Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

История как воспроизведение прошлого опыта 281

Вернемся к нашему воображаемому критику. Почему он считает,

что акт мысли, становясь субъективным, теряет свою объектив-

ность? Ответ на этот вопрос теперь должен быть ясен. Только

потому, что он понимает под субъективностью не акт мышления,

а простое сознание как поток непосредственных состояний. Субъек-

тивность для него означает не субъективность мысли, а субъек-

тивность чувства или непосредственного опыта. Даже непосред-

ственный опыт связан с некоторым объектом, ибо в каждом

чувствовании имеется нечто прочувствованное, а в каждом ощуще-

нии — нечто ощущаемое. Но при восприятии цвета объектом наше-

го зрения оказывается цвет, а не наш акт его видения, при ощу-

щении же холода мы чувствуем холод (чем бы ни был послед-

ний), а не наше ощущение его. Субъективность непосредственного

опыта оказывается, таким образом, чистой, или простой, субъек-

тивностью. Она никогда не становится объектом для самой себя:

простое переживание никогда не переживет самого себя в качестве

переживания. Если бы тогда имелся опыт, исключающий всякую

мысль (мы не вдаемся здесь в решение вопроса, возможен такой

опыт или нет), то активный или субъективный элемент в этом опы-

те никогда не смог бы стать объектом для самого себя, а если)

бы весь опыт носил такой характер, он никогда не смог бы стать

объектом познания вообще. Поэтому наш критик фактически пред-

полагает, что всякий опыт является непосредственным, простым

чувствованием, лишенным мысли.

Если он станет возражать нам и скажет, что полностью при-

знает наличие мысли в опыте как один из его элементов, то мы

должны будем указать ему на чисто номинальный характер его

признания. Фактически же он никак не признал существования

мысли в опыте. Он нашел в нем известное место для мысли,

только отделив некоторые компоненты потока сознания и обозна-

чив их термином «мысль», не задавая вопроса, а что из этого

следует. То, что он называет мыслью, фактически как раз и ока-

зывается одним из видов непосредственного опыта. На самом же

деле мысль отличается от ощущения или чувствования тем, что

они никогда не представляют собою непосредственного опыта.

В непосредственном зрительном восприятии мы видим цвет; и,

только мысля, мы можем осознать себя видящими этот цвет,

а также осознать, что видимое нами сейчас обладает качествами,

которые не даны нашему непосредственному его восприятию,— яв-

ляется, например, объектом, расположенным на некотором расстоя-

нии от нас, объектом, виденным нами ранее. И даже если он

пойдет настолько далеко и признает все это, то ему не удастся

сделать следующий шаг — понять, что, только мысля, мы осознаем

себя мыслящими.

В данном возражении есть еще один момент, который пока

не был разъяснен нами. Даже если мы будем считать возмож-

ной реконструкцию истории нашего собственного сознания посред-

252 Идея истории. Часть V

распространения общего акта памяти на особый случай,

когда вспоминаемое оказывается некоторым актом мышления, то

следует ли из этого, что прошлое, которое я могу реконструи-

ровать и познать таким образом, будет чьим-то, а не моим прош-

лым. Поскольку история была определена как особый случай па-

мяти, не следует ли отсюда, скорее, что каждый из нас может

быть историком лишь своей собственной мысли?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны детальнее рас-

смотреть отношение между памятью и тем, что в отличие от па-

мяти я буду называть автобиографией, используя данный термин

для обозначения строго исторического описания моего прошлого.

Если любой из нас засядет за составление подобного описания

собственной жизни, то он столкнется с двумя типами задач, одна

из которых должна предшествовать во времени другой. Я не хочу

этим сказать, что полное решение первой должно предшествовать

началу работы над второй. Речь идет о другом: на каждом этапе

этой работы одна ее часть должна быть завершена прежде, чем мы

начнем другую.

