Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Человеческая природа и человеческая история

211

Эта концепция, однако, очень запутана. Когда речь идет о

машине, мы отделяем структуру от функции и рассматриваем по-

следнюю как зависимую от первой. Но мы можем это делать толь-

ко потому, что машина доступна нашему восприятию в равной мере

как в движении, так и в состоянии покоя и мы можем при же-

лании изучать ее в обоих этих состояниях. Но любое

ние

исследование его деятельности; если бы мы по-

пытались представить себе сознание в состоянии абсолютного по-

коя, нам пришлось бы признать, что, существуй оно в таком виде

вообще (предположение более чем сомнительное), оно будет со-

вершенно недоступно по крайней мере нашему исследованию. Пси-

хологи говорят о психических механизмах; но они говорят о функ-

циях, а не о структурах. Они не претендуют на то, что им дана

способность наблюдать эти так называемые механизмы в то вре-

мя, когда те не действуют. И если мы пристальнее проанализиру-

ем различие между структурой и функцией, о котором говорили

ранее, мы увидим, что его совсем не следует понимать в букваль-

ном смысле слова. В случае с машиной то, что мы называем функ-

цией, в действительности составляет только ту часть производи-

тельности машины, которая служит целям ее изготовителя или

потребителя. Велосипеды производятся не ради них самих, но для

того, чтобы люди могли передвигаться определенным образом. По

отношению к этой цели велосипед функционирует только тогда,

когда кто-нибудь едет на нем. Но велосипед недвижущийся, на-

ходящийся в сарае, не перестает функционировать: его части не

теряют активности, они удерживают друг друга в определенном по-

рядке, и то, что мы называем сохранением определенной структу-

ры, есть не что иное, как функция сохранения некоторого порядка.

В этом смысле все то, что мы называем структурой, в действи-

тельности оказывается способом функционирования. В любом дру-

гом смысле дух вообще не обладает никакими иными функциями;

его единственная ценность, ценность как для него самого, так и

для любого другого, состоит в том, чтобы быть духом,

те действия, которые и сделают его духом. Поэтому Юм был прав,

отрицая существование какой бы то ни было «духовной субстан-

ции», отличной от самого духа, от его действий, субстанции, ле-

жащей в основе его действий.

Такое понимание науки о духе было бы, используя знамени-

тое разграничение Конта, «метафизическим», основывающимся на ι

учении об оккультной субстанции, лежащей в основе фактов исто-

рической деятельности; альтернативное понимание было бы «пози-

тивным», основывающимся на понимании сходства и единообразия

среди самих этих фактов. В соответствии с последним

задачей науки о духе было бы выявление типов или стандартных

форм деятельности, повторяющихся вновь и вновь в самой ис-

тории.

212 Идея истории. Часть V

Возможность такой науки не вызывает сомнений. Но относи-

тельно нее нужно сделать два замечания.

Во-первых, любая оценка значимости такой науки, построенная

на аналогии с естествознанием, была бы абсолютно неправильна.

Ценность общих понятий в естественных науках основывается на

том, что исходные данные в них даются через восприятия, а вос-

приятие — это не понимание. Сырой материал естественных наук

поэтому — «простые единичности», наблюдаемые, но не понимае-

мые, и, взятые в их единичности, они ничего не говорят разуму.

Поэтому подлинным прогрессом познания оказывается выявление

в отношениях между общими типами этих данных чего-то, что ух-

ватывает разум. Чем они являьотся сами по себе, как не перестают

нам напоминать естествоиспытатели, остается неизвестным, но мы

можем по крайней мере узнать кое-что в отношении общих схем

зависимостей между ними.

Наука, обобщающая исторические факты, находится в совер-

шенно ином положении. Здесь факты, чтобы служить исходными

данными для обобщения, должны быть исторически познаны, а ис-

торическое знание ·— не восприятие, оно выявление мысли, состав-

ляющей внутреннюю сторону события. Историк, собирающийся

передать такой факт представителю науки о духе для последующего

обобщения, уже понял его благодаря методу исторического зна-

ния изнутри. Если он не сделал этого, факт будет использоваться

как исходный материал для обобщения еще до того, как он был

«установлен» надлежащим образом. А если он уже проделал это,

то последующее обобщение теряет всякую ценность. Если с по-

мощью исторического мышления мы поняли, как и почему Напо-

леон установил свою диктатуру в революционной Франции, наше

понимание этого процесса никак не обогащается утверждением

(сколь бы оно ни было верно), что аналогичные вещи происходи-

ли и в других местах. Утверждения такого рода имеют определен-

ную ценность только в тех случаях, когда единичный факт не мо-

жет быть понят сам по себе.

