Лотман Ю.М. Сборник работ (Ю.М. Лотман и тартусско-московская семиотическая школа)

Подождите немного. Документ загружается.

Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега 471

своих подопечных, не тем будь помянут) — он изрезал пару де-

сятков книг, учебников и расклеил на листочки. Но делать это

надо было в четырех экземплярах. Это была очень хорошая ра-

бота, я быстро освоил технику...

Итак, приходилось работать, и на погрузку я с ребятами хо-

дил в порт — это тоже была хорошая работа, а ещё была бесп-

латная работа. Студенты были шефами и должны были читать

лекции. Мы это делали очень охотно. Ну, вот по Пушкину —

тогда Пушкин был очень в моде. Мы очень любили, когда нас

посылали на шоколадную фабрику. С собой ничего нельзя было

выносить, но читали мы лекции в обеденный перерыв, и перед

нами ставили чай и большую тарелку самых дорогих конфет.

Аудитория наша тоже сидела и пила чай с конфетами и совер-

шенно не слушала Пушкина. Так проходило 45 минут, и, как

говорилось в детской литературе той поры, усталые, но доволь-

ные мы возвращались домой.

Эти первые университетские годы много дали мне. Особенно

большим событием был для меня годовой экзамен у профессора

Г.А.Гуковского. Этот экзамен был особого рода. Григорий Алек-

сандрович вёл у нас введение в литературоведение. Кстати, тут

проявлялся особый университетский принцип: не было не важ-

ных предметов. Никому не пришло бы в голову, что первокурс-

никам введение будет читать какой-нибудь второстепенный

преподаватель. Все предметы читались преподавателями вы-

сшего класса, и читались всерьёз. Лекции Г.А.Гуковского и эк-

замен у него были событиями настолько значительными, что

они заслуживают некоторого специального воспоминания.

Вас.

Вас. Гиппиус, один из замечательных профессоров этой

поры, человек красивый и исключительно одарённый, был

вместе с тем человеком высокого гражданского мужества, кото-

рое потом проявилось во время войны; в частности, как расска-

зывал мне Григорий Абрамович Вялый, в момент, когда каза-

лось,

что Ленинград будет через несколько дней, а может быть,

и часов занят немецкой армией, Василий Васильевич, очень

сдержанный всегда человек, подошёл к нему и сказал: «Г.А.!

Имейте в виду, что если немцы войдут в город, то мой дом —

всегда для вас». Погиб Гиппиус очень трагически. Он с женой

выходил * ледяным путем» из блокадного Ленинграда и не до-

шёл. Видимо, погиб на дороге. Я это знаю по чужим рассказам.

Г.А.Гуковский был не только крупный, я был сказал — ве-

ликий учёный, но и замечательный лектор. В университете

472 «Просматривая жизнь с её начала...» Воспоминания

тогдашнем учёных было очень много. Стиль лекций у каждого

был свой. Как нам тогда казалось, стиль лекций Г.А. старым

профессорам не очень нравился — Томашевскому, Эйхенбауму,

Они находили его очень картинным. Г.А. читал великолепно.

Он никогда не читал по листочкам и по бумажкам, он всегда

на лекциях импровизировал, и поэтому его статьи и книги не

отражают, наверное, и половины того очарования и той педаго-

гической стимулирующей силы, которую имели его лекции.

Мы оказывались в центре живого научного самозарождения.

Великолепно читал стихи, всегда по памяти. Рассказывали,

что когда-то, в 20-е годы, в кругу молодых профессоров была

такая игра, затеянная Тыняновым: кто больше стихов знает

наизусть? Гуковский всегда занимал первое место, хотя и Ты-

нянов в этом смысле был отнюдь не последним. Он говорил ис-

ключительно живо, интересно и, что очень важно, творчески.

Но элемент артистизма в его лекциях был. Он не мог окончить

лекции без взрыва аплодисментов. Каждая лекция — а лекции

читались в большом филологическом зале, который всегда был

полным, — каждая лекция кончалась взрывом аплодисментов.

