Лотман Ю.М. Сборник работ (Ю.М. Лотман и тартусско-московская семиотическая школа)

Подождите немного. Документ загружается.

Часть II. Тартуско-московская семиотическая школа 291

в такой же степени способствовал этому, как и общая психоло-

гическая установка на уход из «своей» среды, при которой

приобщение к «чужому» несло в себе освобождающий и стиму-

лирующий эффект. В сущности, деятельность каждого члена

школы в этот период была непрерывным пересечением тради-

ционных границ, перенесением своей работы в сферы, традици-

онно лежавшие за её пределами

. Поэтика и теория искусств

(музыки, живописи, кино) ожидали кардинальных результатов

от применения лингвистического аппарата, лингвистика ус-

тремлялась в сторону сближения с математической логикой,

математики вдохновлялись восточной мифологией и средневе-

ковой живописью (описанными с помощью новейших методов).

Пока лингвисты и литературоведы ассимилировали достиже-

ния биологии (в частности, принцип асимметрии полушарий

головного мозга)

, — биологи искали возможность применить

такие лингвистические понятия, как «код», «оппозиция»,

«уровни структуры» и т.д., в своих исследованиях

. Уничтоже-

Приведём заглавия некоторых работ, опубликованных

во

втором

выпуске «Трудов

по

знаковым системам»,

с тем

чтобы дать представление

спектре интересов

общения участников семиотической школы:

Пятигорский A.M. Некоторые общие замечания

мифологии

точки

зрения психолога; Огибенин Б.Л.

вопросу

значении

языке

некоторых других моделирующих системах; Зарецкий В.А. Ритм

смысл

художественных текстах; Успенский Б.А. Предварительные

замечания

персонологической классификации; Егоров Б.Ф. Про-

стейшие семиотические системы

типология сюжетов; Циаьян Т.В.

некоторым вопросам построения языка этикета; Сегал Д.М. Опыт

структурного описания мифа; Чернов

И.

структуре русского

лю-

бовного заговора; Топоров В.Н.

семиотике предсказаний

Свето-

ния; Лотман Ю.М.

понятии географического пространства

древ-

нерусских средневековых текстах; Топоров В.Н. Заметки

буд-

дийском изобразительном искусстве

связи

вопросом

семиотике

космологических представлений; Успенский Б.А.

системе передачи

изображения

русской иконописи; Ланглебен М.М. Описание систе-

мы нотной записи; Падучева Ё.В.

структуре абзаца; Левин Ю.И.

Структура русской метафоры; Толстая

СМ. О

фонологии рифмы;

Сегал

ДМ.,

Цивъян

Т.В.

Структура английской поэзии нонсенса;

Да-

нилов

М,

Либерман

Ю.,

Пятигорский

А., Сегал Д.,

Успенский

Б.

Предварительное сообщение

об

опыте семиотического исследования

речевого потока под действием мескалина.

Иванов

В.В. Чёт и

нечет. Асимметрия мозга

знаковых систем.

М.,

1978.

Конференция

на

тему «Биология

лингвистика» состоялась

Тарту

1978

г.

ю*

292 Б.М.Гаспаров. Тартуская школа 1960-х годов . . .

ние границ между дисциплинами подчёркивало единство созда-

ваемого семиотического здания. Чем более явственно отдельные

секции этого здания оказывались связаны между собой, тем

слабее ощущалась их связь с исследованиями того же предмета,

внеположенными этому зданию. Идеальное единство всей полу-

чаемой картины и в то же время идеальная её закрытость, на-

меренное отстранение от внесистемной открытости и неодно-

родности мира и от эмпирической научной традиции как от

внеположного хаоса — таковы были черты этой семиотической

утопии.