Таким образом, идея, что подобная наука о духе обладает

определенной ценностью, основывается на молчаливо допускае-

мой и ложной предпосылке, согласно которой «исторические дан-

ные», «феномены сознания» и тому подобное, составляющие фун-

дамент этой науки, просто воспринимаются, а не познаются

историческим мышлением. Мыслить же их в качестве просто вос-

принимаемых — значит мыслить их не в качестве духа, а в качестве

природы, и, следовательно, науки этого типа имеют тенденцию си-

стематически лишать дух его духовности, обращать его в природу.

Современный пример этого дает нам псевдоистория Шпенглера, где

индивидуальные исторические факты, которые он называет «куль-

турами», откровенно мыслятся как природные продукты, растущие

и исчезающие «с той же самой великолепной бесцельностью, как

цветы в поле», равно как и многие ныне модные психологические

Человеческая природа и человеческая история

213

теории, понимающие достоинства и пороки, знания и иллюзии

точно таким же образом.

Во-вторых, если мы задаем себе вопрос, в какой мере

ния подобной науки сохраняют свою силу, то видим, что их пре-|

тензии на то, чтобы выйти за границы известной нам

беспочвенны. Определенные типы поведения, безусловно,

ются, коль скоро

одного и того же душевного склада

ставлены в сходные ситуации. Поведенческие стандарты феодаль-

ного барона остаются достаточно устойчивыми, коль скоро имеют-

ся феодальные бароны, живущие в феодальном обществе. Но мы

бы тщетно искали их (если мы не принадлежим к типу исследова-

телей, удовлетворяющихся самыми вольными и фантастическими

аналогиями) в мире с иной социальной структурой. Постоянство

поведенческих стандартов обусловливается существованием соци-

ального порядка, постоянно воспроизводящего ситуации опреде-

ленного рода. Но социальные порядки суть исторические факты,

подверженные неизбежным изменениям, быстрым или медленным.

Положительная наука о духе, несомненно, в состоянии установить

регулярность и повторение в историческом процессе, но у нее не

будет никаких гарантий, что законы, установленные ею, останутся

в силе за пределами того исторического периода, из которого были

взяты факты, положенные в их основу. Наука такого рода (как

нам недавно показал пример так называемой классической полити-

ческой экономии) не может сделать большего, чем описать в об-

щем виде определенные свойства исторической эпохи, в которой

она была создана. Если она попытается преодолеть эту ограничен-

ность, отбирая факты из более широкой области, опираясь на ан-

тичную историю, данные современной антропологии и т. д., она

тем не менее никогда не будет чем-то

чем

описанием некоторых фаз человеческой истории. Она никогда не

станет неисторической наукой о духе.

Считать позитивную науку о духе этого типа чем-то, подни-

мающимся над областью исторического и устанавливающим вечные

и неизменные законы человеческой природы, возможно поэтому

только для человека, который ошибочно принимает некоторые пре-

ходящие условия определенной исторической эпохи за вечные ус-

ловия человеческой жизни. Эта ошибка простительна человеку >

восемнадцатого века, потому что его историческая перспектива

была очень ограничена, а его знания культур, отличных от его соб-

ственной, так малы, что он мог с легким сердцем отождествить

интеллектуальные обычаи западноевропейца его времени с интел-

лектуальными способностями, которыми бог наделил Адама и его

потомство. Юм в своем описании человеческой природы нигде не

пошел дальше правильного замечания, что «мы» можно мыслить

различным образом. Это не помешало ему оставить вопрос о том,

что он сам понимал под словом «мы», открытым. Даже Кант в

своей попытке выйти за рамки «чистых вопросов факта» и решить

214 Идея истории. Часть V

«вопросы нормы» показал только то, что мы должны мыслить

определенным образом, если хотим иметь науку того типа, кото-

рая уже существовала тогда. Когда он спрашивает, как возможен

опыт, он имеет в виду тот опыт, который переживается людьми

его собственного времени и цивилизации. Он, конечно, не осозна-

вал этого. В его распоряжении еще не было крупных исследова-

ний по истории мысли, чтобы понять, что как наука, так и опыт

восемнадцатого столетия представляют собой чрезвычайно специ-

фические исторические факты, весьма отличающиеся от опыта и

науки у других народов и в другие времена. Не было еще понято

тогда и то, что, даже абстрагируясь от исторических фактов, люди

должны были мыслить весьма различно почти с самого момента

превращения обезьяны в человека. Идея науки о человеческой при-

роде в той форме, в которой она развивалась в восемнадцатом

веке, принадлежит тем временам, когда все еще верили, что чело-

веческий род, как и все остальное, явился продуктом особого акта

творения и наделен неизменными чертами.

