аристотель доказывал, что человек не

может быть счастлив сразу и что весь жизненный путь человека

уходит на приобретение счастья,

доказывает, что для

появления атома водорода необходимо время — время, требуемое

для стабилизации специфического ритма движения, отличающего

его от других атомов, так что «природы сразу» не существует.

Этот современный взгляд на природу, несомненно, «серьезно

считается со временем». Но точно так же, как история нетождест-

венна изменению, она нетождественна и «временности», что бы ни

понимали под последней — эволюцию или же существование, за-

нимающее определенный промежуток времени. Все эти взгляды,

безусловно, сузили пропасть между природой и историей, пропасть,

столь ясно осознаваемую мыслителями начала девятнадцатого века;

они сделали невозможным определение различия между ними так,

как это делал Гегель. Но чтобы решить, действительно ли была

преодолена эта пропасть и различие между природой и историей,

мы должны обратиться к концепции истории и посмотреть, совпа-

дает ли она в своих существенных чертах с вышеуказанной совре-

менной концепцией природы.

Если мы поставим этот

перед обычным историком, то

он ответит на него отрицательно. Для него всякая история в под-

линном смысле слова представляет собой

человеческих

деяний. Специфическая методика его исследования, основывающая-

ся фактически на интерпретации документов, в которых люди

прошлого выражали или выдавали свои мысли, не может быть

применена в том виде, в каком он ее употребляет, к исследованию

природных процессов; и чем детальнее разработана эта методика,

тем невозможнее становится ее использование в этих целях. Су-

ществует известная аналогия между интерпретацией археологом

культурных слоев первобытных поселений и подходом геолога к

природным слоям с включенными в них окаменелостями. Но и раз-

личие здесь не менее ясно, чем сходство. Использование археоло-

гом его стратифицированных реликтов определяется его понимани-

ем их в качестве артефактов, служащих определенным человеческим

целям. Тем самым они выражают определенный способ мышления

людей о своей собственной жизни. С его точки зрения, палеонто-

лог, упорядочивающий свои окаменелости во временные ряды,

действует не как историк, а только как естествоиспытатель, мыс-

лящий в лучшем случае квазиисторически.

Сторонник анализируемой доктрины мог бы сказать, что исто-

рик в данном случае проводит произвольное разграничение между

вещами, которые в сущности являются одними и теми же, и что

его концепция истории узка, лишена философского обоснования,

ограничена недостаточным развитием его техники исследования;

это во многом напоминает поведение некоторых историков, которые

в силу неадекватности их методического аппарата при изучении

Человеческая природа и человеческая история

203

истории искусства, или науки, или экономической жизни ошибоч-

но ограничили область исторической мысли историей политики.

Поэтому неизбежно возникает вопрос, почему же историки обычно

отождествляют историю с историей человеческих деяний? Чтобы

ответить на него, недостаточно рассмотреть особенности историче-

ского метода в его нынешней форме, ибо спорным как раз и ока-

зывается вопрос, покрывает ли этот метод в его современной

ме всю область проблем, которые должны решаться с его помощью.

Мы должны задать себе вопрос, каков общий характер тех про-

блем, для решения которых был создан этот метод. И когда мы

это сделаем, то окажется, что специфической проблемой историка

оказывается проблема, не возникающая в области естествознания.

Историк, исследуя любое событие прошлого, проводит грань

между тем, что можно назвать его внешней и внутренней стороной.

Под внешней стороной события я подразумеваю все,

к нему, что может быть описано в терминах, относящихся к телам

и их движениям: переход Цезаря в сопровождении определенных

людей через реку, именуемую Рубикон, в определенное время или

же капли его крови на полу здания сената в другое время. Под

внутренней стороной события я понимаю то в нем, что может

описано только с помощью категорий мысли: вызов, брошенный

Цезарем законам Республики, или же столкновение его конститу-

ционной политики с политикой его убийц. Историк никогда не за-i

лишь одной стороной события, совсем исключая

Он исследует

просто события (простым событием я называю

такое, которое имеет только внешнюю сторону и полностью лише-

но внутренней), но действия, а

единство внешней и

внутренней сторон события. Историк интересуется переходом Це-

заря через Рубикон только в связи с его отношением к законам

Республики и каплями крови Цезаря только в связи с их отно-

шением к конституционному конфликту. Его работа может начать-

ся с выявления внешней стороны события, но она никогда этим не

завершается; он всегда должен помнить, что событие было дейст-

вием и что его главная задача — мысленное проникновение в это

действие, проникновение, ставящее своей целью познание мысли

того, кто его предпринял.

