Лотман Ю.М. Сборник работ (Ю.М. Лотман и тартусско-московская семиотическая школа)

Подождите немного. Документ загружается.

Вячеслав Вс. Иванов

Из следующего века*

Юрий Михайлович Лотман отличался исключительной яс-

ностью мысли и художественной отточенностью образов, по-

средством которых мысль излагалась. Я полагаю, что именно

поэтому уже в начале 1960-х годов, когда мы с ним сблизи-

лись,

его так привлекала математика. В то время А.Н.Колмого-

ров,

с которым Ю.М.Лотман встречался у В.А.Успенского, ув-

лечённо занимался приложением к метрике и поэтике вероят-

ностных и теоретико-информационных методов; эту линию ис-

следований, начатую Андреем Белым, продолжали и некоторые

из молодых филологов, бывавших в Тарту, прежде всего

М.Л.Гаспаров. Лотмана больше интересовали самые абстракт-

ные области математики такие, как топология. В них он видел

прообраз продуманного отчётливого построения науки и её

языка. В этом отношении из всего нашего московского семио-

тического кружка ему был ближе Ю.К.Лекомцев, соединявший

углублённые занятия математикой с опытами продолжения

глоссематики Ельмслева — едва ли не наиболее точного из тог-

да существовавших вариантов семиотики. Ранние семиотичес-

кие и структурные работы Лотмана писались в расчёте на по-

следующую трансформацию нашей области знания в математи-

чески ясную дисциплину. Подкрепление этой точки зрения мы

все тогда получали благодаря общению с В.А.Успенским.

В подходе к семиотике как к науке я вижу главный водораз-

дел между той наукой о знаках и текстах, которую начинал

тогда развивать Лотман в содружестве с группой московских

учёных, и многими отчасти аналогичными опытами, несколько

позднее повторявшимися в других странах. Если говорить, ска-

жем, о публикациях Барта, Кристевой, Греймаса во Франции,

для них всех важной была эссеистическая связь с литературой,

* Текст выступления в Государственном литературном музее 22 декабря

1993

года

на вечере, посвященном памяти Юрия Михайловича Лотмана.

487 Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега

художественная игра, выводившая часто далеко за пределы на-

уки. Для Лотмана же (как и для того московского семиотичес-

кого кружка, с которым он быстро сблизился) не было сомне-

ния в том, что мы стремимся создать новую науку (о знаках и

текстах и их определённых видах, в частности, о литературе)

на основе преображения уже собранного преднаучного материа-

ла, прежде всего, в области истории культуры, которую Лотман

знал великолепно.

Из тех, кто над этими вопросами бился за границей, ближе

всего нам был Роман Якобсон. Мне довелось, преодолев немало

трудностей (для проверки Таллинское КГБ поселило нас в гос-

тинице в столице Эстонии, не разрешив никуда из города отлу-

чаться), привезти Р.Якобсона и К.Поморску в 1966 г. на лет-

нюю семиотическую школу в Кяярику (там находилась спор-

тивная база тартуского университета). Якобсон принял самое

деятельное участие в наших обсуждениях, выступал с развёр-

нутыми репликами и почти после каждого доклада, и на засе-

дании, где Лотман предложил план будущих исследований.

Якобсон сразу вошёл в нашу семиотическую семью. Оттого

Лотман очень хотел, чтобы подпись Якобсона была и под на-

шими семиотическими тезисами, напечатанными в 1973 г. к

Международному съезду славистов в Варшаве (это оказалось

невозможным — Якобсон не подписывал текстов, в составле-

нии которых не принимал участия, а в те годы после втор-

жения в Чехословакию он не приезжал в Россию, а мы не име-

ли возможности ездить на Запад).

Составлению этих тезисов Ю.М.Лотман придавал большое

значение. Он хотел, чтобы сложившаяся к тому времени тар-

туско-московская школа семиотики заявила о себе, дав проект

целого цикла будущих исследований, намеченного с единой

точки зрения. Мы собирались несколько раз в Москве дома у

Б.А.Успенского, у которого тогда Лотман обычно останавливал-

ся.

