Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Доказательство в исторической науке

261

результатам может прийти даже самый темный из них,

задавая разумные вопросы самому себе, вместо того чтобы просто

глазеть на себя в соответствии с предписаниями наших современ-

ных эпистемологов, надеющихся, что, когда мы сделаем наши

души «чистой доской», мы наконец «поймем факты».

IX. Утверждение и основание

Отличительная черта истории ножниц и клея, равно присущая

как ее наименее, так и наиболее критическим формам,— в том, что

историк в ней имеет дело с уже готовыми утверждениями, и про-

блема, встающая перед ним, сводится к принятию либо отбрасы-

ванию этих утверждений. В случае принятия историк просто

включает их в качестве компонента своего собственного историче-

ского знания. В сущности история для историка этого направле-

ния означает простое повторение утверждений, которые другие

люди сделали до него. Отсюда — он может приступить к работе

только тогда, когда располагает известным запасом готовых ут-

верждений по вопросам, о которых намеревается писать, раз-

мышлять и т. д. Сам факт, что эти высказывания он должен

получить в готовой форме в источниках, лишает историка нож-

ниц и клея возможности претендовать на звание научного исто-

рика, ибо именно это обстоятельство лишает его той автономии,

которая является существенной чертой всякой научной мысли.

Под автономией я понимаю такой вид научного мышления,,

когда исследователь опирается на собственный авторитет,

зывает определенные положения или предпринимает какие-то дей- ·

ствия по своей инициативе, а не потому, что эти положения

действия санкционированы или предписаны кем-то посторонним.;

Отсюда следует, что научная история вообще не содержит

никаких готовых утверждений. Для научного историка акт вклю-;

чения готового утверждения в структуру его собственного исто-

рического знания невозможен как таковой. Сталкиваясь с готовым

суждением, научный историк никогда не задает себе вопроса:

«А является ли данное суждение истинным или ложным?»,—

или же, иначе говоря: «Должен ли я включить его в мою собст-

венную историю этого предмета?» Он спрашивает

«А что это суждение означает?» Последний вопрос в сущности

эквивалентен вопросу: «Какой свет на исследуемый мною предмет

проливает тот факт, что данное лицо высказало данное суждение

о нем, вкладывая в него совершенно определенный смысл?» Все

это может быть выражено следующими словами: научный историк

рассматривает утверждения источников не в качестве

исторических фактов, а как основание для своих суждений; они

для него не истинные или ложные описания исторических фактов,

не описания вообще (на что они претендуют), а факты совсем

другого рода, которые могут пролить свет на подлинные события

Идея истории. Часть V

/истории, если мы зададим им верные вопросы. Так, в моем рас-

сказе дочь священника сказала констеблю, что она убила Джона

Доу. Как и научный историк, он начинает с того, что внимательно

прислушивается к ее утверждению — до того момента, пока не

перестает рассматривать ее заявление как заявление вообще, т. е.

как истинное или ложное описание совершенного убийства,

и начинает рассматривать самый факт ее заявления как нечто

такое, что может оказаться полезным следствию. Именно поэтому

он знает, какие вопросы ему следует задать в связи с этим заяв-

лением, вопросы, начинающиеся со слов: «А почему она расска-

зала мне всю эту историю?» Историк ножниц и клея заинтересо-

ван, так сказать, в «содержании» высказываний, в том, что они

сообщают. Научный историк — в самом факте, что они были

сделаны.

Высказывание, которое слушает или читает историк,— гото-

вое, законченное высказывание для него. Но высказывание, ут-

верждающее, что высказывание определенного рода делается кем-

то, не является готовым, законченным высказыванием. Если исто-

рик говорит себе: «Я теперь читаю или слушаю высказывание

содержания»,— он сам делает некое утверждение. Но

это не заимствованное утверждение, оно автономно. Он делает

его, основываясь на собственном мнении. И именно это автоном-

ное утверждение представляет собой исходную точку мысли науч-

ного историка. Основанием для вывода констебля, что дочь свя-

щенника подозревает в убийстве Ричарда Роу, были не ее слова:

«Я убила Джона Доу»,— а его собственное высказывание о том,

что дочь священника сказала ему, что она убила Джона Доу.