Первая задача — припоминание. Человек должен восстановить

в своей памяти картины опыта прошлого, используя при этом раз-

личные средства ее оживления, например чтение старых писем и

книг, им написанных, посещение ряда мест, связанных в его уме

с определенными событиями, и т. д. Когда все это проделано,

перед его умственным взором возникает картина, отражающая сто-

роны его прошлой жизни. Он видит некоего молодого человека,

переживающего определенные события, и знает, что этим молодым

человеком был он сам. Но тут начинается решение второй задачи.

Он должен не просто знать, что этим молодым человеком был он

сам, он должен попытаться раскрыть мысли этого молодого чело-

века. И здесь воспоминания •— опасный проводник. Он хорошо

помнит, как бродил по саду, одолеваемый какими-то мыслями; он

помнит аромат цветов и дуновение ветра. Но если он будет опи-

раться на эти ассоциации, стремясь вспомнить свои мысли, то,

скорее всего, они уведут его в сторону. Он, вероятно, совершит

ошибку и заменит их другими, пришедшими к нему позже.

Так, политики в своих автобиографиях очень хорошо помнят

воздействие какого-нибудь кризиса, эмоции, порожденные им. Но

они склонны, описывая политику, защищаемую ими в те дни,

путать ее с идеями, пришедшими к ним фактически на более позд-

них стадиях их политической карьеры. И это естественно, так

как мысль не захвачена полностью потоком опыта, и мы постоянно

переинтерпретируем наши прошлые мысли, соединяя их с мыслями,

которые приходят к нам сейчас.

Есть только один способ противодействовать этой тенденции.

Если я хочу увериться, что некая мысль была в моем сознании

20 лет тому назад, я должен располагать каким-то доказательст-

вом этого. Этим доказательством может

книга, письмо и тому

283

подобное, написанное мною в ту пору, либо картина, тогда мною

созданная, либо воспоминание (мое или кого-нибудь другого)

о сказанном или содеянном мною в те дни. Каждое из этих до-

казательств должно ясно показывать, что у меня было на уме в

то время. Только располагая доказательствами такого рода и ин-

терпретируя их честно и объективно, я могу доказать самому

себе, что в те дни я действительно думал именно так. Проделав

это, я вновь открою свое «я» и воспроизведу те мысли как мои

собственные. И можно надеяться, что в данный момент я ока-

жусь в состоянии дать лучшую оценку их достоинств и недостат-

ков, чем тогда, когда они впервые пришли мне в голову.

Далее. Конечно, верно, что, если человек не может воспроизве-

сти собственные мысли, он не может воспроизвести и мысли дру-

гого. Но нет в работе по составлению автобиографии (при реше-

нии второй задачи) ничего такого, чего историк не мог бы про-

делать за другого. Человек, пишущий автобиографию,

помощью доказательств отделить

прошлого от мыслей на-

стоящего, хотя они с точки зрения простого воспоминания и пред-

ставляют собой некий безнадежно запутанный клубок, и решить,

каковы были его подлинные мысли в то время, несмотря на то

что он, казалось, их забыл. Так и историк, используя доказатель-

ства того же самого общего типа, может восстановить мысли дру-

гих. Он может воспроизвести их сейчас даже в том случае, если

он никогда не думал о них прежде, и осознавать эту свою дея-

тельность как воспроизведение того, о чем думали люди когда-то.

Мы никогда не узнаем, как пахли цветы в садах Эпикура или что

чувствовал Ницше в горах, овеваемый ветром, мы не можем во-

скресить триумф открытия Архимеда или горечь поражения Ма-

рия, но доказательства мыслей этих людей у нас в руках.

воспроизводя эти мысли в наших собственных душах с помощью

истолкования имеющихся у нас доказательств, мы можем знать,

коль скоро вообще есть

достоверное знание, что вос-

создаваемые нами мысли принадлежали им.

Мы вложили в уста нашего критика следующее утверждение:

если внутренний опыт может быть повторен, то результатом

повторения было бы непосредственное тождество между

и объектом его познания. Этот вопрос заслуживает более подроб-

ного рассмотрения. Принятие данного положения, по-видимому,

привело бы нас к абсурдным следствиям, ибо если дух не что иное,

как совокупность его собственных действий, а познать дух человека

прошлого, скажем Томаса

означает воспроизвести его

мысли, то, раз я, историк, достигаю этого, я просто становлюсь

Томасом Бекетом.

