Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Историческое воображение 231

стать объектом чьей бы то ни было перцепции, так как оно уже

не существует в настоящем, но с помощью исторического вообра-

жения оно становится объектом нашей мысли.

Тем самым картина предмета исследования, создаваемая исто-

риком, безотносительно к тому, является ли этот предмет после-

довательностью событий или же состоянием вещей в прошлом,

представляет собою некую сеть, сконструированную в воображе-

нии, сеть, натянутую между определенными зафиксированными

точками — предоставленными в его распоряжении свидетельствами

источников; и если этих точек достаточно много, а нити, связываю-

щие их, протянуты с должной осторожностью, всегда на основе

априорного воображения и никогда — на произвольной фантазии,

то вся эта картина будет постоянно подтверждаться имеющимися

данными, а риск потери контакта с реальностью, которую она

отражает, будет очень мал.

Фактически мы именно так и представляем себе труд истори-

ка, учитывая, что принятая теория исторического знания переста-

ла нас удовлетворять и мы осознали ту роль, которую играет в

нем конструктивное воображение. Но эта концепция имеет один

серьезный недостаток: она

учитывает роль критического мыш-

ления, не менее существенную, чем роль воображения. Сконструи-

рованная в нашем воображении сеть была, так сказать, «привяза-

на» к фактам свидетельствами источников, которые мы рассматри-

вали как исходные данные или закрепленные точки для нашей

конструктивной работы. Но, рассматривая процесс исторического

познания таким образом, мы снова вернулись к теории, ложность

которой нам сейчас уже известна, теории, утверждающей, что ис-

тина дана нам в готовой форме в свидетельствах источников. Мы

знаем, что истина обретается не в результате проглатывания того,

что говорят нам источники, а благодаря их критике. Значит, все

эти якобы закрепленные точки, которые историческое воображение

связывает своей сетью, не даны нам в готовой форме, но являют-

ся результатом критического мышления.

Выводы этой критики могут быть проверены только

ем к самой исторической мысли. Детектив, герой романа,

точно так же, как историк, когда на основании самых разных дан-

ных и показаний он создает воображаемую картину того, как

совершено преступление и кем. Вначале это просто общая карти-

на, ждущая своей верификации, которая может быть получена

только извне. К счастью, условности литературной формы требу-

ют, чтобы после того, как детектив в уме создаст некую конструк-

цию, она нашла недвусмысленное подтверждение в признаниях пре-

ступника, сделанных при таких обстоятельствах, чтобы их истин-

ность не подлежала сомнению. Историк менее счастлив. Если, убе-

див себя па основании уже имеющихся данных, что Бэкон написал

пьесы Шекспира или же что Генрих VII убил принцев в Тауэре,

историк обнаружит еще и автографический документ, подтверж-

232 Идея истории. Часть V

'„дающий это, то такая находка ни в коем случае не подтвердит его

выводов. Новый документ не только не решил бы вопрос, но и

усложнил бы его, породив новую проблему аутентичности до-

кумента.

Я начал с рассмотрения определенной теории, в соответствии с

которой историку все дано, т. е. вся истина, в той мере, в какой

она вообще доступна историку, открывается перед ним в готовой

форме, в завершенных свидетельствах его источников. Затем я

заметил, что многое из того, что он принимает за истинное, содер-

жится не в источниках, а конструируется его априорным вообра-

жением. Но при том я все еще ошибочно полагал, что это вообра-

жение основывается на выводах, в которых историк исходит из

определенных опорных точек, предлагаемых ему его источниками.

Теперь я вынужден признать, что для исторической мысли нет

подобных опорных точек; иными словами, я должен признать, что

в истории нет как авторитетов в строгом смысле этого слова, так

и исходных данных.