Если научный историк приходит к своим выводам не на осно-

вании имеющихся у него законченных высказываний, а исходя

из своей самостоятельной констатации факта, что такие выска-

зывания были сделаны, то он может приходить к заключениям

даже в том случае, когда у него нет никаких подобных высказы-

ваний. Предпосылками его доказательства становятся его собст-

венные автономные высказывания, и нет никакой необходимости

в том, чтобы они были высказываниями о других высказываниях.

Вернемся еще раз к нашему примеру с Джоном Доу. Пред-

посылки, на основании которых инспектор из Скотланд-Ярда сде-

лал вывод о невинности Ричарда Роу,

его автономными

суждениями, не основывающимися ни на каком авторитете, кроме

его собственного. Ни одна из этих предпосылок не была выска-

зыванием о высказывании, сделанном кем-то другим. Самым важ-

ным в доказательстве невиновности Ричарда Роу было то, что,

хотя он и загрязнил свою обувь, идя от дома священника, ника-

ких следов грязи не было обнаружено в кабинете Доу, а обстоя-

тельства убийства были таковы, что исключали всякую возмож-

ность для Ричарда снять или почистить свою обувь. Каждый из

элементов доказательства в свою очередь был заключением

Доказательство в исторической науке

некоторого хода мыслей, но посылки, на которых основывались

эти заключения, в столь же малой степени были высказываниями

о высказываниях, как и сами эти три элемента. И опять же ре-

шающая улика против священника логически не зависела ни от

каких высказываний, сделанных инспектором в отношении других

высказываний, принадлежащих другим лицам. Она основывалась

на наличии некоторых предметов в мусорном ящике и на пятнах

определенной краски на рукаве пиджака, сшитого по моде, харак-

терной для одежды священнослужителей, и севшего потому, что

он попал под дождь. Все эти факты были найдены и подтвержде-

ны собственными наблюдениями инспектора. Я вовсе не хочу

сказать, что научный историк может работать эффективнее, когда

вообще не существует никаких высказываний о предмете, его инте-

ресующем. Избегать любых высказываний о прошлом в истории

только потому, что они могут оказаться ловушкой для слабых

историков, было бы слишком педантичным способом борьбы с

историей ножниц и клея. Все, что я хочу сказать, так это то,

что научный историк в своих рассуждениях не зависит от того,

были или не были сделаны определенные высказывания о

прошлом.

Это важно потому, что данное положение, устанавливая из-

принцип, разрешает спор, который в настоящее время,

хотя и потерял свою остроту, все еще отзывается в сознании

историков. Это был спор между теми, кто утверждал, что

в конечном счете зависит от «письменных источников», и теми,

кто доказывал, что она также может строиться на «неписьменных

источниках». Терминология в этом споре была выбрана

Значение термина «письменные источники» не исключало устной

традиции и не обязательно было связано с письменностью в стро-

гом смысле этого слова в отличие, скажем, от резьбы по камню

и т. д. Фактически «письменные источники» означали завершен-

ные высказывания, утверждающие или предполагающие так назы-

ваемые факты, относящиеся к областям, которыми интересовались

историки. «Неписьменные источники» означали археологические

находки, гончарные изделия и т. д., связанные с предметами,

тересующими историков. Безусловно, слово «источник» неприме-

нимо в данном случае, ибо источник означает нечто, из чего воду

или любую иную жидкость извлекают уже готовой для употребле-

ния. Применительно к истории источник это нечто, из чего извле-

каются готовые высказывания о прошлом. Смысл обозначения

гончарных изделий термином «неписьменные источники» состоял в

том, чтобы подчеркнуть, что, не будучи текстами, они не содержат

готовых высказываний о прошлом и потому не являются письмен-

ными источниками (гончарное изделие с надписями или «острака»,

безусловно, относились к «письменным источникам»).