Ошибка, заложенная в самой идее человеческой природы, не

устраняется простым указанием

то, что человеческая природа,

подобно всякой иной, должна в соответствии с принципами совре-

менной научной мысли

подчинена законам эволюции. Подоб-

ная модификация этой идеи может вести только к еще худшим

выводам. Эволюция — в конечном счете природный процесс, про-

цесс изменения, и, как таковой, он уничтожает одну видовую фор-

му, создавая другую. Трилобиты силурийского периода могут

быть предками млекопитающих, включая нас самих, но человек —

отнюдь не разновидность мокриц. Прошлое в природном процессе

преодолено и мертво. Теперь представим себе, что исторический

процесс человеческой мысли был эволюционным процессом в та-

ком понимании. Отсюда вытекало бы, что способы мышления, ха-

рактерные для того или иного исторического периода, пригодны

только для него. Иные же способы мышления, возникшие в другие

времена и в других формах, вообще не должны были бы в нем

иметь место. Если дело обстоит именно так, то такое понятие,

как истина, невозможно; как справедливо утверждал еще Герберт

Спенсер, то, что мы считаем знанием, просто модная форма совре-

менной мысли, форма не истинная, а в лучшем случае полезная в

нашей борьбе за существование. Тот же самый эволюционистский

взгляд на историю мысли имеет в виду Сантаяна

когда обвиня-

ет историю в поощрении «эрудитской иллюзии оживления мертво-

го», считает ее предметом, созданным «для умов, которые в сущ-

ности ничем не дорожат, умов, неспособных или опасающихся

познать самих себя», для лиц, заинтересованных не в «новом от-

крытии сущности, уже однажды открытой или высоко ценимой»,

а только констатации «факта того, что люди однажды забавлялись

идеей такого рода»

Realm of Essence, p. 69.

Человеческая природа и человеческая история

215

Ошибка, присущая всем этим воззрениям, заключается в сме-

шении природного процесса, в котором прошлое умирает, сменяясь

настоящим, и исторического процесса, в котором прошлое в той ι

мере, в какой оно исторически познаваемо, продолжает жить в на-

стоящем. Освальд Шпенглер понял различие между

математикой и математикой греков и, зная, что каждая из них

ганически связана со своей исторической эпохой, сделал

неизбежный вывод из ложного отождествления исторического и

природного процессов, утверждая, что для нас греческая математи-

ка должна быть не только чуждой, но и непонятной. В действи- i

тельности же мы не только достаточно легко понимаем греческую

математику — на ней основывается и наша собственная

ка. Она не мертвое прошлое математической мысли, которой не-

когда оперировали лица, чьи имена и годы жизни нам неизвестны.

Она живое прошлое нынешних наших математических изысканий,

прошлое, которое мы все еще воспринимаем и которым пользуем-

ся, как нашим сегодняшним богатством, и будем это делать до

тех пор, пока испытываем какой-то интерес к математике.

ку историческое прошлое в отличие от природного представляет

собою живое прошлое, жизнь которого сохраняется в самом акте

исторического мышления, исторический переход от одного способа

мышления к другому не является смертью первого, он означает

его сохранение, связанное с его включением в новый контекст,

включением, предполагающим его развитие и критику его идей.

Сантаяна, как и многие другие, сначала ошибочно отождествляет

исторический процесс с природным, а затем бранит историю за то,

что она такая, какой он ее считает. Спенсеровская теория эволю-

ции человеческих идей представляет собой ту же самую грубей-

шую ошибку.

Человека определяли как животное, способное пользоваться

опытом других. Это положение абсолютно неверно; если взять

телесную жизнь человека, то ведь человек не насыщается, если

пищу съел другой, он не отдыхает, если другие предавались сну. |

Что же касается его духовной жизни, то этот тезис совершенно

справедлив, и способом, благодаря которому используется опыт

других, оказывается историческое знание. Система человеческой

мысли, или духовной

это коллективная собствен-

ность, и почти все операции, совершаемые нашим сознанием, суть !

операции, которым мы обучались у других, уже овладевших ими.