Почему это абсурдно? Отвечая на этот вопрос, можно было

бы сказать,— потому что быть Бекетом —

а знать

та — совсем другое. Историк же стремится к последнему, к знанию

прошлого. На это возражение, однако, мы уже ответили. Оно ос-

284

Идея истории. Часть V

новывается на ложном понимании различия между субъективно-

стью и объективностью. Для Бекета, поскольку он был мысля-

щим духом, быть Бекетом означало также и осознавать себя

Бекетом. И для меня в соответствии с тем же самым доказа-

тельством быть Бекетом означает знать, что я Бекет, т. е. знать,

что в моем сиюминутном «я» мною воспроизводятся мысли

кета и я являюсь им в этом смысле. Я не «просто» становлюсь

Бекетом, ибо мыслящий дух никогда не становится «просто» чем-

то. Этот дух — совокупность его собственных мыслительных дей-

ствий, а последние никогда не «просты» (если под «простотой»

понимать «непосредственность»). Мысль же никогда не является

простым непосредственным опытом, но всегда рефлексией, или са-

мопознанием, знанием самого себя как существа мыслящего, пе-

реживающего.

Представляется целесообразным несколько развернуть это по-

ложение. Акт мысли, безусловно, часть опыта мыслителя. Он име-

ет место в определенное время и в определенном контексте дру-

гих актов мысли, эмоций, ощущений и т. д. Его существование

в данном контексте я называю его непосредственностью, ибо, хотя

мысль и не является простой непосредственностью, она и не

лишена ее. Но особенность мысли как таковой заключается в

том, что наряду с ее существованием здесь и теперь в данном

контексте она сохраняется в изменяющихся контекстах и возрож-

дается в другом контексте. Эта способность сохраняться и воз-

рождаться делает из акта мысли нечто большее, чем простое «со-

бытие» или «ситуацию», употребляя термины, прилагаемые к нему,

например, Уайтхэдом. Именно в силу того и постольку, поскольку

акт мысли ложно понимается как простое событие, идея его вос-

произведения кажется парадоксальным и порочным способом опи-

сания возникновения другого, хотя и похожего, события. Непо-

средственное как таковое не может быть воспроизведено. Следо-

вательно, те элементы опыта, бытие которых как раз и заключает-

ся в их непосредственности (ощущения, чувства и т. д. как тако-

вые), не могут быть воспроизведены. И не только они, но и сама

мысль никогда не может быть воспроизведена в ее непосредствен-

ности. Первооткрытие истины, например, отличается от любого

последующего созерцания этой истины не тем, что созерцаемая

истина оказывается другой, и не тем, что акт ее созерцания иной.

Различие между ними состоит в том, что мы не можем вновь

испытать непосредственность первооткрытия: мы не можем пере-

жить шок, вызываемый новизною истины, освобождение от мучив-

шей проблемы, триумф достижения желаемого результата и, может

быть, чувство победы над оппонентами, предвкушение славы и т. д.

Но пойдем дальше. Непосредственность мысли состоит не толь-

ко в ее эмоциональном контексте (естественно, в контекст мысли

входят и ощущения, как, например, чувство потери тяжести, испы-

танное Архимедом при погружении тела в ванну), но и в том,

История как воспроизведение прошлого опыта

285

что мысль существует в окружении других мыслей. Самотождест-

венность мыслительного акта, утверждающего равенство двух дан-

ных углов, не только не зависит от таких случайных обстоя-

тельств, как, например, голоден или зябнет человек, его совер-

шающий, ощущает ли он твердость стула под собою, скучает ли

над лекцией, она не зависит и от других мыслей вроде того, что

эта книга говорит мне, что данные углы равны, или мой учитель

так считает, или даже мыслей, более тесно связанных с постав-

ленной проблемой, как, например, сумма этих углов плюс угол

при вершине треугольника дает нам 180°.