На самом же деле это был спор между людьми, которые счи-

тали, что история ножниц и кдея — единственно возможный

264 Идея истории. Часть V

истории, и людьми, которые, хотя и не опровергали полностью

правомерность методов ножниц и клея, все же полагали, что

история может обойтись и без них. По моим воспоминаниям, эта

дискуссия все еще была жива в академических кругах нашей

страны 30 лет назад, хотя и тогда от нее попахивало чем-то

архаичным. Все суждения в этом споре, насколько я помню, были

чрезвычайно путаными, и философы той эпохи не обратили на

эту дискуссию ни малейшего внимания, хотя она касалась вопро-

са, представляющего большой философский интерес. Здесь они

упустили великолепную возможность проделать полезную работу.

У меня осталось впечатление, что дискуссия завершилась самым

жалким компромиссом. Сторонники истории ножниц и клея, при-

няв в принципе, что «неписьменные источники» могут дать цен-

ные сведения, продолжали настаивать на том, что их ценность

весьма ограничена и может проявиться только тогда, когда их

используют как вспомогательные средства, дополняющие «письмен-

ные источники». Да к тому же, по их мнению, они относились

к таким низким предметам, как торговля или производство, кото-

рые не могут интересовать историка, если он хоть в какой-то

степени джентльмен. Все это на практике означало, что историки,

воспитанные в духе истории ножниц и клея, начали, очень робко

на первых порах, осознавать возможность истории совершенно ново-

го типа. Но когда они попытались использовать открывшуюся

возможность, стало ясно, что их крылья еще настолько некрепки,

что они способны лишь на первые, самые робкие полеты.

X. Вопрос и основание

Если история означает историю ножниц и клея, когда историк

в своих познаниях зависит от имеющихся у него готовых выска-

зываний, а тексты, содержащие эти высказывания, называются

его источниками, то легко дать определение источника. Источ-

ник — это текст, содержащий

или высказывания о

данном предмете. Такое определение имеет известную практиче-

скую ценность, потому что позволяет разделить всю существую-

щую литературу, коль скоро историк определил область своих

интересов, на тексты, которые могут служить ему источниками и

потому должны рассматриваться, и тексты, которые не могут ему

служить в этом качестве, и потому их можно игнорировать. Все,

что ему остается делать, так это, просматривая библиотечную пол-

ку или же собственную библиографию данного периода, задавать

себе при виде каждого названия один и тот же вопрос: «Может

ли данное издание содержать в себе что-то интересное по моему

предмету?» Если он самостоятельно не находит ответа, в его рас-

поряжении оказывается целый ряд специальных вспомогательных

средств. К ним прежде всего относятся предметные указатели,

специализированные или тематические указатели литературы. Но

Доказательство β исторической науке

265

и при этом он может пропустить важное свидетельство и стать

мишенью для насмешек со стороны своих коллег.

Но по любому вопросу количество существующих свидетельств;

ограничено, поэтому теоретически возможно исчерпать их пол-'

Теоретически, но не всегда практически, ибо это количе-

ство может быть столь большим, а некоторые из документов столь

трудно доступными, что ни один историк не может надеяться

полностью охватить все. Иногда можно услышать жалобы, что

сейчас накоплено так много сырого исторического материала, что

полное его использование становится невозможным. Эти жалобы

сопровождаются вздохами по добрым старым временам, когда

книг было мало, библиотеки компактны, а историк мог надеяться

полностью овладеть своим предметом. Все эти жалобы означают,

что историк ножниц и клея поставлен ныне перед дилеммой. Если

он располагает лишь небольшим количеством свидетельств, отно-

сящихся к его предмету, он требует большего, ибо любое новое

свидетельство, если оно действительно новое, могло бы пролить

иной свет на его проблему и сделать его прежнюю позицию не-

приемлемой. Отсюда — каким бы числом свидетельств он ни рас-

полагал, его пыл историка заставляет его искать еще большего.