В отношении природы этого разграничения между внешней и

внутренней стороной события нет. События в природе —· просто

события, а не действия лиц, замыслы которых стремится просле-

дить естествоиспытатель. Верно, конечно, что естествоиспытатель,

как и историк, должен выходить за пределы простого открытия

события; направление, в котором он при этом движется, весьма

отличается от направления историка. Ученый-естествоиспытатель

не трактует событие как действие и не пытается воспроизвести за-

мысел лица, совершившего его, проникая через внешнюю сторону

события к его внутренней стороне. Вместо этого ученый выходит

за пределы события, устанавливает его отношения к другим собы-

204

Идея истории. Часть V

тиям и тем самым подводит их под некоторую общую формулу,

или закон природы. Для естествоиспытателя природа всегда только

«феномен», «феномен» не в смысле ее недостаточной реальности,

но в смысле того, что она является некоей картиной, данной со-

знанию разумного наблюдателя; в то же время события истории

никогда не выступают как простые феномены, картины для созер-

цания. Они объекты, и историк смотрит не «на» них, а «через»

них, пытаясь распознать их внутреннее, мысленное содержание.

Проникая таким образом во внутреннюю сторону событий и

выявляя мысли, которые они выражают, историк делает нечто та-

кое, что не обязан и не может делать естествоиспытатель. В этом

смысле задача историка более сложна, чем задача натуралиста. Но

с другой точки зрения, она проще: историк не обязан и не может

(не переставая быть историком) подражать естествоиспытателю,

занимаясь поиском причин и законов событий. Для естествознания

событие открывается через его восприятие, а последующий поиск

его причин осуществляется путем отнесения его к его классу и оп-

ределения отношения между этим классом и другими. Для исто-

рии объектом, подлежащим открытию, оказывается не просто со-

бытие, но мысль, им выражаемая. Открыть эту мысль — значит

понять ее. После того как историк установил факты, он не вклю-

чается в дальнейший процесс исследования их причин. Если он

знает, что произошло, то он уже знает, почему это произошло.

Все это не означает, что такой термин, как «причина», совер-

| шенно неуместен при описании исторических событий; это значит

только то, что он используется здесь в особом смысле. Когда на-

туралист спрашивает: «Почему этот кусочек лакмусовой бумаги

стал

то его вопрос имеет следующий смысл: «При

каких обстоятельствах кусочки лакмусовой бумаги розовеют?»

Когда историк спрашивает: «Почему Брут убил

то его

вопрос сводится к тому: «Каковы были мысли Брута, заставившие

его принять решение об убийстве Цезаря?» Причина данного со-

бытия для него тождественна мыслям в сознании того человека,

действия которого и вызвали это событие, а они не что иное, как

само событие, его внутренняя сторона.