Всего оживлённее кроме самого Юрия Михайловича целые

куски текста предлагали мы с В.Н.Топоровым. Б.А.Успенский

всё отмечал взаимную несогласованность отдельных частей, где

по его мнению слышались отчётливо голоса разных авторов (он

прибегал к терминологии музыкальной: «Труба! Труба!», сокру-

шённо восклицал он, прослушивая предлагаемый отрывок).

A.M.Пятигорского мучили боли в спине, он лёжа и охая время

от времени вставлял критические замечания о семиотике, от

которой уже тогда стал отдаляться. Юрий Михайлович в те ве-

Вячеслав Вс. Иванов. Из следующего века 488

чера был единственным, кто всё ещё умел объединить эту разно-

шёрстную и противоречивую компанию. Он никому не навязы-

вал своей точки зрения, но старался добиться если не единства,

то подобия гармонии и контрапункта в этой разноголосице.

Позднее Юрий Михайлович обращал внимание на различие

путей, которыми мы пришли к семиотике и к структурному

подходу к литературе: для него был значим опыт его ленин-

градских учителей по университету, таких, как Г.А.Гуковский,

от формализма во втором (младшем) поколении шедший к со-

зданию новой истории русской литературы в широкой культу-

рологической перспективе. Москвичи все прошли через увлече-

ние структурным языкознанием. Этот наш опыт интересовал

Лотмана — после первого знакомства летом 1963 года в Пере-

делкине он увёз только что вышедшую мою книгу о хеттском

языке, написанную в структуралистическом духе.

Нас объединяло следование многим принципам Пражской

школы, оттого так естественно в наше содружество вошёл

Р.О.Якобсон. Одним из самых примечательных вечеров в Кяя-

рику был тот, когда Якобсон вместе с П.Г.Богатырёвым вспо-

минали о своём начальном периоде.

Отношение Ю.М.Лотмана к русскому формализму было зна-

чительно более сдержанным, что видно и в первбй его книге по

структурной поэтике, и в его реакции на те статьи, этой проб-

лематике посвященные, которые с моей легкой руки ему пред-

лагались. Лотману не было свойственно просто заниматься ка-

нонизацией классиков. Его привлекало в научном наследии

прошлого (как, впрочем и в писаниях современников, с его по-

мощью печатавшихся) то, что ещё никем не было замечено и

что можно было интересно развить. Когда втроём с Б.А.Успен-

ским мы были у К.П.Флоренского, сына о. П.А.Флоренского,

Лотман увлечённо знакомился с огромным архивом покойного

предшественника семиотики. Он планировал посвятить ему

один из томов «Трудов по знаковым системам», где к тому вре-

мени кое-что из трудов о. Павла было напечатано. В одной из

блестящих статей позднего времени Лотман развивает идеи за-

ключительной части книги Флоренского «Мнимости в геомет-

рии». Согласно Флоренскому и Лотману, пережитое Данте (как

и другими большими поэтами, например, Лермонтовым, кото-

рому посвящена другая статья Лотмана на близкую тему) восп-

риятие пространства должно быть исследовано в ряду других

489 Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега

видов пространств, нам известных. Мне представляется, что

это направление исследований чрезвычайно перспективно.

Из последнего примера видно, что над соединением матема-

тических штудий с литературоведческими и семиотическими

Лотман продолжал думать и в последний период своего твор-

чества. В это время его особенно занимает построение общей

концепции семиотики истории. Эту тему он предложил как

главную для последней летней школы в Кяярику, которую по-

сле 12-летнего перерыва удалось провести в 1986 году. В докла-

дах и ремарках по ходу выступлений других участников Лот-

ман развивал своё понимание философии истории и трудностей

прогнозов в этой сфере знания. Из последующих его докладов

и лекций — в частности, из последней его лекции в Москов-

ском университете — я вынес убеждение, что он сближался с

концепцией Пригожина, которого, отвечая на вопрос слушате-

ля,

назвал «гениальным». Некоторые стороны понимания Лот-

маном линейного развития и катастроф (если иметь в виду спе-

циальное значение термина в смысле Р.Тома) раскрыты в его

книге «Культура и взрыв». В заключительной главе Лотман

касается и приложения своих идей к современной истории

России, намечая несколько возможных путей развития.