Но если он располагает достаточно большим количеством свиде-

тельств, то настолько трудно справиться со всей их массой и по-

строить на их основе убедительное повествование, что, как про-

стому смертному, ему хотелось бы, чтобы их было меньше.

Осознание этой дилеммы часто заставляло историков впадать

в скептицизм относительно самой возможности исторического по-

знания. И этот скептицизм был вполне оправданным, если зна-

ние означает научное знание, а история — историю ножниц и клея.

Историки ножниц и клея, сбрасывающие со счетов эту дилемму с

помощью благословенного словечка «гиперкритицизм», тем самым

признают только то, что в их профессиональной работе она не

особенно тревожит их, ибо они работают по таким низким стан-

дартам научной строгости, что их совесть анестезирована. По-

добные случаи чрезвычайно интересны в современной жизни, по-

тому что в истории науки с ними можно встретиться довольно

часто, и при этом удивляешься, как стала возможной такая

крайняя слепота. Ответ заключается в том, что люди, ее обна-

руживающие, направили свои усилия на выполнение неразреши-

мой задачи, в данном случае — на создание истории ножниц и

клея, и, так как из чисто практических соображений они не мо-

гут отступиться от этой задачи, они должны закрывать

на ее неразрешимость.

История ножниц и клея предохраняет себя от понимания ис-

тинной ценности собственных методов тем, что тщательно выби-

рает предметы своего исследования. Они должны быть, так ска-

зать, «поддающимися». Здесь часто дело обстоит так же,

В девятнадцатом столетии, когда пейзажисты защищали самих себя

266 Идея истории. Часть V

от осознания абсолютной ложности своей теории пейзажной жи-

вописи подбором того, что они называли живописной натурой.

Объектами исторического исследования должны быть такие пред-

меты, о которых говорит доступное количество исторических сви-

детельств — не слишком малое, но и не слишком большое. Они

не должны быть настолько однообразными, чтобы историку ниче-

го не оставалось делать, и настолько разнообразными, чтобы все

попытки справиться с ними оказались тщетными. Построенная на

этих принципах история в худшем случае была просто салонной

игрой, а в лучшем — неким элегантным упражнением. Я употре-

бил здесь прошедшее время и оставляю на совести историков,

способных к самокритике, решение вопроса, оправдано ли было

бы применение мною настоящего времени.

Если история означает научную историю, то термин

ник» мы должны заменить термином «основание». Но если мы

пытаемся определить «основание» в том же духе, что и «источ-

ник», мы столкнемся с большими трудностями. Нет «быстрого»

и легкого теста, который дал бы возможность решить, может ли

данная книга быть основанием для суждения по тому или иному

вопросу. К тому же нет причин, по которым мы могли бы огра-

ничить сферу применимости этого теста только книгами. Указа-

тели и библиографии источников вообще бесполезны для науч-

ного историка. Я не хочу этим сказать, что он не может поль-

зоваться указателями и библиографиями. Он, может, и пользуется

ими. Но они — указатели и библиографии не источников, а мо-

нографий и тому подобного, т. е. не оснований для суждений,

а прежних дискуссий, которыми он может воспользоваться в ка-

честве отправной точки для собственных размышлений. Следова-

тельно, в то время как книги, приводимые в библиографии, пред-

назначенной для историка ножниц и клея, по своей ценности,

упрощенно говоря, прямо пропорциональны их древности, книги,

фигурирующие в библиографии, предназначенной для научного

историка, опять же говоря упрощенно, тем ценнее, чем более но-

ваторским является их содержание.