Природные процессы поэтому с полным правом могут быть

описаны как последовательность простых событий, исторические

же процессы — нет. Они не последовательность простых событий,

но последовательность действий, имеющих внутреннюю сторону,

состоящую из процессов мысли. Историк ищет именно эти процес-

сы мысли. Вся

история

Но как историк воспринимает мысли, которые он пытается

открыть? Есть только один способ это сделать: историк воспро-

изводит их в своем собственном сознании. Историк философии,

читая Платона, пытается узнать, что думал Платон когда он вы-

разил свои мысли определенными словами. Единственный способ,

каким это можно

продумывание платоновских мыслей

Человеческая природа и человеческая история 205

самим историком. Это фактически мы и подразумеваем, когда го-

ворим о «понимании» слов. Так, историк политики или военного

дела, сталкиваясь с описанием определенных действий Юлия Це-

заря, пытается понять их, т. е. определить, какие мысли в созна-

нии Цезаря заставили его осуществить эти действия. Это предпо-

лагает мысленный перенос самого себя в ситуацию, в которой

ходился Цезарь, и воспроизведение в своем мышлении того,

Цезарь думал об этой ситуации и о возможных способах ее

решения. История мысли, а потому и вся история — воспроизве-

дение мысли прошлого в собственном сознании историка.

Это воспроизведение, имеющее в случае в Платоном и Цеза-

рем ретроспективный характер, может быть осуществлено только

при условии, что историк использует для этого все

собственного ума, все свои познания в области философии и поли-

тики. Это не пассивное подчинение ума магической силе ума дру-

гого — это труд, предпринимаемый активным, а потому

ским мышлением. Историк не просто воспроизводит мысли про-

шлого, он воспроизводит их в контексте собственного знания,

и потому, воспроизводя их, он их критикует, дает свои оценки их

ценности,

все ошибки, которые он может обнаружить

в них. Эта критика мысли, историю которой он прослеживает, не

является чем-то вторичным по отношению к воспроизведению ее

истории. Она — неотъемлемое условие самого исторического зна-

ния. Было бы серьезной ошибкой в отношении истории мысли

считать, что историк как таковой просто устанавливает, «что ду-

мал такой-то и такой-то», оставляя кому-то другому решение во-

проса, «был ли он прав». Всякое мышление — критическое мышле-

ние; мысль, которая воспроизводит мысли прошлого, критикует их

поэтому в самом процессе этого

Теперь становится ясным, почему историки обычно ограничи-

вают предмет исторического знания человеческими деяниями. Ес-

тественный

процесс событий; исторический

—

процесс мыслей. Человек рассматривается как единственный субъ-

ект исторического процесса, потому что человек считается единст-

венным животным, которое мыслит или мыслит достаточно ясно

для того, чтобы сделать свои действия выражением своих мыслей.

Убеждение, что человек — единственное мыслящее животное, не-

сомненно, ошибочно; но убеждение, что человек мыслит больше,

более постоянно и эффективно, чем любое иное животное, и что

человек является единственным животным, поведение которого в

значительной мере определяется мыслью, а не простыми импуль-

сами и влечениями, по-видимому, достаточно хорошо обосновано,

чтобы оправдать эту практику историков, ограничивающих пред-

мет своей науки миром человеческих действий.

Из этого не следует, что все человеческие действия

ляют собой предмет истории; и действительно, историки согласны

с тем, что это не так. Но когда их спрашивают, как провести гра-

206 Идея истории. Часть V

ницу между историческими и неисторическими человеческими дей-

ствиями, они испытывают известные затруднения. Исходя из на-

ших позиций, мы можем предложить вполне определенный ответ

на этот вопрос: в той мере, в какой поведение человека определя-

тем, что может быть названо его животной натурой, его им-

пульсами и потребностями, оно неисторично, а процесс этой жиз-

недеятельности — природный процесс. Поэтому историк не инте-

ресуется фактом того, что человек ест, спит, льобит и удовлетво-

ряет тем самым свои естественные потребности; он интересуется

социальными обычаями, которые он создает своею мыслью, как

рамками, в пределах которых эти потребности находят свое удов-

летворение способами, санкционированными условностями и

моралью.

Следовательно, хотя теория эволюции революционизировала

наше представление о природе, заменив старую концепцию природ-

ного процесса как изменения в пределах фиксированной системы

родовых форм новой концепцией этого процесса как включающего

изменение самих этих форм, она ни в коем случае не отождестви-

ла идею природного процесса с идеей исторического процесса;

мода употреблять термин «эволюция» в историческом контексте

(говорят, например, об «эволюции» парламента и т. д.), столь не-

давно распространенная, была вполне естественной в эпоху, когда

науки о природе считались единственно истинной формой знания.