Лотмана интересовала практическая, прикладная сторона

науки (как прикладная лингвистика была одним из главных

занятий для всех лингвистов, входивших в тартуско-москов-

скую школу). Мысли, ясно сформулированные, могут быть до-

ступными многим (вспомним успех лотмановских телевизион-

ных бесед о Пушкине). Приложение семиотики к практичес-

ким научным проблемам общества неотделимо от её доступно-

сти.

Поэтому Лотман, допуская в качестве редактора любую

степень эзотеризма, противился утверждениям о значимости

затруднённой формы выражения для всей тартуской школы.

Разумеется, сказанное не относится к распространенным в

«Трудах по знаковым системам» эзоповым иносказаниям: на

темы, опасные для тогдашней системы цензурирования, мы все

писали в намеренно усложнённой манере, рассчитывая на до-

гадливость читателя.

Об отклике на общественно значимые темы как критерии

для оценки семиотических работ Лотман мне писал в письме

по поводу моей книжки «Чёт и нечет». Проблематика двух по-

лушарий в связи с семиотическими их функциями занимала

нас обоих. Оказавшись в Эльве (дачной местности под Тарту)

Вячеслав Вс. Иванов. Из следующего века 490

соседом двух выдающихся ленинградских специалистов в этой

области — Л.Я.Балонова и Д.А.Кауфман, Лотман обсуждал с

ними их работу по односторонним (левым и правым) шокам.

Лотман считал недостатком работы то, что она выполнена

целиком на материале поведения душевнобольных, которых

лечили такими шоками. Он считал необходимым обследовать и

нормальных людей, предлагая для эксперимента (наложения

электродов на оба полушария поочередно) самого себя. Когда я

сделал доклад об асимметрии и диалоге полушарий на неболь-

шой конференции в Вычислительном Центре Академии Наук,

Лотман отнёсся к моим выводам очень положительно. Вскоре

появился целый том «Трудов по знаковым системам», посвя-

щенный этой проблематике.

Нас объединяли и многие другие темы (такие как семиотика

кино или отношение имени и мифа). Мы вели совместные се-

минары в Москве и в Тарту. Главное, чего добивались мы, бы-

ло прояснение некоторых основных общих принципов и мето-

дологических установок.

Я думаю, что намеченный Лотманом план преображения

всех семиотических областей знания в математически точную

науку, тесно связанную с естествознанием (биологией) и исто-

рией, будет осуществлён в будущем столетии. Ему Лотман при-

надлежит всей совокупностью завещаемых им мыслей.

Москва, 22 декабря 1993 года.

Памяти Юрия Михайловича Лотмана

То,

что стало в последнее время предметом постоянной трево-

ги и чего боялись, произошло. Юрий Михайлович Лотман 28

октября ушёл из жизни.

О близкой смерти Юрий Михайлович знал твёрдо и к встрече

с нею готовился с мужеством и достоинством античных героев.

Последние письма его были, по сути дела, необъявленным про-

щанием. Последняя прижизненно опубликованная совсем неза-

долго перед кончиной работа Юрия Михайловича — «Смерть

как проблема сюжета». Она — о смысле, об осмысленности по-

ведения человека, о цели, предполагаемой человеческой дея-

тельностью и включающей идею конца и, следовательно, смыс-

ла («То, что не имеет конца, — не имеет и смысла»), о связи

осмысления с расчленением непрерывного пространства и о

двух следствиях из этого: «Первое — в сфере действительности

— связано с особой смысловой ролью смерти в жизни человека,

второе — в области искусства — определяет собой доминантную

роль начал и концов, особенно последних» (об отмечен-

ности их Юрий Михайлович писал ещё почти 30 лет назад).