Так как дух это то, что он делает, а человеческая природа, если

данный термин обозначает нечто реальное, является не чем иным,

как обозначением различных человеческих действий, то приобре-

тение способности совершать определенные операции оказыв

и приобретением определенной человеческой природы. Таким обра-

зом, исторический процесс — процесс, в котором человек создает

сам для себя тот или иной тип человеческой природы, воспроизво-

дя в собственной мысли прошлое, чьим наследником он является.

Идея истории. Часть V

Это наследство не передается с помощью какого-нибудь природ-

ного процесса. Чтобы стать чьим-нибудь достоянием, оно должно

быть воспринято умом, который стремится его постичь. Историче-

ское познание и есть тот путь, на который мы вступаем, когда

хотим овладеть прошлым. Не существует особой разновидности

процесса — исторического процесса и особого пути его познания —

исторической мысли. Исторический процесс сам по себе есть про-

цесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание,

участвующее в нем, осознает себя его частью. С помощью истори-

ческого мышления дух, чьим самопознанием и является история,

не только раскрывает в себе те способности, о наличии которых

свидетельствует историческая мысль, но и действительно разви-

i вает эти способности, переводит их из скрытого состояния в

| ное, приводит их в действие.

Поэтому было бы софистикой доказывать, что так как исто-

рический процесс — это процесс мысли, то мысль в качестве его

предпосылки должна уже присутствовать в самом его начале, и что

описание того, чем является мысль изначально и в себе, должно

быть неисторическим описанием. История не предполагает духа,

она жизнь самого духа, духа, являющегося таковым лишь постоль-

ку, поскольку он живет в историческом процессе и осознает себя

живущим в нем.

Представление о том, что человек, помимо своей осознанной

исторической жизни, отличается от всех остальных живых существ

тем, что он рациональное животное,— не более чем простой пред-

рассудок. Вообще люди рациональны лишь временами, производя

усилия над собой, их рациональность непостоянна, порою весьма

сомнительна. Как по характеру, так и по своей степени их рацио-

нальность неодинакова: одни люди часто ведут себя рациональнее,

чем другие, умственная жизнь у некоторых интенсивнее, чем у ос-

тальных. Но в «мерцающей», смутной рациональности, безуслов-

но, нельзя отказать и другим животным. Их сознание, может быть,

меньше в смысле объема и силы, чем сознание дикарей, находя-

щихся на самых примитивных стадиях развития, но точно так же

эти дикари уступают цивилизованным людям, а в среде цивилизо-

ванных людей мы сталкиваемся с не менее четко выраженными раз-

личиями интеллекта. Даже у животных мы обнаруживаем зачатки

исторической жизни, например у кошек, которые умываются не

потому, что таков их инстинкт, а потому, что их обучила этому

мать.

Такие рудименты воспитания существенно отличаются от исто-

рической культуры.

Историчность также проходит разные степени развития. Исто-

ричность крайне примитивных обществ трудно отличить от чисто

инстинктивной жизни обществ, в которых рациональность близка

к нулю. Когда

дающие повод для деятельности мысли,

Человеческая природа и человеческая история

учащаются, а число ее объектов увеличивается и сама мыслитель-

ная деятельность становится более значимой в жизни общества,

историческое наследие мысли, сохранение историческим

того, что мыслилось в прошлом, становится более значительным,

и с его развитием начинается развитие специфически рациональ-

ной

Мысль поэтому не является предпосылкой исторического

цесса, который в свою очередь якобы служит предпосылкой исто-

рического знания. Мысль существует только в историческом про-

цессе, процессе мысли, а исторический процесс является историче-

ским лишь в той мере, в какой он познается нами как

мысли. Самопознание разума не является случайным, оно

в его суть. Вот почему историческое знание — не роскошь, не про-

стое развлечение досужего ума, которому он предается в минуты,

свободные от более насущных занятий, но его первая обязанность,

выполнение которой важно для сохранения не только какой-нибудь

конкретной формы или разновидности разума, но и самого разума.

Остается сделать несколько выводов из положений, которые

я попытался обосновать.

Во-первых, выводы относительно самой истории. Методы совре-

менного исторического исследования сложились под воздействием

их старшего собрата — естественнонаучного метода исследования.

В некоторых отношениях этот пример помог историческим наукам,

в других — задержал их развитие. В данном очерке по ходу из-

ложения я считал необходимым вести непрерывную борьбу с пози-

тивистской концепцией или, точнее, псевдоконцепцией истории как

изучения последовательных во времени событий, случившихся в

мертвом прошлом, событий, познаваемых точно так же, как уче-

ный-естествоиспытатель познает события в мире природы, т. е. клас-

сифицируя их и выявляя отношения между определенными таким

путем классами.