В моей истории все элементы доказательства, построенного

инспектором, характеризовались одной общей чертой: они были

вещами, которые наблюдал он сам. Если же мы поставим вопрос,

что это были за вещи, то ответить на него будет нелегко. Это и

отпечатки ног в

их количество, расположение и направ-

ление, их сходство с отпечатками, оставленными определенной па-

рой ботинок, и отсутствие каких-либо иных следов. Это и отсут-

ствие грязи на полу в комнате, положение трупа, положение кин-

жала в теле, форма кресла, в котором сидел покойник, и т. д.

Весьма разнородная совокупность вещественных доказательств

преступления! Об этой совокупности, я думаю, с полной уверен-

ностью можно сказать только одно: никто, вероятно, не сумел

бы определить, из чего она будет состоять, до тех пор пока все

Доказательство в исторической науке

267

попросы, возникшие по ходу следствия, не будут разрешены. В

учной же истории все может быть использовано в качестве осно-

вания для логического вывода, и никто не может наперед

окажется ли выбранное историком основание плодотворным. Толь-

ко применение его к объяснению конкретных событий может

казать его ценность.

Давайте суммируем все это следующим образом. В истории

ножниц и клея, где за основание логического вывода (достаточно

нестрого, как мне представляется) принимают исторические сви-

детельства, существуют основания потенциальные и

тельные.

Потенциальным основанием являются все имеющиеся высказы-

вания о предмете. Действительными же — те из них, которые мы

принимаем за истинные. Но в научной истории сама идея потен-

циального основания исчезает; выражая ту же мысль другими

словами, можно сказать, что в научной истории любая

мире является потенциальным основанием для суждения по любо-

му вопросу. Это обескураживающая идея для всякого человека,

у которого понятия об историческом методе сформировались в

рамках истории ножниц и клея. «Как,— спросит он,— мы узнаем,

какие факты действительно полезны для нас, если сначала не

выделим те из них, которые могли бы быть полезными?» Для

человека же, понимающего природу научного мышления,

сительно к тому, является оно историческим или иным, здесь не

возникает никакой проблемы. Он поймет, что всякий раз,

историк задает себе вопрос, он делает это потому, что считает

себя способным ответить на него, т. е. в его сознании имеется

предварительное представление о том, какими основаниями он

дет в состоянии воспользоваться. У него есть не

идея о потенциальном основании, а неопределенная идея о дейст-

вительном основании.

Постановка вопроса, не имеющего никаких перспектив своего

тяжкий грех в науке. Таким же тяжким грехом будет

отдача приказа, которому, как вы считаете, не будут подчиняться,

в политике и молитва о том, что, как вы знаете, бог не даст

вам, в религии. Вопрос и основание в истории коррелятивны.

Основанием является все, что позволяет вам получить ответ на

ваш вопрос, вопрос, который вы задаете в данную минуту. Ра-

зумный вопрос (единственный тип вопроса, задаваемый челове-

ком, компетентным в науке) — это вопрос, для получения ответа

на который у вас, как вы полагаете, есть основания, или вы смо-

жете их приобрести. Если вы думаете, что уже располагаете ими,

то ваш вопрос оказывается вопросом, адресованным к реально

данной действительности, как вопрос: «В каком положении был

Джон Доу, когда его ударили кинжалом?» Если же вы собирае-

тесь получить основания для ответа, то ваш вопрос оказывается

«отложенным» в том смысле, что вы позднее обратитесь с ним к

265 Идея истории. Часть V

действительным объектам, как в вопросе: «Кто убил Джона Доу?»

Великая рекомендация лорда Актона: «Исследуйте проблемы,

а не периоды»,— основывалась на ясном понимании этой истины.