В своём изложении я уже несколько раз употребил слово

«утопия». Действительно, деятельность семиотической школы

1960-х годов заключала в себе явственные черты утопического

мышления. Можно подчеркнуть такие характерные его приз-

наки, как стремление к абсолютному синтезу, в котором все и

всяческие явления получили бы закономерное соотнесение друг

с другом; тотальное мышление, преобладание общей цели над

частными «эмпирическими» интересами; ощущение остановив-

шегося времени, связанное с глобальностью цели, — отныне

движение вперёд должно было состоять в реализации начертан-

ного плана, вплоть до полного его воплощения. Утопический

синтез несёт в себе черты откровения: приобщение к идеалу

мгновенно и радикальным образом преображает эмпирический

мир из хаоса в упорядоченный космос. Этот эффект даёт ощу-

щение власти над эмпирическим миром: мы владеем материа-

лом, а не материал владеет нами; посвященный чувствует себя

освободившимся от «вязкости» жизненного процесса — освобо-

дившимся в сфере изучаемых явлений в такой же мере, как и

в сфере окружающей его профессиональной среды от традици-

онной иерархии ценностей. Члены движения осознают себя как

«братство» посвященных, объединяемых общим знанием и ус-

тремлённостью к общей цели. Наконец, тотальность утопичес-

кого мышления ведёт к уничтожению границ между художест-

венным или научным творчеством и «жизнью». Характерным

образом, отличие семиологического жизнестроительства от, ска-

жем, символистического состояло в том, что его предметом бы-

ли не столько жизненные «тексты» как таковые, сколько

язык, при помощи которого оно мыслило, выражало себя и

взаимодействовало с внешним миром.

Утопический характер семиотики 1960-х годов роднит её со

многими художественными и интеллектуальными движениями

Часть II. Тартуско-московская семиотическая школа 293

начала века — от символизма до деятельности ОПОЯЗ'а. В

этом, конечно, нет ничего удивительного, поскольку семиотика

и структуральная поэтика 1960-х годов генетически самым тес-

ным образом связаны с символистскими и постсимволистскими

теориями поэтического слова, поэтикой формальной школы и

структурной лингвистикой. Можно лишь отметить, что по

сравнению со своими научными предшественниками семиоти-

ческая школа периода «оттепели» отличалась гораздо более ра-

дикальным стремлением к замыканию и интроспекции. Фило-

софские, эстетические и языковые идеи начала века были тесно

связаны с современными художественными явлениями, с раз-

личными аспектами литературной и социальной жизни. Каким

бы элитарно малочисленным ни было то или иное движение

1900—1920-х годов, сколь бы эзотерическими ни выглядели

для современников его идеалы и его научный или художествен-

ный язык, — оно стремилось укорениться в современной куль-

туре,

утвердить себя в борьбе с предшественниками и с конку-

рирующими движениями.

В отличие от этого, усилия участников семиотического дви-

жения 1960-х годов направлялись на утверждение «имманент-

ного» характера школы, её внеположности по отношению к

контексту. Социальная и культурная ситуация-1950-х годов —

прерывание живой культурной традиции, разрушенной двумя

предшествовавшими катастрофическими десятилетиями, и поя-

вившаяся возможность внутренней эмансипации, при сохраня-

ющейся несвободе внешних условий существования, — служи-

ла благоприятной питательной средой для такого направления.

Герметическая семиотическая утопия несла скорее эмансипа-

цию,

чем освобождение, она вдохновлялась образом идеально

построенного и замкнутого убежища, а не идеально перестроен-

ного и обновлённого мира. Идея семиотического компендиума

и попытка её воплощения была одним из важных и характер-

ных явлений, в которых воплотился дух эпохи 1950—60-х го-

дов.

В семидесятые годы и внешние условия работы школы, и

внутренние механизмы, приводившие её в движение, начали

постепенно изменяться. В условиях ухудшавшегося идеологи-

ческого и культурного климата эмансипация становилась все

более затруднительной. «Летние школы» невозможно было

больше проводить в прежней форме, и после 1973 года они пре-

кратились; их заменили, с одной стороны, более широкие кон-

294 Б.М.Гаспаров. Тартуская школа 1960-х годов . . .

ференции, проводившиеся в разных городах, а с другой — пос-

тоянно действующие семинары, объединяющие более узкие и

однородные группы специалистов. «Труды по знаковым систе-

мам» были резко сокращены издательством в объёме, что вы-

звало необходимость существенно изменить их характер: об-

ширно междисциплинарные компендиумы сменились компакт-

ными монотематическими выпусками.

Однако этим внешним факторам соответствовала внутренняя

логика эволюции как семиотических исследований в целом,

так и отдельных учёных. Период первичного «освоения мира»

в категориях семиотического языка завершился. Это вело к

распаду междисциплинарных притяжений и к возрождению

интереса к контексту, окружающему как бытие каждого пред-

мета, так и традицию его изучения. Семиотическое сообщение

теряло ощущение своей целостности и отъединённости от внеш-

него мира.

В задачу настоящей статьи не входит описание того, как се-

миотические исследования постепенно вырастали из своего пер-

воначального состояния. Это был болезненный, но неизбежный

и позитивный по своему содержанию процесс. Тем, кто привык

к ощущению невесомости, нелегко было вновь привыкнуть к

естественной тяжести и вязкости вещей, к отсутствию гаранти-

рованных границ обитаемого духовного пространства. Утопия

1960-х годов больше не существует в чистом виде; но осознание

её характера и двигавших её сил необходимо для понимания

многих черт современной науки и современного состояния

культуры, выросших из почвы шестидесятых годов.