иногда отрицалось. Говорили, что все, вырванное из кон-

текста, уродуется и фальсифицируется. Следовательно, для того

чтобы познать любую вещь, мы должны познать ее контекст, а это

предполагает познание всей вселенной. Я не собираюсь обсуждать

данную доктрину в полном объеме. Мне только хочется напом-

нить читателю о ее связи с тезисом о том, что реальность представ-

ляет собой непосредственный опыт, а также о ее королларии, ут-

верждающем, что мысль, по необходимости вырывающая вещь из

контекста, никогда не может быть истинной. В соответствии с этой

доктриной акт мышления Евклида по какому-то поводу был тем,

чем он фактически был, только в связи с полным контекстом его

тогдашнего опыта, включая такие его элементы, как хорошее на-

строение Евклида, раб, стоящий за ним, и т. д. Без знания всего

этого мы не можем знать, что, собственно, он думал.

Если же (что недопустимо для данной доктрины в ее строгой

форме) мы отбросим как несущественное все, за исключением кон-

текста его геометрической мысли, то и тогда мы не сможем из-

бежать абсурдных выводов. Так, размышляя над доказательством

своей теоремы, он мог думать при этом, что данная теорема по-

может ему доказать, что угол, вписанный в полуокружность, яв-

ляется прямым, и о сотне других вещей, которые знать мы

в состоянии. Весьма вероятно, что он никогда не думал о своей

пятой теореме вне контекста такого рода. Но утверждать, что эта

теорема, будучи актом мысли, существует только в своем контек-

сте и потому не может быть познана иначе, чем в контексте ее

возникновения, значило бы ограничить бытие мысли ее собствен-

ной непосредственностью, сводить ее к непосредственному опыту

и тем самым отрицать ее как мысль.

Всякий, кто попытался бы развивать данную доктрину, не смог

бы это сделать последовательно. Например, пусть он попытается

доказать, что противоположное ей неверно. Но доктрина, которую

он критикует, принадлежит кому-то еще (может быть, даже он

сам некогда принимал ее). В соответствии с его собственным до-

казательством данная доктрина является тем, что она есть, толь-

ко в полном контексте, который не может быть повторен и не

может быть познан. Контекст мысли, в котором доктрина его про-

тивников получает свое бытие, никогда не может быть тем кон-

286

Идея истории. Часть V

I текстом, в котором эта доктрина существует в опыте ее критика;

1 и если некий акт мысли может быть тем, чем он является, только

в связи со своим контекстом, то доктрина, им критикуемая, ни-

когда не может быть тождественна доктрине, пропагандируемой

его оппонентом. И это объясняется не какими бы то ни было не-

достатками изложения или понимания, но обреченностью самой

попытки понять мысль другого или даже вообще мыслить о ней.

Люди, принявшие в расчет все порочные следствия контек-

стной доктрины акта мысли, приняли противоположную теорию,

согласно которой все акты мысли атомарно отличаются друг от

друга. Тем самым изоляция их от их контекста становится не

только легкой, но и вполне правомерной, ибо контекста не суще-

ствует вообще. Мы имеем в данном случае только наложение ве-

щей, находящихся лишь во внешних отношениях друг к другу.

С этой точки зрения единство системы знания представляет со-

бой лишь тот вид единства, которым обладает всякая коллекция.

Это положение объявляется верным как для науки, или системы

познанных вещей, так и для духа, или системы актов познания.

Я не буду рассматривать логические следствия доктрины по-

добного рода. Хотелось бы только указать, что внимание к опы-

ту, постоянное обращение к которому было сильной стороной пер-

вой доктрины, заменяется здесь логическим анализом. При этом

логико-атомарная доктрина совершенно упускает из виду непо-

средственность мысли и превращает акт мышления из субъектив-

ного опыта в некое объективное зрелище. То, что Евклид проде-

лал определенную мыслительную операцию, становится точно та-

ким же фактом, как и то, что данный кусок бумаги лежит на

этом столе. Дух — просто собирательное имя для фактов такого

рода.