Историки, конечно, считают себя людьми, перерабатывающими

исходные данные, причем под последними они понимают истори-

ческие факты, находящиеся в их распоряжении, факты, так сказать,

«готовые» к моменту начала исторического исследования. Такого

рода данными было бы, если бы исследование касалось Пелопен-

несской войны, например, какое-нибудь утверждение Фукидида,

которое все в принципе принимают за истинное. Но когда мы

спрашиваем, от кого историческая мысль получает эти данные,

ответ очевиден: историческая мысль получает их от самой себя,

поэтому в отношении к исторической мысли в целом они не явля-

ются данными, а неким ее результатом или завоеванием. Только

наше историческое знание говорит нам, что эти забавные знаки

на бумаге — греческие буквы, что слова, образуемые ими, обладают

определенными значениями в аттическом диалекте, что взятый

отрывок действительно принадлежит Фукидиду и не является ин-

терполяцией или позднейшим искажением и что в связи со всеми

этими обстоятельствами

знал, о чем говорил, и старался

сказать правду. Если отвлечься от этого, то отрывок будет выгля-

деть всего лишь как определенное расположение черных знаков на

белой бумаге, он вообще является не каким-либо историческим

фактом, а чем-то, существующим здесь и теперь и воспринимаемым

историком. Все, что историк имеет в виду, когда описывает опре-

деленные исторические факты как исходные данные, так это то, что

для завершения определенного раздела исторической работы су-

ществуют определенные исторические проблемы, релевантные для

этой работы, которые он на данный момент предлагает считать ре-

шенными. Хотя если они и решены, то только потому, что истори-

ческое мышление решило их в прошлом, и они остаются решенны-

ми лишь до тех пор, пока он или кто-нибудь другой вновь не

захочет

Историческое воображение 233

Его сконструированная с помощью воображения сеть не может

поэтому приобрести свою

ввиду ее привязки к задан-

ным фактам, как я уже описывал это. Я пытался снять с историка

ответственность за узловые точки его построения, делая его в то

же время ответственным за промежуточные связи. Фактически же

он отвечает и за то, и за другое. Безотносительно к тому, прини-

мает он, отвергает, модифицирует или дает новую интерпретацию

тому, что говорят ему его так называемые авторитеты, именно он

ответствен за те утверждения, которые он высказывает после долж-

ного критического анализа. Критерием истины, оправдывающим

его утверждения, никогда не служит тот факт, что их содержание

было дано ему источником.

Это снова меня возвращает к вопросу, каков же указанный

критерий. В данный момент мы можем дать лишь частичный и

предварительный ответ. Сеть, сконструированная в воображении,

значительно более проста и крепка, чем мы ее определили вначале.

Ее достоверность не только не основывается на фактических

ных, она сама служит тем пробным камнем, с помощью которого

мы решаем, являются ли так называемые факты истинными. Све-

тоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать рим-

ские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония

не потому, что какой-нибудь более совершенный источник явно

противоречит ему, ибо, конечно, у меня нет таких источников.

Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочине-

ниям Тацита, я не могу считать, что Светоний прав. И если мне

заметят, что я просто предпочитаю Тацита Светонию, я это при-

знаю. Но само мое предпочтение объясняется тем, что я могу вклю-

чить то, о чем поведал Тацит, в собственную связную и цельную

картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония.

Таким образом, картина прошлого, принадлежащая историку

представляющая собою продукт его априорного воображения, оп-

ределяет выбор источников, используемых в его работе. Эти ис-

точники являются источниками, т. е. им верят только потому, что

они обоснованы таким образом. Ибо любой источник может быть

испорчен: этот автор предубежден, тот получил ложную информа-

цию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпи-

графике, в той допущена ошибка небрежным исполнителем в ка-

менном веке, этот черепок смещен из своего

слоя не-

опытным археологом, а тот — невинным кроликом. Критически

мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные ис-

кажения. И делает он это, только решая для себя, является ли

картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства,

связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл.

Априорное воображение, создающее исторические конструкции, не-

сет с собой и средства исторической критики.

Освобожденная от своей зависимости от заданных точек, по-

ставляемых извне, картина прошлого, создаваемая историком, тем

234 Идея истории. Часть V

самым во всех своих деталях становится воображаемой картиной,

а ее необходимость в каждой ее точке представляет собой необхо-

димость априорного. Все, входящее в нее, входит сюда не потому,

что воображение историка пассивно принимает его, но потому, что

оно активно его требует.

Сходство между историком и романистом, на которое я уже ссы-

лался, здесь достигает кульминации. Каждый из них занимается

своим делом, создавая некую картину, в которую отчасти входят

рассказы о событиях, а отчасти — описание ситуаций, раскрытие

мотивов действий, анализ характеров. Каждый стремится к тому,

чтобы сделать свою картину единым целым, где каждый характер

и каждая ситуация связаны с остальным таким образом, что дан-

ный характер в данной ситуации не мог действовать иначе, чем он

действовал, а мы не можем вообразить его действующим иначе.