Если кто-то шёл по коридору и откуда-то неслись аплодисмен-

ты,

то это означало, что у Г.А. кончилась лекция. Должен ска-

зать,

что многие профессора, мной и тогда, и сейчас любимые,

относились к этому иронически. Это казалось слишком теат-

ральным. Но нужно сказать, что у этого были две стороны: оп-

ределённая часть студентов, особенно студенток, шли на лек-

ции Гуковского, как в театр. И получали чисто эстетическое

наслаждение. Кстати, я не считаю грехом, если слушатель по-

лучает от лекции эстетическое наслаждение. Но мало кто, дей-

ствительно мало, оценивал научную глубину его лекций. Они

держались совсем не только, и даже совсем не столько на блис-

тательной импровизации, на живости изложения, на прекрас-

ном чтении давно забытых стихов, но и на сильной творческой

мысли. Это был мыслитель большой силы и, главное, мысли-

тель,

который вводил в самоё мышление. Он признавался, что

до конца не знает, что скажет на лекции, — это должно прий-

ти в голову. Гуковский был своего рода лидером университета.

Одно время он заведовал кафедрой, потом ему пришлось кафед-

ру оставить; нам именно он прежде всего бросался в глаза.

Но не следует думать, что привлекала прежде всего такая

блистательная форма. Человеком, сыгравшим в моей жизни ог-

ромную роль, был Николай Иванович Мордовченко, молодой

Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега 473

блестящий учёный, человек с трагической судьбой — трагичес-

кие судьбы бывают разные: он умер не от преследований, нао-

борот — его биография развивалась довольно благополучно, —

он умер от рака. Кстати, был слух, что рака не было — была

плохая операция, но — это слух, и хочется в него не верить.

Будем думать, что он умер от рака. Но трагедия была и в дру-

гом. Николай Иванович созревал очень медленно и всё делал в

сердце и в голове. Он очень мало оставил: по сути дела, две

книжки и несколько десятков статей. Но он уже всё обдумал.

Он был созревший крупный учёный. Когда он понял, что через

несколько часов умрёт, то рассказывал жене свои ненаписан-

ные книги — то, ради чего он копил силы и время. Между

прочим, несколько его очень интересных и важных статей по-

теряны в Пушкинском доме, их потом не нашли: они написа-

ны после войны. Не блокада виновата, а равнодушие. Это был

замечательный человек, но он читал лекции сухо, и многие го-

ворили — неинтересно, и девицы не бегали за ним с горящими

глазами. Для меня его лекции были настоящим праздником.

Они были насыщенны — так действует яркий свет в темном

пространстве. Но Николай Иванович был очень строг к себе.

Все лекции он читал, чего ему многие студенты не могли про-

стить. Однажды, я помню, был такой случай. Он пришёл на

лекцию, надел свои в золотой оправе очки, потом вынул по-

ртфель, разложил листы и сказал своим ровным голосом: «Се-

годня лекции не будет — я забыл конспект дома». Тогда часть

студентов, обрадовавшись, схватила портфели и убежала, хло-

пая дверьми, мы же ушли очень грустно. Но тогда я оценил

высокий подвиг учёного. Конечно, Николай Иванович мог про-

честь и не одну лекцию без конспектов, но он не мог себе этого

позволить — он был очень строг к себе. Поэтому, может быть,

и сделал гораздо меньше, чем мог сделать. Но для меня лично

его имя остаётся совершенно священным.

Но несколько слов об экзамене у Гуковского. Григорий Алек-

сандрович, который всё делал самобытно, экзамен тоже провёл

самобытно. Он не спрашивал никакой теории по введению в

литературоведение, а дал список текстов, который каждый дол-

жен проанализировать. Анализировать он предложил устно, не

в обычной экзаменационной обстановке, а в большой аудито-

рии и перед всем курсом. Сделал как бы маленькую защиту ра-

бот. Для меня это было очень важное событие. Кроме доклада у

Проппа, второе крупное событие первого года. Я выбрал

474 «Просматривая жизнь с её начала...» Воспоминания

«Осень» Баратынского и проанализировал. Гуковский нашёл,

что очень удачно. В ту пору в Ленинграде появился и стал из-

вестен поэт Р. Это был поэт, трагически погибший во время го-

лода. От него остался след в нескольких стихотворениях его

друзей. Вот известное стихотворение Давида Самойлова:

Был в Ленинграде странный малый,

Печальный, грустный и больной.

Был у него талант немалый,

Я знал его перед войной.