История в свете данной концепции столь же невозможна, как

и в свете другой. Что Евклид совершил определенную операцию

мысли, может быть названо фактом, но это непознаваемый факт.

Мы не можем его знать. В лучшем случае мы можем только ве-

рить в него, основывая нашу веру на некоторых свидетельствах.

Но это положение может показаться удовлетворительным описа-

нием исторической мысли лишь для тех, кто совершает фунда-

ментальную ошибку, принимая за историю ту форму псевдоисто-

рии, которую Кроче назвал «филологической историей». Эти люди

полагают, что история не что иное, как эрудиция, или ученость,

и они бы могли поставить перед историком такую противоречи-

вую задачу, как, например, выяснение того, что «думал Платон»,

без исследования вопроса, «были ли его мысли истинными».

Чтобы высвободиться из-под влияния этих двух взаимодопол-

няющих ошибок, надо преодолеть ту ложную дилемму, которая

является источником их обеих. Эта дилемма основывается на

исключающей дизъюнкции, согласно которой

либо чи-

стая непосредственность, и тогда она неразрывно связана с пото-

История как воспроизведение прошлого опыта 287

ком сознания, либо чистое опосредование. В последнем случае она

полностью изолирована от этого потока. В действительности же

она как непосредственность, так и опосредование. Каждый акт

мысли, как он фактически происходит, осуществляется в некоем

контексте, из которого он возникает и в котором живет, будучи,

как и любой иной опыт, органической частью жизни мыслителя.

Отношения этого акта к его контексту являются отношениями

не отдельного элемента к совокупному множеству, но отношениями

особой функции ко всей деятельности организма. В этом плане вер-

на не только доктрина так называемых идеалистов, но и теория

прагматистов, которые, впадая в крайность, вообще отождествля-

ют мысль с действием.

Но акт мышления не только соотнесен с определенным иомен-,

том настоящего, в котором он фактически происходит. Он

способен и сохраняться во времени, повторяться и возрождаться,

не становясь чем-то другим. В этом плане правы и противники

«идеалистов», когда утверждают, что содержание нашей мысли не

изменяется при изменении того контекста, в котором мы его мыс-

лим. Но мыслительный акт не может повторяться в вакууме, как

бестелесный дух прошлого опыта. Сколь часто бы он ни происхо-

дил, он должен всякий раз происходить в каком-то контексте,

и этот новый контекст должен столь же соответствовать ему, как

и старый. Следовательно, простой факт того, что некто выразил

свои мысли письменно, а мы располагаем его трудами, еще не

делает нас способными понять его мысли. Для этого мы

подойти к их чтению подготовленными, располагая опытом, доста-

точно сходным с опытом их автора, чтобы его идеи могли стать

органической частью нашей душевной жизни.

Этот двойственный характер мысли позволяет нам решить и

ту логическую загадку, которая тесно связана с теорией истории.

Если я в настоящий момент вновь обдумываю мысль Платона,

то тождествен ли мой акт мышления платоновскому либо отли-

чается от него? Если они не идентичны, то мои претензии на

знание философии Платона — грубая ошибка. Если же они не от-

личаются друг от друга, то мое знание философии Платона пред-

полагает устранение моей собственной. Но познание философии

Платона требует одновременно и воспроизведения его мыслей в

моем собственном сознании, и способности мыслить о других ве-

щах, способности, позволяющей мне оценивать ее.

Некоторые философы попытались решить эту проблему, обра-

щаясь к смутному «принципу тождества в различии». Доказыва-

лось, что есть определенное развитие мысли от Платона до моего

времени и что все развивающееся остается тождественным са-

мому себе, хотя и становится иным. На это вполне резонно воз-

ражали, что проблема как раз и заключается в том, какой точ-

ный смысл вкладывается в понятие тождества и различия двух ве-

щей. Ответ заключается в следующем. В

непосредственности,

288

Идея истории. Часть V

той мере, в какой они оказываются действительным опытом,

органически связанным со всей целостностью опыта, из которого

они вырастают, мысли Платона и мои мысли отличаются друг от

друга, но в их опосредованности тождественны.