Как роман, так и история должны иметь смысл, ничто не может

быть допущено в них, помимо необходимого, и судьей этой необ-

ходимости в обоих случаях выступает воображение. Как роман, так

и история получают свое объяснение и оправдание в них самих,

они продукт автономной, или самонаправляемой, деятельности; и в

обоих случаях деятельность — априорное воображение.

И произведения историка, и произведения романиста, будучи

продуктами воображения, не отличаются в этом смысле друг от

друга. Разница, однако, в том, что картина, рисуемая историком,

претендует на истинность. У романиста только одна задача — по-

строить связную картину, картину, обладающую смыслом. У исто-

рика же двойная задача: он должен, как и романист, построить

осмысленную картину, и вместе с тем эта картина должна быть и

картиной вещей, какими они были в действительности, и картиной

событий, как они случились в действительности. Эта дополнитель-

ная обязанность требует от историка подчинения трем методиче-

ским правилам, которые в общем необязательны для романиста

или художника.

Во-первых, его картина должна быть локализована во времени

и пространстве. Художник не обязан этого делать: в сущности,

события, воображаемые им, не связаны с определенным местом и

временем. О «Высотах Вутеринга»

было сказано, что там место

действия — ад, хотя географические названия в книге английские,

и, несомненно, здоровый инстинкт побудил другого великого ро-

маниста заменить Оксфорд Крайстминистером, Вентидикс — Аль-

фредстоном, а

— на Меричерч, чтобы избежать диссонанса

топографических фактов в том, что должно быть чисто воображае-

мым

Во-вторых, всякая история должна быть непротиворечивой.

Чисто воображаемые миры не могут вступать в противоречие и не

обязаны согласовываться друг с другом. Каждый из них — мир

в себе. Но имеется только один исторический мир, и все в нем

должно находиться в определенном отношении к чему-то другому,

Историческое воображение 235

даже если это отношение является только топографическим и хро-

нологическим.

В-третьих, и это самое главное, картина, рисуемая историком,

должна находиться в особом отношении к тому, что называется

свидетельством. Для историка и для любого иного человека един-

ственный путь решения вопроса об истинности его исторической

картины — анализ ее отношения к свидетельствам. А на практике,

ставя вопрос об истинности некоторого утверждения исторической

науки, мы фактически задаем себе вопрос, может ли оно быть

равдано имеющимися свидетельствами, ибо истина, которую нельзя

оправдать подобным образом, не представляет никакого интереса

для историка. Чем же является эта вещь, называемая свидетель-

ством, и каково ее отношение к законченной исторической работе?

Мы уже знаем, чем не является свидетельство. Оно не готовое

историческое знание, которое должен поглотить и извергнуть об-

ратно ум историка. Свидетельством является все, что историк

может использовать в качестве такового. Но что он может исполь-

зовать таким образом? Оно должно быть чем-то данным здесь

и теперь, воспринимаемым им: эта записанная страница, эти про-

изнесенные слова, это здание, этот отпечаток пальцев. Из всех

вещей, воспринимаемых им, нет ни одной, которую бы он не смог

в принципе использовать в качестве свидетельства для суждения

по какому-нибудь вопросу при условии, что он задает правильный

вопрос. Обогащение исторического знания осуществляется глав-

ным образом путем отыскания способов того, как использовать в

качестве свидетельства для исторического доказательства тот или

иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени

считали бесполезным.

Весь воспринимаемый мир тогда потенциально и в принципе

может служить свидетельством для доказательства историка. На-

стоящим же свидетельством он становится в той мере, в какой мо-

жет быть использован. Но историк не может пользоваться им до

тех пор, пока не будет располагать необходимыми историческими

познаниями. Чем

историческим знанием мы обладаем,

тем больше мы можем узнать от любого конкретного предмета,

выступающего в качестве свидетельства. Если же эти знания пол-

ностью отсутствуют, мы ничему не можем научиться. Свидетельст-

во оказывается свидетельством лишь для того, кто смотрит на

исторически. В противном случае оно просто представляет собой

воспринимаемый факт, факт немой в историческом смысле. Из это-

го следует, что историческое знание может расти только из исто-

рического же знания; иными словами, историческое

оригинальная и фундаментальная деятельность человеческого

или, как сказал бы Декарт, идея

«врожденная идея».

Историческое мышление представляет собою ту деятельность

воображения, с помощью которой мы пытаемся наполнить внут-

реннюю идею конкретным содержанием. А это мы делаем, исполь-

236 Идея истории. Часть V

зуя настоящее как свидетельство его собственного прошлого.