Другие формы знания, чтобы оправдать свое существование, счи-

тали себя обязанными подражать им. Но эта мода сама по себе

была результатом путаного мышления и стала источником после-

дующих ошибок.

Существует только одна гипотеза, в соответствии с которой при-

родные процессы могут считаться историческими по своей сути и

характеру, а именно гипотеза, исходящая из того, что эти процес-

сы в действительности суть процессы действия, детерминируемого

мыслью, составляющей их внутреннюю сторону. Из нее вытекало

бы, что природные процессы — выражение мысли, может быть

мыслей божества, или конечных интеллектов ангельских или демо-

нических сил, или сознаний, в каком-то отношении подобных на-

шему, пребывающих в органических или неорганических телах при-

роды, как наше сознание пребывает в наших телах . Даже если

оставить в стороне философскую фантастику, в ней заключающую-

ся, такая гипотеза могла бы претендовать на серьезное философ-

ское внимание лишь в том случае, если бы она вела к лучшему

пониманию мира природы. На самом же деле, однако, естествоис-

пытатель с

основанием может сказать: «Je n'ai pas en be-

soin de cette

*,— a теолог бы с ужасом отшатнулся от

любого предположения, что действия бога в мире природы напо-

«Я не нуждаюсь в этой гипотезе» (φρ.). Так ответил Лаплас Наполеону на

вопрос, почему β его космогонической системе не нашлось места божеству.

Человеческая природа и человеческая история

207

действия конечного человеческого ума в условиях истори-

ческой жизни. Вполне очевидно одно: с точки зрения нашего

естественнонаучного и исторического познания, процессы событий,

образующие мир природы, совершенно отличны по своей сути от

процессов мысли, образующих мир истории.

III.

как познание духа

История не является, как ее часто характеризуют, рассказом о ι

последовательности событий или же описанием изменений. В отли-

чие от естествоиспытателя историк вообще не занимается события-

ми как таковыми. Он занимается только теми событиями, которые

представляют собою внешнее выражение мысли, и только в той

мере, в какой они выражают мысли. В сущности он

только

мыслями; их внешние

занимают его

постольку, поскольку они раскрывают перед ним мысли, являющие-

ся предметом его научного поиска.

В определенном смысле эти мысли сами представляют собой

события, случившиеся во времени, но так как единственным спо-

собом, с помощью которого историк может открыть их, оказывает-

ся их воспроизведение им в самом себе, то в другом смысле,

и смысле очень важном для историка, они вообще вне времени.

Если теорема Пифагора о гипотенузе как сумме квадратов кате-

тов — мысль, которую сегодня мы можем воспроизвести сами,

мысль, представляющая вечный вклад в математическое познание,

то и открытие Августа, что монархия может быть пересажена на

почву республиканской конституции Рима благодаря возможностям,

которые заключены в конституционных нормах proconsulare Impe-

rium u

potestas *, в равной мере оказывается мыслью,

которую исследователь римской истории может воспроизвести в

себе, вечным вкладом в область политических идей. Если Уайтхэд

вполне оправданно считает прямоугольный треугольник вечным

объектом, то так же можно квалифицировать и римскую конститу-

цию, и ее изменение Августом. Она — вечный объект, потому что

может быть понята исторической мыслью в любое время; время

не меняет ее в этом отношении, точно так же как оно не меняет

и треугольник. Специфическая особенность, делающая ее истори-

ческой, состоит не в том, что она имела место во времени, а в том,

что она становится познанной нами благодаря нашему воспроиз-

ведению в собственном сознании той же самой мысли, которая

создала исследуемую нами ситуацию, а это приводит нас и к по-

ниманию самой ситуации.

Историческое знание — знание того, что дух совершил в про-

ШАОМ, и в то же самое время воспроизведение его действий, уве-

ковечивание деяний прошлого в настоящем. Его объект поэтому —

* полномочия проконсулов и власть трибунов (лат.).