Это положение, по-видимому, требует дополнительных разъяс-

нений. Когда я читаю в «Теэтете» Платона доказательство, оп-

ровергающее теорию познания чистого сенсуализма, я не знаю, на

какие конкретно философские доктрины он нападает. Я не смог бы

изложить эти доктрины и сказать конкретно, кто выдвигал их и с

помощью какой аргументации доказывал. В своей непосредственно-

сти в качестве действительного, принадлежащего лично ему опы-

та доказательство Платона, несомненно, выросло из какой-то ди-

скуссии, мне неизвестной, и было тесно связано с нею. И тем не

менее если я не только читаю его доказательство, но и понимаю

его, слежу за его аргументами, воспроизвожу его возражения вме-

сте с ним и для себя, то процесс аргументации, в который я

вовлечен, не просто напоминает платоновское доказательство. Это

действительно доказательство Платона, коль скоро я его понимаю

правильно. Доказательство как таковое, доказательство, начинаю-

щееся с данных предпосылок и ведущее через логический про-

цесс вывода к данному заключению, доказательство в том его виде,

•'в каком оно может сложиться в уме Платона, моем собственном

или уме кого бы то ни было,— нот что я называю мыслью в

ее опосредовании. В уме Платона оно существовало в определен-

ном контексте спора и некоторой теории, в моем, так как я не

знаю платоновского контекста, оно существует в другом, а именно

в контексте дискуссий, связанных с современным сенсуализмом.

Так как оно — мысль, а не простое чувствование или ощущение,

оно может существовать в обоих этих контекстах, оставаясь в них

одним и тем же. Но без подходящего для него контекста оно ни-

когда бы не смогло существовать. Частью того контекста, в кото-

ром оно могло бы существовать в моем уме, будь оно ложным

доказательством, были бы другие умственные действия, основан-

ные на знании того, как опровергнуть его. Но даже если бы я

опроверг его, оно все еще оставалось бы тем самым доказатель-

ством, а акт прослеживания его логической структуры — тем же

самым актом.

§ 5. ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ

Если спросить, что может быть предметом исторического зна-

ния, то ответ будет — то, что воспроизводится в сознании исто-

рика. В первую очередь, таким предметом должен быть опыт.

не является опытом, а просто есть предмет опыта, не имеет исто-

рии. Так, нет и не может быть истории природы, природы, как

Предмет истории

289

она воспринимается или мыслится ученым. Нет никакого сомнения

в том, что в природе происходят процессы, она даже состоит из

них. Изменение природных объектов во времени — их существен-

ное свойство. Некоторые вообще считают эти изменения за самую

суть природного бытия. Не подлежит сомнению и то, что изме-

нение в природе носит творческий характер, т. е. оно не просто

повторение фаз одного и того же цикла, но развитие новых форм

природного бытия. Но все это никак не доказывает, что жизнь

природы является исторической жизнью, а ее познание — истори-

ческим познанием. История природы была бы возможна лишь в

том случае, если бы явления, происходящие в природе, представ-

ляли собой действие какого-нибудь мыслящего существа или су-

ществ, а изучая их, мы смогли бы выявить, каковы были выра-

жаемые ими мысли, и обдумали бы их снова сами. Но такое

условие вряд ли кто-нибудь всерьез сочтет выполнимым. Следо-

вательно, процессы природы — не исторические процессы, а наше

познание природы, будучи хронологическим, хотя и может внешне

напоминать историческое, не является им.