Каждое настоящее располагает собственным прошлым, и любая

реконструкция в воображении прошлого нацелена на реконструк-

цию прошлого этого настоящего, настоящего, в котором происходит

акт воображения, настоящего, воспринимаемого

В принципе целью любого такого акта является использование

всей совокупности воспринимаемого здесь и теперь в качестве ис-

ходного материала для построения логического вывода об истори-

ческом прошлом, развитие которого и привело к его возникнове-

нию. На практике, однако, эта цель никогда не может быть до-

стигнута. Воспринимаемое здесь-и-теперь никогда не может быть

/воспринято и тем более объяснено во всей его целостности, а бес-

конечное прошлое никогда не может

схвачено целиком. Но

; это расхождение между тем, к чему стремятся в принципе, и тем,

что может быть достигнуто на практике, как фатум, тяготеет над

I всем человечеством и не составляет специфической особенности ис-

торического мышления. Это расхождение показывает только, что в

этом отношении история, как и искусство, наука, философия, есть

стремление к нравственному идеалу, поиск счастья.

По этой же самой причине в истории, как и во всех серьезных

предметах, никакой результат не является окончательным. Свиде-

тельства прошлого, находящиеся в нашем распоряжении при ре-

шении любой конкретной проблемы, меняются с изменением исто-

рического метода и при изменении компетентности историков.

Принципы, в соответствии с которыми интерпретируются эти сви-

детельства, также меняются, так как эта интерпретация представ-

" ляет собой задачу, в решение которой человек должен вложить

все, что он знает: историческое знание, знание природы и челове-

ка, математическое знание, философское знание, и не только зна-

! ния, но и умственные навыки и умение всякого рода, причем ни

одно из этих знаний и умений не остается неизменным. Из-за этих

непрекращающихся изменений, сколь бы медленными они ни ка-

зались наблюдателю в кратковременной перспективе, каждое но-

поколение должно переписывать историю по-своему, каждый

же новый историк не удовлетворяется тем, что дает новые ответы

на старые вопросы: он должен пересматривать и сами вопросы.

А так как история — поток, в который нельзя вступить дважды,

то даже отдельный историк, работая над определенным предметом

в течение какого-то времени, обнаруживает, когда он пытается

вернуться к старой проблеме, что сама проблема изменилась.

Все это не аргументы в пользу исторического скептицизма.

Это — всего лишь открытие второго измерения исторической мыс-

ли, истории истории, открытие того, что сам историк вместе со сво-

им непосредственно данным, данным, образующим всю массу сви-

детельств прошлого, доступных ему, занимает свое место в истори-

ческом процессе и может смотреть на него только с той точки

зрения, которую он занимает в нем в настоящий момент.

Доказательство β исторической науке

237

Но ни сырой материал исторического знания, ни детали непо-

средственно данного ему в восприятии, ни различные дарования,

служащие ему в качестве вспомогательных средств при интерпре-

тации исторических свидетельств, не могут дать историку крите-

рия исторической истины. Этим критерием будет идея самой

истории, идея воображаемой картины прошлого. Эта идея в карте-

зианской терминологии является врожденной, в

ап-

риорной. Она — не случайный продукт психологических причин;

Эта идея принадлежит каждому человеку в качестве элемента струк-

туры его сознания, и он открывает ее у себя, как только начинает

осознавать, что значит мыслить. Подобно другим идеям того же

типа она не имеет точного эквивалента в опыте. Историк, одна-

ко, сколь бы долго и добросовестно он ни работал, никогда не

может сказать, что его работа, даже в самом грубом приближении

или до мельчайшей детали, сделана раз и навсегда. Он никогда

не может сказать, что его картина прошлого в какой-либо ее точ-

ке адекватна его идее о том, каким оно должно быть. Но сколь

бы фрагментарными и ошибочными ни были результаты его тру-

да, идея, направляющая его деятельность, ясна,

всеобща. Это идея исторического воображения как формы мысли,

зависящей от себя, определяющей и обосновывающей саму себя.

§ 3. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО В ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ

Введение

«История,— сказал Бьюри,— является наукой, не менее и не

более». Может быть, она и «не менее, чем наука», все зависит от

того, что понимать под «наукой». Есть

употребление

данного термина; подобно тому как слово «холл» обозначает

мюзик-холл, а «кино» — кинематограф, под «наукой» понимают

естественную науку. Однако нам нет необходимости задаваться

вопросом, является ли история наукой. В этом смысле в соответ-

ствии с дошедшими до наших дней традициями европейских язы-

ков, восходящими к тем временам, когда люди, говорившие по-

латыни, переводили греческое

латинским scientia, слово

«наука» обозначает любую систему организованного знания. Если

«наука» означает это, то Бьюри, бесспорно, прав, утверждая, что

наука, и «не менее».