Историки ножниц и клея изучали периоды; они собирали все су-

ществующие свидетельства об ограниченной группе фактов, тщет-

но надеясь извлечь что-то ценное. Научные историки изучают

проблемы — они ставят вопросы и, если они хорошие историки,

задают такие вопросы, на которые можно получить ответ. Пра-

вильное понимание этой истины заставило Эркюля Пуаро выра-

зить свое презрение к «людям-ищейкам», ползающим по полу в

надежде подобрать что-нибудь такое, что может оказаться клю-

чом к разгадке преступления. Оно же побуждает его настаивать,

хотя, на мой взгляд, и несколько утомительно, на том, что секрет

работы детектива заключается в использовании «маленьких серых

клеточек». Он имеет здесь в виду следующее: вы можете со-

брать основания для выводов только после того, как начнете мы-

слить, потому что мышление — к сведению логиков — означает

постановку вопросов, и об основании логического вывода можно

говорить только применительно к четко поставленному вопросу.

Различие между Пуаро и Холмсом в этом плане весьма показа-

тельно. Оно демонстрирует нам глубокие изменения в понимании

исторического метода, происшедшие за последние 40 лет. Лорд

Актон проповедовал свои идеи во вступительной лекции в Кем-

бридже в 1895 г., в период триумфа Шерлока Холмса, но тогда

они были чрезвычайно изысканным блюдом, доступным лишь

очень состоятельным людям. Во времена Эркюля Пуаро, судя по

тому, как расходятся романы о его похождениях, это блюдо утра-

тило элитарный характер. Революция, низложившая принцип исто-

рии ножниц и клея и заменившая его принципами научной исто-

рии, была осознана всеми.

§ 4. ИСТОРИЯ КАК ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ

Как или при каких условиях историк может познать прошлое?

При анализе этого вопроса важно, во-первых, учитывать, что прош-

I лое никогда не выступает как факт, который может быть познан

эмпирически путем непосредственного восприятия. Уже по опреде-

лению историк не является очевидцем фактов, которые он хочет

познать. Но он и не воображает, что способен быть таким оче-

видцем. Он хорошо знает, что единственно возможное для него

знание прошлого — опосредованное, выводное, или непрямое, зна-

ние. Оно никогда не может быть эмпирическим. Во-вторых, необ-

ходимо понимать, что это опосредование не может быть осуществ-

лено с помощью простого свидетельства. Историк не познает прош-

лого, просто полагаясь на свидетельство очевидца, видевшего

История как воспроизведение прошлого опыта 269

данное событие и оставившего нам его описание. Этот тип опо-

в лучшем случае дал бы нам не знание, а всего лишь

перу, причем веру малообоснованную. И в данном случае исто-

рик прекрасно знает, что не таким путем он приходит к исто-

знанию. Он сознает, что не верит своим так называе-

мым авторитетам, а критикует их. Но если у историка нет прямо-)

или эмпирического, знания интересующих его фактов и

переданного или засвидетельствованного их знания, то каким

типом знания он располагает, иными словами, что должен делать

историк для того, чтобы познать

В конце моего исторического обзора идеи истории уже был

дан ответ на этот вопрос, а именно историк должен воспроизве-

сти прошлое в собственном сознании. Теперь нам следует внима-

тельнее рассмотреть эту идею и выяснить, что она значит сама

по себе и что из нее вытекает.

В общем плане содержание данной доктрины вполне понятно.

Когда человек мыслит исторически, то перед ним лежат опреде-

ленные документы, или реликты прошлого. Его задача — ра-

скрыть, чем было это прошлое, оставившее после себя эти релик-

ты. Например, если реликты — какие-то записанные слова, то он

должен определить, какой смысл вкладывал в них тот, кто их

записал. Это значит открыть мысль (в самом широком смысле

слова, хотя в § 5 мы постараемся уточнить это понятие), которая

выражена упомянутыми словами. Для того же, чтобы выявить, ка-

кова была эта мысль, историк должен продумать ее снова и само-

стоятельно.