Мне передали, что Григорий Александрович сказал, что стихи

Р.

и мой доклад — самые сильные впечатления этого месяца. Я

был польщён.

Университетская счастливая идиллия развивалась на фоне

отнюдь не идиллических событий. Последние месяцы пребыва-

ния в университете совпали с финской войной. Ленинград был

завален ранеными. Мы ходили после лекций — а лекции про-

водились не на филфаке, так как были трудности с топливом и

университет замерзал, — не только в Публичную библиотеку,

но и в больницу — помогали раненым.

Итак, лекции, Публичная библиотека, раненые, чувство

приближающейся катастрофы и вместе с тем чувство непрерыв-

ного праздника — так я дожил до того момента, когда был

принят закон о призыве студентов в армию.

Осенью сорокового года я был призван в армию...

Записал Григорий Амелин

Б.

Ф. Егоров

Полвека с Ю. М. Лотманом

Да, скоро исполнится 50 лет нашего знакомства. Довольно

быстро, через 3—4 года, перешедшего в дружбу. Дружбу проч-

ную,

творческую и человеческую; как это ни удивительно, чис-

тую,

безоблачную, прошедшую сквозь трудные, иногда гряз-

ные,

иногда драматические времена совершенно незапятнан-

ной, ничем неомрачённой. Мы ни разу за эти полвека не поссо-

рились, ни разу не пробежала между нами чёрная кошка. Яв-

ление, конечно, уникальное. Один петербургский знакомый

несколько лет назад, признавшись, что давно жаждал задать

этот вопрос, наконец, спросил меня: «Как вы можете всю

жизнь дружить с Лотманом? Неужели вас не захватывал салье-

рианский комплекс? Неужели вы ни разу не позавидовали

ему?!» Наверное, я — неважный Сальери, или же Юрий Ми-

хайлович такой Моцарт, который способен обезоружить потен-

циального покусителя...

Скорее, он не Моцарт, а Эйнштейн — удивительно похож

внешне, да и внутренне тоже. По крайней мере, его господствую-

щая черта (психологическая, переходящая в мировоззренчес-

кую) — гуманизм, активное, «потенциальное» внимание к лю-

дям, боль за обездоленных, посильная или даже непосильная по-

мощь им. Невозможно представить Ю.М.Лотмана грубо или рез-

ко разговаривающим с любым собеседником, или — неважно, в

лицо или за глаза — грубо и резко характеризующего человека,

событие, нацию... (это не означает всепрощения: нравственно

чуждую особу он может деликатно-иронически хлестнуть весь-

ма чувствительно). Еще Ю.М. очень похож на Э.Ласкера, шах-

матного кумира моего детства, но я совсем не знаю его личных

свойств, поэтому не берусь судить о внутреннем сходстве.

Но Л аскера теперь забыли, а сходство с Эйнштейном — на

виду. На заре перестройки случился такой эпизод в питерском

аэропорту Пулково. Ю.М.Лотман стал тогда «выездным»; прео-

долевая физические недуги, неоднократно выезжал за границу;

но перестройка, расковав нас политически, не очень-то позабо-

476

Б.Ф.Егоров. Полвека с Ю.М.Лотманом

тилась о быстроте и простоте оформления документов. Из-за

бюрократических задержек Ю.М. примчался в аэропорт, когда

самолёт на Осло (конференция — в Норвегии) давно уже уле-

тел,

следующий — через неделю, и единственным вариантом

оказался транзитный полёт с пересадкой в Хельсинки. Но и

здесь уже не было свободных мест. Дежурная начальница сме-

ны посылает Ю.М. к начальнику международного аэропорта;

профессор приходит в кабинет большого начальника, обстав-

ленного пультами и телефонами, и тот устало изумляется: «По-

чему она ко мне послала?!» Она сама должна всё решить». —

«Не знаю». Начальник звонит дежурной: «Зачем вы граждани-

на ко мне прислали?» — и тут Ю.М. через стол хорошо слы-

шит (телефоны у начальства мощные!) её ответ: «Извините, но

мне очень хотелось, чтобы вы посмотрели на него, как он по-

хож на Эйнштейна». Начальник не может сдержать улыбки,

отпускает Ю.М. с богом, а образованная дежурная смогла до-

стать «Эйнштейну» билет.