Эта псевдоконцепция не только заразная болезнь современных

философских теорий истории, но и постоянная угроза самой исто-

рической мысли. В той мере, в какой историки поддаются ей, они

не занимаются собственным делом — проникновением во внутрен-

ний мир исторических деятелей, действия которых они изучают,

а ограничиваются определением внешних обстоятельств этих дейст-

вий, т. е. теми вещами, которые могут изучаться статистически. !

Статистическое исследование для истории — хороший слуга, но пло-

хой господин. Статистические обобщения ничего не дают ему до

тех пор, пока он с их помощью не выявляет мысль, стоящую за |

обобщаемыми им фактами.

В настоящее время историческая мысль почти повсюду осво-

бодилась от этого позитивистского заблуждения и признала, что

218 Идея истории. Часть V

история — не что иное, как воспроизведение мысли прошлого в со-

знании историка. Но предстоит еще многое сделать для того, чтобы

извлечь все уроки из этого признания. Все еще в ходу самые раз-

личные виды заблуждений в исторической науке, заблуждений,

порождаемых смешением исторического процесса и природного.

К ним относятся не только очень грубые ошибки, когда истори-

ческие факты культуры и традиций считают производными от та-

ких биологических фактов, как раса и наследственность, но и более

тонкие заблуждения, влияющие на методы исследования и орга-

низацию исторического поиска. Перечисление последних заняло бы

слишком много времени. Только после того, как все эти ошибки

будут устранены, мы сможем решить, в какой мере историческая

мысль, обретя наконец присущие ей формы и характер, будет в

состоянии построить науку о человеческой природе, за которую

ратовали в течение столь долгого времени.

Во-вторых, выводы, касающиеся прошлых попыток построить

такую науку.

Положительная функция так называемых наук о человеческом

духе, как общих, так и частных (я здесь имею в виду такие нау-

ки, как теория познания, мораль, политика, экономика и т. д.),

почти всегда понималась неверно. В идеале эти науки рассматри-

вались как описания некоего неизменного объекта, человеческого

духа, каким он всегда был и всегда будет. Однако достаточно даже

поверхностного знакомства с ними, чтобы увидеть, что ничем по-

добным они не были, будучи всего лишь описанием завоеваний

человеческого разума на определенном этапе его истории. «Госу-

дарство» Платона — изображение не неизменного идеала полити-

ческой жизни, а всего лишь греческого идеала политики, воспри-

нятого и переработанного

«Этика» Аристотеля описы-

вает не греческую мораль, а мораль грека, принадлежащего к

высшим слоям общества. «Левиафан» Гоббса излагает политиче-

ские идеи абсолютизма семнадцатого столетия в их английской

форме. Этическая теория Канта выражает моральные убеждения

немецкого пиетизма; его «Критика чистого разума» анализирует тео-

рии и принципы ньютоновской науки в их отношении к философ-

ским проблемам его времени.

Эта ограниченность часто принимается за недостаток, как буд-

то более сильный мыслитель, чем Платон, мог выйти из сферы

греческой политики или будто Аристотель должен был предвидеть

моральные концепции христианства или современного мира. Но

эта ограниченность отнюдь не недостаток, она скорее показатель

достоинств этих учений, именно в шедеврах эта «ограниченность»

и обнаруживается яснее всего. Причина того проста: их авторы

делают наилучшим образом то единственное дело, которое и может

быть сделано, когда предпринимается попытка построить науку о

человеческом духе. Они раскрывают состояние человеческого духа

в его историческом развитии до их собственного времени.

Человеческая

и Человеческая история

219

Когда они пытаются оправдать данное состояние, то все, что

они могут сделать, это представить его как логически связный

комплекс идей. В том же случае, если они, понимая, что подобное

оправдание вращается в логическом круге, пытаются обосновать

этот комплекс чем-то, лежащим вне его самого, их попытки ока-

зываются неудачными, и иначе быть не может, ибо исторически

современное включает в себя собственное прошлое. Реальная осно-

ва, на которой покоится весь этот комплекс,— прошлое, из которого ;

он вырос; оно находится не вне его, но включено в него.

Если эти системы мысли прошлого не перестают быть ценными

для потомства, то это происходит не вопреки их строго историче-

скому характеру, но благодаря ему. Для нас идеи, выраженные в

них, принадлежат прошлому, но это прошлое не мертво; понимая

его исторически, мы включаем его в современную мысль и откры-

ваем перед собой возможность, развивая и критикуя это наследст-

во, использовать его для нашего движения вперед.