Но если она и «не менее, чем наука», то она, вне всякого сом-

нения, и нечто большее. Ибо все, являющееся наукой вообще,

должно быть и чем-то

чем просто наукой вообще,— оно

должно быть наукой вполне определенного тина. В любой системе

знания мы никогда не сталкиваемся просто с его организацией,

но имеем дело с организацией определенного типа. Некоторые си-

стемы знания, например метеорология, организуются с помощью

сбора данных, относящихся к событиям определенного рода, собы-

238 Идея истории. Часть V

которые ученые могут наблюдать в момент их протекания,

хотя и не могут воспроизвести их по своему желанию. Другие си-

стемы знания, такие, как химия, организуются не только с помо-

щью пассивного наблюдения событий, но и путем воспроизведения

этих событий в строго контролируемых условиях. Третьи же си-

стемы организуются вообще не с помощью наблюдения, а путем

принятия некоторых предположений и развертывания с максималь-

ной тщательностью всех следствий, вытекающих из них.

История не организуется ни одним из приведенных способов.

Войны, революции и другие события, с которыми она имеет дело,

не рождаются по воле историка в лабораторных условиях, для

того чтобы подвергнуться точному научному исследованию. Они

даже и не наблюдаются историком в том смысле, в каком их на-

блюдает естествоиспытатель. Метеорологи и астрономы отправят-

ся в трудное и дорогостоящее путешествие, чтобы самим наблю-

дать интересующие их события, так как их нормы наблюдения

таковы, что они не могут быть удовлетворены описаниями неопыт-

ных очевидцев. Но историки не снаряжают экспедиций в страны,

где происходят войны и революции. И они не делают этого не

потому, что менее энергичны и смелы, чем естествоиспытатели,

или же менее способны добывать деньги, которые потребовала бы

такая экспедиция. Не делают они этого потому, что факты, кото-

рые можно было бы добыть с помощью экспедиции, равно как и

факты, которые можно было бы получить путем преднамеренного

разжигания войн и революций у себя дома, не научили бы исто-

риков ничему такому, что они хотят знать.

Науки, построенные на наблюдениях и экспериментах, сходны

в том, что их цель — открытие постоянных или повторяющихся

черт во всех событиях определенного типа. Метеоролог исследует

один циклон для того, чтобы сравнить его с другим, и, изучив

определенное число циклонов, он надеется выяснить, каковы их

постоянные свойства, т. е. он стремится выяснить, чем является

циклон как таковой. Но у историка нет этой цели. Если вы увиди-

те, что в какой-то связи он изучает Столетнюю войну или револю-

цию 1688 г., вы не сможете заключить из этого, что он находится

на предварительных стадиях исследования, конечной целью которо-

го будет получение выводов о войнах и революциях как таковых.

Если он в данном случае и находится на предварительной ста-

дии исследования, то, скорее всего, общей задачей его трудов ока-

жется изучение средних веков вообще или же семнадцатого века.

И это потому, что науки, основанные на наблюдении и экспери-

менте, организуются одним образом, а история — другим. При

организации метеорологического знания подлинная ценность того,

что наблюдалось в связи

одним циклоном, обусловливается его

отношением к тому, что наблюдалось в связи с другими циклонами.

При организации исторического знания подлинная ценность того,

(что нам известно о Столетней войне,

не его

Доказательство в исторической науке 239

ношением к тому, что известно о других войнах, но его отношени-

ем к тому, что нам известно о других действиях людей в сред-

ние века.

Столь очевидно и различие между организацией истории и ор-

ганизацией «точных» наук. Верно, что в истории, как и в точной

науке, нормальный процесс мысли имеет выводной характер,

т. е. она начинает с таких-то и таких-то утверждений и далее

вит вопрос, что они доказывают. Но отправные точки истории и

точки наук существенно различаются. В точных науках они пред-

положения и традиционный способ выражения их — предложения,

начинающиеся со слов, предписывающих делать некие предполо-

жения: «Пусть

треугольник, и пусть АВ = АС». В истории;

же эти отправные точки не предположения, а факты, и факты,

лающиеся предметом наблюдения историка. Так, на странице, ле-

жащей перед нами, напечатана жалованная грамота, удостоверяю-

щая, что какой-то король даровал определенные земли определен-

ному монастырю. И выводы в цепи рассуждений историка

отличны от выводов точных наук. Последние говорят о вещах, не

имеющих определенной локализации в пространстве и времени.