Творческая углублённость и интенсивность у Ю.М. тоже эйн-

штейновские, но, в отличие от знаменитого физика, Лотман —

не однолюб, он никогда не занимался одной, пусть и магистраль-

ной темой, а интересовался самыми различными аспектами гу-

манитарных наук; в родном литературоведении он от раннего

фундамента, от русской литературы конца XVIII века, шёл и

вперёд — к Пушкину, Гоголю, Тютчеву, Толстому, XX веку, и

назад — к Ломоносову, Петровской эпохе, к древнерусским па-

мятникам, затем расширял свои интересы сопоставительными

темами (особенно обстоятельно погружаясь в русско-французские

связи),

потом увлёкся теорией литературы, семиотико-структу-

ралистскими принципами анализа, оттуда был прямой путь в

культурологию, в теорию и историю культуры и т.д. и т.п.

Многообразие и многоцветие интересов, заложенное, видимо, в

натуре, создавало ценные открытия. Считаю, например, что одно

из важнейших положений учёного — о необходимости для куль-

туры нескольких языков — непосредственно вытекает из его глу-

бокой привязанности к живописи и музыке, и не только в смысле

посещений музеев и филармонических концертов, это само со-

бой» но в непрерывной потребности сопровождать творческую де-

ятельность буквальными связями со смежными искусствами: во

время раздумий и разговоров, во время заседаний и конференций

Ю.М. непрерывно рисует, изводя немалое количество бумаги, ес-

ли она есть под рукой: карикатуры, сценки, лица, фигуры, аб-

Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега 477

страктные завитки; а когда он садится за письменный стол чи-

тать или писать, то ему желательно приглушённое звучание (ра-

дио,

проигрыватель, магнитофон) классических произведений,

обычно — Баха, Моцарта, Бетховена. Очень помогает, признаёт-

ся Ю.М.

Сочетание творческой интенсивности в работе с экстенсивнос-

тью интересов, преобладание, как у всякого открывателя нового,

тенденции к разрушению старых структур и связей, к переком-

пановке прежних элементов в совсем новые формы любопытно

проявляется на бытовом уровне: в рисунках Ю.М. постоянно при-

сутствуют шаржирование, сдвиги «реальных» пропорций; в раз-

говоре Ю.М. бессознательно обращается к наличным предметам,

переставляя их, комкая или даже искажая, если возможно,

формы: например, если под рукой канцелярская скрепка, то

она обязательно будет причудливо изогнута, полностью теряя

первоначальный вид. И сны ему часто снятся «сдвинутые»;

помню его рассказ о сне, где виделся горизонт с обилием завод-

ских труб и со странными горизонтальными полосами дымов.

Когда дети были маленькие, любимая игра Ю.М. с ними:

построить большую крепость из кубиков и деревяшек, а затем

бомбардировать сооружение мячиками до полного разрушения

(в педагогическом отношении занятие спорное: в течение одной

из ближайших зим любознательные разрушители полностью

развинтили — не ключами, а собственными пальчиками — ве-

лосипед, оставленный на веранде соседом).

Ю.М. не смог бы создать свои 800 научных трудов, если бы

не обладал фантастической работоспособностью. У него никогда

не было «свободного» времени, он всегда занимался. Все четыре

года тяжелейшей Отечественной войны (а он от звонка до звон-

ка провёл её на передовой) он держал при себе учебник фран-

цузского языка и штудировал его, как только выдавались ми-

нуты затишья. За студенческие пять лет он наработал столько

материалов, что через год по окончании Ленинградского уни-

верситета, быстро сдав весь кандидатский минимум, успешно

защитил в родном университете первую диссертацию. Он не

был ни в аспирантуре, ни в докторантуре, он никогда не на-

граждался творческими отпусками, получал, по правилам со-

ветских вузов, непосильную нагрузку в 700—800—900 часов в

год,

из которых у Ю.М. добрая половина приходилась на лек-

ции (он до сих пор жаден до лекционных курсов: и общие хо-

чет читать, и — особенно — спецкурсы). Да это ведь реальные

478

Б.Ф.Егоров. Полвека с Ю.М.Лотманом

часы занятий, а сколько ещё приходилось к ним готовиться!