Ю.

М. Лотман

Зимние заметки о летних школах*

Статья Б.М. — лучшая из написанных на эту тему. Испол-

ненная блестяще (как и всё, что делает Б.М.), она имеет очень

чёткую концепцию. Тартуская школа рассматривается как не-

которое целостное явление, единое и хронологически, и персо-

налистически. Неслучайно, в статье почти нет имён, а если они

есть,

то без индивидуальных особенностей исследователей. Это

очень интересный и со своей точки зрения правильный взгляд.

Но для меня он нуждается в коррективах. Я дополню его лич-

ными впечатлениями, не всегда совпадающими с мнениями

Б.М.

Принцип Летней школы не равен принципу конференции

или симпозиума. Он состоит в том, что ученые собираются и

определенный период живут вместе. Вся Летняя школа —

цепь разговоров. Центры их — залы заседаний, где задаются

темы, определяются точки зрения и лагери. А затем обсужде-

ния продолжаются в самых разных местах и формах. Это со-

здавало непосредственную и исключительно плодотворную об-

становку. Участники школ не считали себя носителями закон-

ченных знаний, а понятие школы предполагало открытость и

постоянное взаимное обогащение.

Чрезвычайно редким и удачным оказался подбор участников

— молодых (до приезда Якобсона я был самым старым) и очень

одарённых людей. И что особенно важно — самых разных спе-

циальностей. Разнообразие интересов, психологическая, воз-

растная и прочая разница участников — их неодинаковость во

всём — приводили к постоянному и продуктивному диалогу.

Здесь моё первое расхождение с Б.М. Он рисует целостную кар-

тину. Так можно смотреть. Но внутри себя встречи были очень

напряжены плодотворными противоречиями и описать их как

единую систему трудно.

* См. также в Приложении статью Ю.М.Лотмана «Заметки о семиотичес-

ких изданиях».

296 Ю.М.Лотман. Зимние заметки о летних школах

Резко выделялись группы по школам — ленинградцы и

москвичи. Тарту оказался выгодным местом встречи на «ней-

тральной» территории. Московская и Ленинградская филологи-

ческие школы обладали более чем вековой разницей. И эта раз-

ница продолжала быть. Ленинград всегда был историкоизучаю-

щим, историкософическим центром, а ленинградская школа

была закреплена за историей общественной мысли. Московская

школа была школой высокопрофессиональной лингвистики. И

если ленинградская школа была больше направлена на исто-

рию и современность, динамические аспекты, то московская —

на изучение синхронии, статики и «архаических» культур.

Речь идёт, конечно, об исходной точке, исходной расстановке

сил. В дальнейшем мы, как в кадрили, многократно менялись

местами. Или, если угодно, как в поединке Гамлета, обменива-

лись шпагами. Но исходное противоречие между московской и

ленинградской школами было, создавая порой трудности в по-

исках общего языка...

Лично я не могу провести резкую черту, где для меня конча-

ется историческое описание и начинается семиотика. Здесь нет

противопоставления, нет разрыва. Для меня эти сферы органи-

чески связаны. Это важно иметь в виду, поскольку само семио-

тическое направление начиналось с отрицания исторического

изучения. Отойти от исторического исследования необходимо

было для того, чтобы вернуться к нему. Надо было разрушить

связи с традицией для того, чтобы потом восстановить их на

совершенно иной основе. В обращении к синхронии историк об-

ретал свободу. Он освобождался от накопившегося в историчес-

ких исследованиях методологического мусора, получал подлин-

ную свободу и научную базу для того, чтобы вновь вернуться

на круги своя. Здесь принципиальная разница между нашей и

западной семиотикой, которая так и задержалась на абстракт-

ных моделях. Для нас же абстрактные модели были необходи-

мой дисциплиной ума, которая давала новое орудие для тради-

ционного материала.