208 Идея истории. Часть V

не просто объект, т. е. нечто, лежащее вне сознания, его познаю-

щего; это деятельность мышления, которая может быть познанной

только в той мере, в какой познающий ум воспроизводит ее в

себе и осознает себя как поступающего таким образом. Для исто-

рика действия, историей которых он занимается,— не зрелища,

j данные наблюдению, но живой опыт, который он должен пережить

в собственном уме; они объективны и могут быть познаны им

только потому, что они одновременно и субъективны, т. е. являют-

ся действиями его собственного сознания.

Таким образом, можно сказать, что историческое исследование

показывает историку возможности его собственного ума. Так как

единственный предмет исторического познания суть мысли, кото-

рые историк может воспроизвести в своем сознании, то сам факт

познания их говорит ему о том, что его мышление способно (или

приобрело эту способность как раз потому, что историк занимал-

ся ими) мыслить таким же образом. И наоборот, всякий раз, как

он сталкивается с какими-нибудь

историческими ма-

териалами, он обнаруживает

своего ума, он видит,

что существуют такие формы мышления, в которых он уже или еще

не способен мыслить. Некоторые историки, иногда целые поколе-

ния их, не находят в тех или иных периодах истории ничего ра-

зумного и называют их темными веками; но такие характеристики

ничего не говорят нам о самих этих веках, хотя и говорят весьма

много о людях, прибегающих к подобным определениям, а имен-

но — показывают, что эти люди неспособны воспроизвести мысли,

которые лежали в основе жизни в те эпохи. Кто-то сказал, что

die Weltgeschichte ist das

и это верно, хотя и не в

общепринятом смысле. Под судом истории оказывается сам исто-

рик, и здесь он обнажает всю силу и слабость своей души со все-

ми ее пороками и добродетелями.

Но историческое знание не ограничивается только областью от-

даленного прошлого. Если с помощью исторического мышления мы

воспроизводим и открываем для себя вновь мысль Хаммурапи

или Солона, то тем же путем мы открываем мысль друга, напи-

савшего нам письмо, или же незнакомого человека, переходящего

улицу. Нет никакой необходимости и в разделении между историком

и предметом его исследования. Только с

исторического

мышления я могу открыть, что я думал десять лет тому назад,

читая написанное мною тогда, или же что я думал пять минут

назад, размышляя над действием, которое я тогда совершил и

которое удивило меня, когда я осознавал его. В этом смысле вся-

кое познание духа исторично. Единственный способ познания мое-

го собственного сознания состоит в выполнении тех или иных мыс-

ленных действий и в анализе их после того, как они были выпол-

нены. Если я хочу узнать, что я думаю о каком-то предмете,

* мировая

это мировой суд (нем.).

Человеческая природа и человеческая история

209

я пытаюсь привести мои идеи о нем в определенный порядок, за-

писав их или другим образом, а затем, упорядочив и сформулиро-

вав их, я могу исследовать полученный результат как исторический

документ и установить, каковы были мои идеи об этом предмете

в тот момент, когда я предпринимал эту умственную работу. Если

же я неудовлетворен им, я могу проделать эту работу снова. Если

я хочу определить еще неизвестные мне способности моего ума,

например, могу ли я сочинять стихи, я должен попытаться напи-

сать несколько стихотворений и посмотреть, покажутся ли они мне

и другим подлинно поэтическими произведениями. Если я хочу

выяснить, оправданны ли мои надежды на то, что я хороший чело-

век, или же мои подозрения насчет моих пороков, я должен про-

анализировать свои поступки и понять, каковы они были в дейст-

вительности. Я могу также совершить новые поступки и затем ис-

следовать их. Все эти изыскания историчны по своему характеру.

Они начинаются с исследования свершившихся фактов, идей, кото-

рые я обдумал и выразил, поступков, которые я совершил. Оценку

же того, что я только начал делать и все еще делаю, дать невоз-

можно.