Смысла я в тебе ищу.., — мог бы сказать о себе, вслед за поэ-

том, и он, — того смысла, последняя доступная глубина кото-

рого обретается перед лицом завершительницы-смерти.

В этом контекбте воспринимается и первая посмертная пуб-

ликация фрагмента воспоминаний Юрия Михайловича «Про-

сматривая жизнь с её начала...», появившаяся через две недели

после смерти их автора. Отдавая сейчас дань памяти Юрия Ми-

хайловича и вспоминая о нём, тем самым препятствуя смертно-

му началу проникнуть в ту сферу души, где покойный продол-

жает жить, уместно напомнить его слова, которые теперь долж-

ны пониматься и как обращенные непосредственно к нам, пе-

реживающим в эти дни вступление в это пространство живого

воспоминания, о желании «бесхитростно вспоминать, потому

что вс по ми нать приятно».

Необычность судьбы Юрия Михайловича и выделенность его

личности из ряда кажутся нам очевидными. И всё-таки, вопре-

ки этой очевидности, оправдываемой особенностями нашей по-

зиции и нашими чувствами к покойному, поверим его словам

— вполне и до глубины их смысла: «Я никогда не был — ни

психологически, ни реально — человеком необычайной судьбы.

Моя жизнь — средняя жизнь. Говорю это без кавычек и с глу-

Памяти Юрия Михайловича Лотмана 492

боким убеждением». Не нужно видеть в этих словах смирение

или только смирение: свидетельство самосознания Юрия Ми-

хайловича в этом случае решительно перевешивает все наши

естественно возникающие протесты и ссылки на то, что мы ви-

дим «собственными глазами» и чувствуем и даже знаем и гото-

вы доказать иное. Это самосознание «среднести» своей жизни и

принадлежности именно к ряду (подобно настойчивому утверж-

дению Пушкиным, в конце его жизни особенно, своего «ме-

щанства») стоит большего, чем наша «видимость», и кто ска-

зал,

что «средняя жизнь» есть «усреднённая» или «посред-

ственная» жизнь — жизнь «средних» чувств и «средних» мыс-

лей?!

И воспоминания Юрия Михайловича в этом смысле

«средние», как «средне» всё подлинно человеческое и человеко-

сообразное. Порождение и принадлежность крайних состояний

духа, сверхзадача, понятая как главная и единственная жиз-

ненная реальность, не только таит в себе свою собственную ги-

бель или извращение, но и искажает как само это «среднее» че-

ловеческое, так и путь от него к решению сверхзадачи. В чём

это «среднее», органично отвечающее человеческой природе и

позволяющее не отступаться от лица

лучше всего сказал сам

Юрий Михайлович: «Мои взгляды менялись, но я никогда не

имел удовольствия сказать десять или пятнадцать* лет спустя:

"О да, я это давно предвидел!". Поэтому я постараюсь расска-

зать,

как я помню, и, хотя это обещать невозможно, не

вносить своих сегодняшних чувств и переживаний, а вспом-

нить,

что чувствовалось, переживалось и виде-

лось мне тогда. А поскольку я живу уже долго и видел

много того, что видели люди, жившие вокруг меня, но уже в

большинстве своём умершие и, как правило, так и не успевшие

ничего сказать, я считаю, что то, что я буду говорить, — это и

моя обязанность перед их памятью».

Своя обязанность перед памятью Юрия Михайловича и у нас.

Научные труды Лотмана написаны и известны. Они есть, пре-

бывают и пребудут. Его человеческий облик, за которым стоит

сама его суть, живёт сейчас в памяти тех, кто хорошо знал

Юрия Михайловича, и их долг — попытаться передать другим

нечто о существенном, ярком и притягательном в этом облике.