Однако простая инвентаризация наших интеллектуальных бо-

гатств, которыми мы располагаем сегодня, не может объяснить,

по какому праву мы пользуемся ими. Это можно сделать только

одним способом — анализируя, а не просто описывая их и показы-

вая, как они были созданы в ходе исторического развития мысли.

То, например, что хотел сделать Кант, ставя перед собой задачу

оправдать наше употребление такой категории, как причинность,

может быть в определенном смысле проделано и нами; но мы не

можем этого сделать, пользуясь кантовским методом, доказатель-

ства которого основаны на порочном логическом круге, так как они

гласят, что такой категорией можно и должно пользоваться, если

мы хотим сохранить ньютоновскую науку. Мы можем это сделать,

исследуя историю научной мысли. Кант смог только показать, что

ученые восемнадцатого века действительно мыслили в терминах

этой категории; вопрос же, почему они мыслили таким образом,

можно решить, только исследуя историю идеи причинности. Если

же требуется большее, если хотят получить доказательство, что эта

идея истинна, что люди с полным правом пользуются ею, то по-

добные требования по самой природе вещей никогда не могут быть

удовлетворены. Каким путем мы можем убедиться в истинности

принципов

мышления? Только продолжая мыслить в соот-

ветствии с ними и наблюдая, не возникнет ли неопровержимая,

критика этих принципов в ходе самой нашей работы. Критика,

концепций науки — дело самой науки, процесса ее развития. Тре-

бование предвидения этой критики теорией познания равносильно

требованию того, чтобы такая теория предвидела историю мысли.

И наконец, возникает вопрос, какие функции могут быть при-

писаны психологической науке? На первый взгляд ее положение

представляется двусмысленным. С одной стороны, она претендует

на то, чтобы быть наукой о духе. Но если дело обстоит так, то

ее аппарат естественнонаучных методов — просто плод ложной

220

Идея истории. Часть V

аналогии, а она сама должна перейти в историю и исчезнуть как

таковая. И это, несомненно, произойдет, коль скоро психология

притязает на то, что ее предмет — функции самого разума. Гово-

рить о психологии мышления или психологии морального (я при-

вожу названия двух хорошо известных книг) — значит неверно

употреблять термины и

проблемы, приписывая полунатура-

листической науке предмет исследования, само бытие и развитие

которого имеет не натуралистический, а исторический характер. Но

если психология избегнет этой опасности и откажется вмешиваться

в исследование того, что является по праву предметом истории,

то она, по всей вероятности, вновь превратится в чистую естест-

венную науку, станет простою ветвью физиологии, занимающейся

мышечными и нервными движениями.

Но есть и третья возможность. Осознавая собственную рацио-

нальность, дух осознает в себе также наличие элементов, которые

нерациональны. Они не тело, но дух, однако не рациональный дух

или мысль. Если воспользоваться старым разграничением, то они

душа в отличие от духа. Именно эти элементы и

представляют собою предмет психологии. Они — те слепые силы

и действия в нас, которые оказываются частью человеческой жиз-

ни, когда она осознает самое себя, но не частью исторического

процесса. Это ощущения в отличие от мысли, представления в

отличие от концепций, влечения в отличие от воли. Их значение

для нас —• в том, что они образуют собой ту среду, в которой жи-

вет наш разум, как наша физиология представляет собою среду,

в которой живут они сами. Они — основа нашей рациональной

жизни, хотя и не часть ее. Наш разум их открывает, но, исследуя

их, он не исследует самого себя. Познавая их, он находит способы,

как помочь им жить здоровой жизнью, так, чтобы они могли пи-

тать и поддерживать его, в то время как он занят решением своей

задачи — самоосознанным творением собственной исторической

§ 2. ИСТОРИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

Исследование природы исторического мышления относится к

тем задачам, решение которых вполне оправданно выпадает на

долю философии, а в настоящий момент (1935) имеются, как мне

кажется, основания для того, чтобы считать такое исследование

не только оправданным, но и необходимым. Ибо в известном смыс-

ле те или иные философские проблемы становятся особенно назрев-

шими в определенные периоды истории и требуют особого внима-

ния философов, желающих служить своему времени. Философская

проблематика отчасти остается неизменной, а отчасти изменяется

от эпохи к эпохе в зависимости от особенностей человеческой жиз-

ни и мысли той поры; и у лучших философов любой эпохи обе