Б.М. не оценил ещё одну сторону. В условиях послесталинс-

кого онемения, считает он, семиотическая школа явилась баш-

ней из слоновой кости, куда бежали неугодные официальной

науке учёные. Роль научной игры явно преувеличена. Семиоти-

ка была скачком в научном мышлении, а не «игрой в бисер» и

«забавами взрослых шалунов». Действительно, имелось некото-

рое отгорожение от внешнего мира, от захватывающей науку

Часть П. Тартуско-московская семиотическая школа 297

тенденциозной болтовни. Но это было как раз отталкивание от

HE-НАУКИ — К НАУКЕ1 Я думаю, что когда мы говорили об

архаических формах мышления, мы думали об одном — о ме-

тоде науки, а метод науки всегда современен. Не потому, что

наука изучает современность, а потому, как она изучает. Ма-

тематике необязательно быть связанной с конкретикой, она

современна в своём мышлении и методе. И конечно, шла выра-

ботка метода, всё время напряжённая, в спорах, но всегда ре-

зультативная. Все споры были дружественными. Метод не жи-

вёт в безвоздушном пространстве, он всё время ведёт диалог с

материалом, эволюционирует... Он требует новых материалов,

и материал требует новых методов. Поэтому расширение чисто

количественное в разные стороны культурного универсума при-

водило к значительному развитию, уточнению методологичес-

ких сторон. Вместе с тем не только расширение материала (от

современности — до самых древних культур, от крайнего Вос-

тока — до крайнего Запада, от словесности — до кинематогра-

фа),

но и усложнение самой теории играло роль.

Б.М. не участвовал в первых двух школах и включился тог-

да, когда уже был выработан некий консенсус и общий язык.

Действительно, было время и настроение пошутить. Шутили

мы всегда, работали очень весело, но и очень напряжённо. На-

пряжённость была и в загруженности, и в позициях. Участни-

ки первой школы, я думаю, помнят дискуссию, в которой при-

нял участие И.И.Ревзин. Обсуждался вопрос: можно ли вообще

такие тексты, как Толстой и Достоевский, изучать семиотичес-

кими методами? Или эти методы обречены оставаться в преде-

лах более формализованных систем? Шахматы здесь были вер-

шиной доступной сложности, а из литературы может быть до-

пущен детектив и фольклор (по линии Проппа). К сожалению,

эти острые дискуссии существуют только в памяти участников

(это были не доклады, а обсуждения). Но именно здесь прихо-

дило на помощь счастливое разнообразие интересов и «необщее

выражение» личностей. Индивидуализация мышления — важ-

нейший элемент культуры. И шла борьба за то, чтобы единство

науки не поглотило индивидуальности. И одна из особенностей

семиотической школы заключается в том, что индивидуальные

особенности сохранились. Статьи и книги остались индивиду-

альными. Никто не спутает работы Пятигорского и Успенского.

И это важно. Наука как часть культуры должна сохранять ин-

дивидуальность. Эта возможность одновременно говорить об-

298 Ю.М.Лотман. Зимние заметки о летних школах

щим и индивидуальным языком даёт тот культурный объём,

который и улавливает истину.

Б.М. с изяществом рисует общий портрет, безымянную кар-

тину... На самом деле, очень «имянную» — он рисует свой по-

ртрет! И мне его статья нравится именно тем, что она субъек-

тивна. И индивидуальна. Научное описание всегда лишь в ка-

кой-то степени охватывает реальность, оно всегда конфликтует

с реальностью культуры. Тут тоже бой на шпагах: описание

стремится победить реальность, а реальность стремится разру-

шить описание. Это совсем не то отношение между «языком» и

«речью», которое нам представлялось раньше, а некий напря-

жённый диалог. Материал и описание должны конфликтовать.

Вот эта сторона сейчас мне кажется чрезвычайно важной. И

тут бы я историю тартуской школы представил не как согласо-

ванную игру на одном инструменте, а как сложный оркестр,

где разные инструменты исполняют различные партии.

У нас была общая база — безусловная научная честность.

Мы все, и Б.М. в том числе, были бойцами. И понятно, что

скоро у нас возникли очень близкие дружеские отношения.

Прошло много лет, все мы изменились, но это осталось неиз-

менным.

Методологическая основа школы развивалась, но оставаясь в

некоторых общих пределах. Мы говорили на языке, который

всем нам был понятен. Б.М. говорит об особом эзотерическом

языке как модной и фрондирующей позе... Это не так. Просто

на нём легче было понимать друг друга. Взглянуть со стороны

— и математики покажутся эстетами: зачем они изъясняются

на таком необычном, непонятном языке?

Тарту, декабрь 1990 г.

Записал Г.Амелин

М. Л. Гаспаров

ВЗГЛЯД ИЗ

угла

Когда в 1962 г. готовилась первая конференция по семиоти-

ке,

я получил приглашение в ней участвовать. Это меня смути-

ло.