Предположим, например, что он читает Кодекс Феодосия и

перед ним — эдикт императора. Простое чтение слов и возмож-

ность их перевести еще не равносильны пониманию их историче-;

ского значения. Чтобы оценить его, историк должен представить

себе ситуацию, которую пытался разрешить император, и пред-

ставить, какой она

императору. Затем он обязан поста-

вить себя на место императора и решить, как следовало вести

себя в подобных обстоятельствах. Он должен установить возмож-

ные альтернативные способы разрешения данной ситуации и при-

чины выбора одного из них. Таким образом, историку нужно в

самом себе воспроизвести весь процесс принятия решения по это-

му вопросу. Таким путем он воспроизводит в своем сознании

опыт императора, и только в той мере, в какой ему это

ся, он получит историческое, а не просто филологическое знание

значения эдикта.

Или другой пример. Предположим, он читает отрывок из сочи-

нений древнего философа. Разумеется, он должен знать язык в

филологическом смысле и уметь строить из отдельных слов грам-

матические конструкции. Но, проделав все это, он еще не поймет

данного отрывка, как должен его понять историк философии. Что-

бы достичь этого, он должен знать, в чем заключалась

О Идея истории. Часть V

проблема, решение которой предлагается автором. Он дол-

жен обдумать эту проблему самостоятельно, выяснить, какие пути

ее решения могли быть предложены в то время, и установить,

почему данный конкретный философ выбрал именно такое реше-

ние, а не иное. Это и означает воспроизведение мыслей иссле-

дуемого автора в собственном сознании. И ничто иное не сможет

сделать нашего ученого исследователем

указанного

автора.

По-моему, нельзя отрицать, что эти примеры при всей их нео-

пределенности и недостаточности действительно обращают наше

внимание на основную черту

мышления. В обоих

случаях точность описания в общем плане внутренней работы,

проделываемой историком, бесспорна. Но эти примеры все же нуж-

но развернуть и обстоятельно пояснить. И это, по-видимому,

лучше всего сделать, отдав их на суд воображаемого критика.

Такой критик мог бы начать с утверждения, что вся эта тео-

рия неопределенна. Из нее вытекает либо слишком мало, либо

слишком много. Воспроизвести некий опыт либо вновь продумать

какую-нибудь мысль, мог бы продолжать наш предполагаемый

критик, означает одно из двух: либо воспроизводимые опыт и

I мысли похожи на те, которые воспроизводятся, либо же они тож-

дественны в буквальном смысле этого слова с ними. Но ни один

индивидуальный опыт не может быть полностью тождествен дру-

гому, поэтому, по-видимому, данная теория имеет дело только с

отношением подобия. Но тогда доктрина, утверждающая, что мы

знаем прошлое лишь постольку, поскольку воспроизводим его, ока-

зывается всего лишь одной из версий старой и дискредитиро-

ванной теории познания, основывающейся на принципе копиро-

вания познаваемого объекта. Эта теория тщетно пытается объяс-

нить, каким образом познаются объекты (в данном случае прош-

лый опыт или акт мысли), заявляя, что познающий копирует

их в своем сознании. С другой стороны, если мы предположим,

что опыт может быть воспроизведен с абсолютной тождествен-

ностью, то мы получим только непосредственное тождество между

историком и человеком, которого он пытается понять, в той мере,

в какой речь идет о конкретном воспроизводимом опыте. Объект

(в данном случае прошлое) стал бы просто составной частью

субъекта (в данном случае современности, собственной мысли ис-

торика), и вместо того, чтобы выяснить вопрос, как познается

прошлое, мы должны были бы заявить, что познаваемо не прош-

лое, а только настоящее. При этом можно было бы спросить:

а разве сам Кроче не признал этого своей доктриной о совре-

менности истории?

Здесь возникает два возражения, которые надо рассмотреть

поочередно. Я полагаю, что человек, выдвигающий первое их них,

исходит из следующего понимания опыта. В любом опыте, п>> край-

ней мере когнитивном, существуют акт и объект, а два различных