Мы хорошо знали Юрия Михайловича, и, значит, наш долг

— свидетельствовать о нём.

Может быть, одно из важнейших свидетельств состоит в том,

что Юрий Михайлович был счастливым человеком вопреки

493 Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега

тому страшному и трагическому, что окружало его и, казалось

бы,

не могло не мешать ощущению счастья жизни. Такой резуль-

тат встречи человека с неприятными, более того, катастрофичес-

кими обстоятельствами — удел высокой души, способной под-

няться над «злой» эмпирией и, приникнув к подлинным источ-

никам жизни, увидеть целое и понять заданность счастья жизни

и самоё жизнь как благой дар. Вот, в частности, почему и мы,

скорбя об утрате, не должны позволить духу уныния овладеть

нами. Этот счастливый дар щедро изливался на многих, в чис-

ле которых были и мы, знавшие Юрия Михайловича лично.

Юрий Михайлович вспоминает о «страшном времени», о том,

что «делалось всё страшнее», что «минимум у трети класса роди-

тели были расстреляны» [речь идёт о школе, где он учился]. Всё

это замечалось и принималось в душу, но полнота переживания

жизни не нарушалась. Более того, присутствие трагического в са-

мой жизни делало это переживание особенно обострённым и на-

пряжённым, как бы подтверждая, что и в смертельные чумные

тридцатые —

Всё,

всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог,

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Юрий Михайлович помнил слова поэта о счастии посещения

мира в его минуты роковые и знал, что они, если ещё не насту-

пили, то во всяком случае уже при дверях. «Мы ждали истори-

ческих событий, — вспоминает он. — Чувство, что мы живём в

эпоху историческую, у нас присутствовало у всех». Отсюда —

раннее взросление и это «мы торопились». Но и торопясь вмес-

те со своим поколением, уже на краю бездны, Юрий Михайло-

вич не забывает отмечать все счастливые переживания его до-

военной жизни, всё, что казалось ему замечательным. «Это

был замечательный человек», — говорит он, вспоминая об од-

ном из своих друзей-наставников и тут же признаётся: «В об-

щем, мне тогда все казались замечательными, но это был дей-

ствительно замечательный человек». И как бы допуская воз-

можность некоторого преувеличения: «Может быть, это чуть-

чуть идеализировано. Очень может быть, но я говорю о том,

как мне теперь кажется».

Памяти Юрия Михайловича Лотмана 494

Щедро черпая счастливые впечатления жизни, Юрий Михай-

лович был щедр и сам — ив отношении друзей своего детства

и юности, и в отношении своих учителей, которым он был бес-

конечно благодарен («Учителей я вспоминаю с необычайной

благодарностью», но и — об одном из своих университетских

наставников: «Но для меня лично его имя остаётся совершенно

священным»), и в отношении нас — его друзей, коллег, учени-

ков.

Юрий Михайлович щедро позаботился о нас, оставив нам

удивительное наследство — и научное, и человеческое, нрав-

ственное. Оно не только обязывает нас к благодарности, но и

призывает к долгу поддержания и преумножения этого наслед-

ства. Трудно воспринимать его иначе, чем дар, хотя сам Юрий

Михайлович был не только человеком щедрым, но и свобод-

ным и едва ли захотел бы смущать и нашу свободу некиим

подчёркнутым актом дарования или завещания об оставляемом

наследстве. Скорее он предпочёл бы, чтобы и мы были свобод-

ны и даже более свободны, чем верны, ибо ничто не может

быть вернее, чем следование духу свободы. Мы, современники

Юрия Михайловича, люди той эпохи, которая склонна избрать

своим знаком его громкое имя, должны выдержать это испыта-

ние свободой, столь достойно пройденное этим благородным,

мудрым и мужественным человеком.