Если они действительны в одном месте, то они действительны

везде, и если они действительны в одном времени, то они действи-

тельны всегда. В истории же мы имеем дело с выводами о собы-

тиях, имеющих свое место и время. Точное определение места и

даты происшедшего, известное историку, меняется, но он всегда

знает, что у события были место и время, и в известных пределах

он всегда знает это место и время, так как его знание является

частью того вывода, к которому он пришел, отправляясь от фактов,

находящихся в его распоряжении.

Эти различия отправных точек и выводов предполагают pas

личие всей организации соответствующих наук. После того как ма-

тематик выбирает проблему, которую он хочет решить, следующим

его шагом будет отыскание тех предпосылок, с помощью которых

он будет в состоянии ее решить, а этот поиск предъявляет извест-

ные требования к его изобретательности. Когда же историк

для себя, какой проблемой он будет заниматься, следующим его

шагом будет определение такой позиции в исследовании, которая

позволила бы ему сказать: «Факты, которые я теперь наблюдаю,

и есть те факты, на основе которых я могу решить мою пробле-

му». В его задачу не входит изобретать что бы то ни было, его

задача — обнаруживать имеющееся. И конечные продукты этих

наук также организованы по-разному. Схема, по которой

ционно строились точные науки, зависела от отношений логиче-

ского предшествования и следования: одно предложение помеща-

лось перед другим, если понимание первого необходимо для пони-

мания второго. Традиционная схема расположения в истории имеет

хронологический характер, в соответствии с нею одно событие по-

мещается перед другим, если оно произошло раньше.

Идея истории. Часть V

История, таким образом,—• наука, но наука особого рода. Это

наука, задача которой — изучение событий, недоступных нашему

наблюдению. Эти события исследуются логическим путем, в ре-

зультате чего историк, проанализировав что-то иное, доступное

нашему наблюдению и именуемое «свидетельством», делает вывод,

касающийся интересущих его событий.

I. История как

на выводах

С любой иной наукой историю объединяет то, что историк тоже

не в праве считать, что он что-то знает, если при этом он не мо-

жет показать, в первую очередь самому себе, как и всякому, кто

способен и хочет проследить ход его рассуждений, на чем основа-

ны

знания. Это я и имел в виду выше, когда характеризовал

историю как знание, основанное на выводе. Знание, благодаря ко-

торому человек становится

знание находящихся

в его распоряжении свидетельств, подтверждающих, что определен-

ные события происходили в прошлом. Если бы

могли иметь те же самые знания о тех же самых событиях благо-

даря памяти, второму зрению или уэллсовской машине времени,

дающей возможность заглянуть в прошлое, то все это не было бы

историческим знанием, и доказательством служило бы то обстоя-

тельство, что он не смог бы предъявить ни себе, ни любому его

критику тех свидетельств прошлого, на которых основано его зна-

ние. Критику, но не скептику, ибо критик — человек, который хо-

чет и может самостоятельно воспроизвести работу чьей-нибудь

мысли, чтобы убедиться, была ли она хорошо проделана. Скептик

же не желает этим заниматься, и так как вы не в силах заставить

человека думать, как лошадь — пить, то в нашем распоряжении нет

способов доказать скептику, что определенная мыслительная рабо-

та проделана хорошо и, следовательно, нет оснований принимать

близко к сердцу его замечания. Любого человека, претендующего

на знание, могут судить только равные ему.

Необходимость оправдания любой претензии на знание демон-

тех основ, на которых она

универсальная чер-

та науки, вытекающая из самого ее характера как организованной

системы знания. Сказать, что знание имеет выводной

значит выразить иными словами факт организованности знания.

Чем является память и представляет ли она собой разновидности

познания,— все это вопросы, которыми не следует заниматься в

книге об истории; но одно по крайней мере должно быть ясным,

а именно: вопреки утверждениям Бэкона и других, память — не

история, ибо история — определенный вид организованного или

выводного знания, а память вообще не является ни организован-

ной,

Если я говорю: «Я помню, что писал письмо такому-то на

прошлой неделе»,— то это просто высказывание, основанное на па-

мяти, а не историческое высказывание. Но если я при этом могу