Во-вторых, даже опыт как таковой не является предметом исто-

рического знания. В той мере, в какой опыт есть непосредст-

венное переживание, простой поток сознания, включающий ощуще-

ния, эмоции и тому подобное, он не является историческим

процессом. Этот поток, конечно, может быть не только непо-

средственно прочувствован, но и познан; его конкретные детали

и общие особенности могут быть изучены мыслью. Но мысль,

изучающая их, находит в них простой объект изучения, для иссле-

дования которого не нужно и невозможно воспроизводить их в ,

нашем мышлении. В той мере, в какой мы думаем о частных

деталях опыта, мы вспоминаем наши собственные переживания

либо с помощью эмпатии и воображения проникаем в мир пере-

живаний других. Но в этих случаях мы не воспроизводим вспо-

минаемый нами опыт или же опыт других, мы просто созерцаем

его как объект внешний по отношению к нашему сознанию, опи-

раясь, пожалуй, на наличие у нас других переживаний, аналогич-

ных опыту, исследуемому нами. В той же мере, в какой мы стре-

мимся понять его общие особенности, мы вступаем в область пси-

хологической науки. Ни в том, ни в другом случае мы не мыслим

исторически.

В-третьих, даже сама мысль, взятая в ее непосредственности,

т. е. как единичный мыслительный акт со своим специфическим

контекстом в жизни индивидуального мыслителя, не

собой объекта исторического знания. Она не может быть

ведена. Если бы это можно было сделать, время оказалось бы

снятым, а историк превратился бы в человека, о котором он

думает, воспроизводя его жизнь заново во всех ее аспектах. Исто-

рик не может понять индивидуальный акт мысли во всем его свое-

образии, понять его точно таким, каким он осуществился в свое

Р.

290

Идея истории. Часть V

время. В исследуемом им индивидуальном акте мысли ему понят-

но лишь общее, что могло быть у него с другими актами мысли,

и то общее, что объединяет его мышление с этим Но

это общее не является абстракцией, абстракцией в смысле не-

коего общего признака, принадлежащего различным индивидуумам

и рассматриваемого изолированно от них. Это сам акт мысли как

нечто, дошедшее до нас из прошлого, возрождаемое в различные

эпохи и у различных индивидуумов: сегодня он принадлежит соб-

ственной жизни историка, некогда — жизни человека, о которой

историк повествует.

Таким образом, туманная фраза, что история — познание ин-

дивидуального, определяет предмет истории одновременно и слиш-

ком широко, и слишком узко. Это слишком широкое определение

не только потому, что индивидуальность воспринимаемых объектов,

природных фактов и непосредственных переживаний оказывается

вне поля истории, но прежде всего потому, что даже индивиду-

альность исторических событий и персонажей, если под индиви-

дуальностью понимать их уникальность, равным образом лежит

вне сферы исторического познания. Это определение слишком узко

потому, что, приняв его, мы бы исключили всеобщность, а именно

всеобщность события или характера делает их возможными и дей-

ствительными предметами исторического исследования, если под

всеобщностью мы понимаем нечто такое, что выходит за границы

просто пространственного и

существования и приобре-

тает значение, имеющее силу для всех людей во все времена.

Все это, разумеется, лишь общие фразы. Но они — попытка опи-

сать нечто реальное, а именно способ, с помощью которого мысль,

выходя за рамки своей непосредственности, сохраняется и воз-

рождается в других аспектах. Они — попытка выразить ту бес-

спорную истину, что индивидуальные акты и персонажи входят в

историю не в силу их индивидуальности как таковой, но потому,

что эта индивидуальность оказывается носительницей некоей мыс-

ли, которая, в свое время принадлежа им, потенциально принадле-

жит каждому.

У предметов, отличных от мысли, не может быть никакой

истории. Так, биография, какое бы богатое историческое содержа-

ние она ни включала в себя, строится на принципах, которые

не только неисторичны, но и антиисторичны. Ее границами ока-

зываются биологические события, рождение и смерть человеческо-

го организма. Таким образом, ее каркасом оказывается каркас

природного процесса, а не мысли. Через этот каркас телесной

жизни человека с ее детством, зрелостью, старостью, его болез-

нями и всеми случайностями животного существования проходят

потоки мысли, его собственной и других, проходят свободно,

'как морские волны через остатки заброшенного судна. Много че-

ловеческих эмоций связано со зрелищем этой телесной жизни, со

всеми ее превратностями, и биография как литературный жанр