Только с помощью того же исторического метода я могу про-

никнуть в сознание другого или же в коллективное сознание (что

бы ни означало данное выражение) какого-нибудь сообщества или

эпохи. Исследование сознания викторианской эпохи или духа анг-

лийской политики означает всего-навсего исследование истории

викторианской мысли или же английской политической деятельно-

сти. Здесь мы снова возвращаемся к Локку и его «историческому

простому методу». Природа сознания — не декларативное

Она непосредственно дана человеку и как природа сознания вооб-

ще, и как природа этого конкретного сознания с его

женностями мысли и действия, индивидуального действия, выра-

жающего индивидуальные мысли. Если историческое мышление —

способ, с помощью которого можно открыть мысли, выраженные в

индивидуальных действиях, то нам представляется, что локковский

термин касается самой сути вопроса и что историческое знание

является единственной формой знания, которую человеческий дух

может иметь о себе самом.

Так называемая наука о человеческой природе или о человече-

ском духе растворяется в истории.

Мне, несомненно, возразят (если у думающих иначе хватило

терпения и они следили за ходом моих мыслей), что вышесказан-

ным я требую от истории большего, чем она когда-либо может

дать. Ложный взгляд на историю как на рассказ о последователь-

ности событий или как на зрелище изменений так часто и так

авторитарно преподносился в последние годы, в особенности в на-

шей стране, что само значение слова «история» оказалось искаже-

но в результате отождествления исторического процесса с природ-

ным. Против вытекающих отсюда недоразумений я вынужден про-

21ύ Идея истории. Часть V

даже если мой протест окажется тщетным. Но в одном

смысле я должен согласиться с тем, что растворение науки о духе

в истории означает отказ от некоторых распространенных притя-

заний этой науки о духе, притязаний, на мой взгляд, неправо-

мерных. Исследователь духовного мира, подходя к нему как

естествоиспытатель, веря поэтому во всеобщую, а потому неизмен-

ную истинность своих выводов, думает, что описание духа, данное

им, действительно для всех будущих стадий его истории, он ду-

мает, что его наука показывает нам, каким дух будет всегда,

только в прошлом и настоящем. Историк не обладает проро-

ческим даром, и он знает это; историческое исследование духа

поэтому не может ни предсказать будущего развития человеческой

мысли, ни предписывать законы такого развития за исключением

того, что будущее развитие, направление которого мы не можем

предсказать, должно иметь современность своей отправной точкой.

Из всех ошибок, свойственных науке о человеческой природе, одной

из самых крупных является ее претензия установить рамки, кото-

рым должна соответствовать всякая будущая история, закрыть во-

рота будущему и связать потомство пределами, поставленными не

природой вещей (пределы этого рода реальны и принять их легко),

но предполагаемыми законами самого духа.

Возражение другого характера заслуживает более тщательного

рассмотрения. Можно допустить, что дух представляет собой под-

линный и единственный объект исторического познания, и вместе

с тем продолжать оспаривать тезис, согласно которому историче-

ское знание — единственный способ познания духа. Может иметь

место определенное различие между двумя способами познания

духа. Историческая мысль изучает дух как проявляющий себя в

каких-то определенных формах, в каких-то определенных ситуаци-

ях. Разве не может быть другого метода изучения духа, исследо-

вания его общих черт при абстрагировании от любой конкретной

ситуации или конкретного действия? Если дело обстоит таким об-

разом, то последнее было бы научным, в противоположность исто-

рическому, познанием духа — не историей, а наукой о духе, психо-

логией или философией духа.

Если такую науку о духе следует отличать от истории, то как

понять отношение их друг к другу? Мне представляется, что воз-

можны два альтернативных подхода к этому вопросу.

Один из них — разграничение между тем, чем является дух,

и тем, что он делает, причем исследование того, что он делает, его

конкретных действий, выпадает на долю истории, а исследование

того, чем он является,—• на долю науки о духе. Используя извест-

ное разграничение, можно сказать, что его функции определяются

его структурой и за этими функциями или конкретными действия-

ми духа, раскрываемыми историей, лежит структура, определяю-

щая эти функции, которая должна изучаться не историей, а другой

формой мышления.