Слово это я слышал часто, но понимал плохо. Случайно я

встретил в библиотеке Падучеву, мы недавно были однокурсни-

ками. Я спросил: «Что такое семиотика?» Она твёрдо ответила:

«Никто не знает». Я спросил: «А ритмика трехударного доль-

ника — это семиотика?» Она так же твёрдо ответила: «Конеч-

но!» Это произвело на меня впечатление. Я сдал тезисы, и их

напечатали.

Сейчас, тридцать лет спустя, мне кажется, что и я дорос до

той же степени: не могу сказать о семиотике, что это такое, но

могу сказать о предмете, семиотика это или не семиотика. В

материалах этого обсуждения я прочитал, что и вправду ещё не

решено, что такое семиотика: научный метод или наука со сво-

им объектом. Это меня немного утешило.

Я не был ни на одном собрании тартуской летней школы. По

складу характера я не общителен, учиться предпочитал по

книгам, а слушать молча. С Борисом Михайловичем Гаспаро-

вым мы сверстники, и ту научную обстановку, от которой хоте-

лось отгородиться и уйти в эсотерическии затвор, я помню

очень хорошо. Но мне не нужно было даже товарищей по за-

твору, чтобы отвести с ними душу: щель, в которую я прятал-

ся,

была одноместная. Мой взгляд на тартуско-московскую

школу был со стороны, верней — из угла. Из стиховедческого.

Казалась ли эта школа эсотерической ложей или просвети-

тельским училищем? И то и другое. В нынешнем обсуждении

сопоставлялись традиции литературоведческого Ленинграда и

лингвистической Москвы

. Возможно и другое сопоставление:

Лингвистические традиции Москвы существовали только для лингвистов.

Я учился на литературоведа и поэтому за пять лет ни разу не слышал на

лекциях имени Соссюра — только изредка в коридорах. У Пушкина альма-

нашник говорит: Руссо «был человек учёный, а я учился в Московском уни-

верситете». Эти слова мне не приходится забывать ни на минуту.

300

М.Л.Гаспаров. Взгляд из угла

между формализмом ленинградского ОПОЯЗа и московской

ГАХН. Опоязовцы бравировали революционностью: они подхо-

дили к изучению классики с опытом футуристической совре-

менности. Москвичи бравировали традиционностью: они подхо-

дили к современной словесности с опытом фольклористики и

медиевистики. Интересные результаты получались и у тех, и у

других. Опоязовские формалисты бурно вмешивались в жизнь,

Гахновские — отгораживались от неё на своей Пречистенке.

Официальную науку раздражали и те, и другие: ленинградцы

своим литературно-инженерным жаргоном, москвичи своей

грецизированной риторической номенклатурой. Бывают эпохи,

когда и просветительство остаётся заботой столь немногих, что

их деятельность кажется эсотерической причудой.

Когда я студентом перечитал всё, написанное русскими форма-

листами, я понял, что московская традиция мне ближе. Термино-

логию Р.Шор и Б.Ярхо можно было выучить хотя бы по Квинти-

лиану, а что такое «теснота стихового ряда», предлагалось по-

нять самостоятельно из вереницы разнородных примеров, — это

было труднее. В тартускую «Семиотику» я пришёл в первый

раз с публикацией из Ярхо и о Ярхо. (Помню, как мне позво-

нил Ю.М.Лотман и назначил свидание в ЦГАЛИ. Он сказал:

«Вы меня узнаете по усам».) Много лет спустя я обидел однаж-

ды Н.Брагинскую, заподозрив, будто она сама себя отождест-

вляет с О.М.Фрейденберг, которую она издавала. Она написала

в ответ, что и я так же отождествляю себя с Ярхо. Я ответил:

«Нет, моё к нему отношение проще: я — его эпигон, и вся моя

забота — в том, чтобы не скомпрометировать свой образец».

Почему меня приняли в «Семиотику»? Я занимался стихове-

дением с помощью подсчётов — традиция, восходящая через

Андрея Белого к классической филологии и медиевистике более

чем столетней давности, когда по количеству перебоев в стихе

устанавливали относительную хронологию трагедий Ёврипида.

Эти позитивистические упражнения вряд ли могли быть инте-

ресны для учёных тартуско-московской школы. К теории зна-

ков они не имели никакого отношения. В них можно было це-

нить только стремление к точной и доказательной научности.

То же самое привлекало и меня к тартуским работам: «точность и

эксплицитность» на любых темах, по выражению Ю.И.Левина,

«продвижение от ненауки к науке», по выражению Ю.М.Лот-

мана. Мне хотелось бы думать, что и я чему-то научился, чи-