Великая русская литература была для Юрий Михайловича

своим домом. План и смыслы частей этого дома он понимал яс-

но и трезво. Многие горницы дома были обжиты им лично, и он

знал и чувствовал их до тонкостей, интимно. Этот дом был его

по праву, потому что мало кто так заботился о нём, так усвоил

дух, которым жила и творила русская литература, бывшая для

Юрия Михайловича более чем профессией, даже любимой, —

но самой жизнью, может быть, особенно счастливой. Многих

привёл он к этому дому, многим открыл он его богатства и су-

мел даже издавна знакомое показать по-новому, для многих

благодаря ему этот дом стал именем новой духовной родины.

Юрий Михайлович Лотман был великим тружеником, рабо-

тавшим до седьмого пота на многих разных, но отчасти пересе-

кающихся нивах. Литература и история, культурология и се-

миотика — лишь самое краткое обозначение тех обширных

пространств, к которым были приложены труд, энергия, спо-

собности, ум, чувства, вкус этого замечательного исследователя

и удивительного человека.

495 Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега

Последнее упокоение прах Юрия Михайловича нашёл в зем-

ле Эстонии, на городском кладбище в Тарту. Эстония в лице ее

Президента почтила память усопшего. В тяжёлое для себя вре-

мя именно в Тарту нашёл Юрий Михайлович приют, работу,

друзей, коллег, учеников. Здесь провёл он большую часть своей

жизни. Здесь происходили кажущиеся теперь почти легендар-

ными летние семиотические школы 60-ых годов и здесь выхо-

дили ставшие знаменитыми «Труды по знаковым системам»,

вокруг которых складывалась семиотическая школа. Юрий

Михайлович всегда с благодарностью помнил, чем он обязан

Эстонии: в своей стране ему не нашлось места, хотя стоило ей

очнуться от долгого обмирания, как взыскующие живого слова,

которое могло бы разрешить их сомнения и дать ответ на жгу-

чие их вопросы, устремились мыслями, а нередко и душой,

сердцем в эту соседнюю страну, «к Лотману». Об этой поддерж-

ке и помощи, полученной там, помним с благодарностью и мы.

Среди многого совершённого Юрием Михайловичем не забудет-

ся и то, что именно им был завязан надёжный узел свободной

и благой связи русской культуры с этой страной и её культу-

рой.

Отныне Тарту — законное имя ещё одного центра русской

культуры, готового делиться лучшим из своего наследия и от-

крытого для восприятия и усвоения «чужих» даров.

Склоняя голову перед свежей могилой Юрия Михайловича

Лотмана и сознавая тяжесть и невосполнимость утраты, мы

произносим: «Вечная память!»

Москва, 14 ноября 1993 г.

С.СЛверинцев, В.СБаевский, А.Ф.Белоусов, В.Э.Вацуро,

Л.И.Волъперт,

БМ.Таспаров, М.Л.Гаспаров, Е.ВДушечкина,

В.М.Живов, Б.Ф.Егоров, Т.Я.Елизаренкова, АА.Зализня#*

Вяч.ВсМванов, Л.Н.Киселева,

Н.В.Котпрелев,

КЛ.Кумпан,

Ю.И.Левин,

ГЛ.Левинтпон,

М.И.Лекомцева, ГА.Лесскис,

М.Б.Мейлах,

Е.М.Мелетпинский,

С.Ю.Неклюдов, Т.М.Николаева,

Е.С.Новик, АЛ.Осповат, Н.Г.Охотин, Е.В.Падучева, М.Б.Плю-

ханова, А.М.Пятигорский, Б.Н.Равдин, О.Г.Ревзина,

П.С.РейФ'

ман,

А.Б.Рогинский, ПА.Руднев, И.П.Смирнов, Г.Г.Суперфин,

Р.Д.Тименчик, ЕА.Тоддес, В.Н.Топоров, БА.Успенский, ВАУспен-

ский, Т.В.Цивьян, Ю.Г.Цивьян, ИАЛернов, АП.Чудаков,

М.О.Чудакова, М.БЯмполъский.