Единственное утешение — если читался курс, куда входили

материалы советской литературы, то можно было многие совре-

менные произведения просматривать «по диагонали» или вооб-

ще говорить о них, не знакомясь, заранее зная их стандартно-

типическое содержание. Семейный лотмановский анекдот тех

лет. Жена, Зара Григорьевна: «Ты читал роман такого-то?» —

Конечно, читал». — «Когда же ты успел, он ведь только что

вышел». — «А я сегодня о нём на лекции читал».

Но постоянное обновление спецкурсов, обильные урожаи кур-

совых и дипломных работ, позднее ещё и аспирантских сочине-

ний, отнимали уйму времени. Заедал быт: у Лотманов рождались

лети; бабушек, увы, не было, приходилось домашний воз везти

самим родителям, а они оба были творческие работники, поэтому

делили бытовую ношу пополам. К тяготам относились с юмором;

в комнате были развешаны лотмановские карикатуры со сцен-

ками из повседневной жизни; например, на одной была изоб-

ражена глубокая ночь, орущий малыш и папаша (Ю.М. вели-

колепно себя шаржировал) в ночном белье и босиком, уныло

греющий бутылочку с молоком; вверху подпись: «Джон Грей».

Часть IV. Ю.М. Лотман — лектор, собеседник, коллега 479

Ю.М. оказался превосходным домохозяином; есть универ-

сально талантливые люди, т.е. талантливые не только в своей

узко профессиональной сфере: Ю.М., например, отличный ку-

линар. А для научной работы времени не оставалось, вернее,

оставалась ночь, что Ю.М. с успехом для работы и с ущербом

для здоровья постоянно использовал. Недосыпал он системати-

чески. Когда я впервые увидел Ю.М., ему было 25 лет, но вы-

глядел он на все сорок. Ещё один анекдот. Заходит Ю.М. с пер-

венцем-сынишкой в магазин, а какая-то сердобольная старуш-

ка ворчит: «Вот ведь нынешние родители, сами — господа, де-

да с внуком послали за продуктами»... «Деду» же не было и

тридцати. Уставал Ю.М. отчаянно. Как-то он признался: «Если

бы меня подвесили за ногу вон за тот крюк (показал на верх

люстры) и оставили меня в покое, ох, и выспался бы я!» Конеч-

но,

за все эти недосыпы и недоотдыхи Ю.М. заплатил дорогой

ценой, его организм сейчас часто напоминает об этих авралах,

но иначе, видно, не было бы всемирно известного учёного.

Что ещё способствовало успеху Ю.М. как учёного и как уни-

верситетского преподавателя — уникальная память. Я не

встречал больше людей с такими мнемоническими способностя-

ми.

В его естественном компьютере заложены почти все стихи

Пушкина, громадные массивы русской поэзии, лексика основ-

ных европейских языков, тысячи фактов и событий. В вечера

общения, в прогулочные отрезки времени Ю.М. интереснейше

рассказывал о войне, легко оперируя названиями городов и

сёл,

датами... Когда я однажды изумился, он смущённо про-

молвил: «Я всю войну помню как по календарю: день за днем,

все четыре года». Тогда я почти буквально завопил: «Господи,

какой материал пропадает! Какой бы отклик нашла такая ме-

муарная книга, где вся Отечественная война рассказана не ге-

нералом и не офицером, а простым сержантом! Честное слово,

Ю.М., эта книга была бы весомее и долговечнее ваших науч-

ных трудов, как бы я ни любил их: ваша научная деятельность

принадлежит истории, принадлежит в буквальном смысле, она

является важным этапом в истории науки, но следующие поко-

ления отнесутся к ней именно исторически, как к определён-

ной ступени в развитии науки, а книга о войне была бы, ко-

нечно, тоже исторической, полезной по фактическому материа-

лу, но она стала бы над-исторической, стала бы вечным памят-

ником ленинградскому юноше, со студенческой скамьи взятому

в армию, прошедшему страшную четырехлетнюю войну в са-

480 Б.Ф.Егоров. Полвека с Ю.М.Лотманом

мой гуще её событий и ярко и правдиво её описавшему». Так

приблизительно агитировал я его. Неоднократно. В самых раз-

личных ситуациях. Увы, безнадёжно. Ю.М. считает, что науч-

ная его деятельность важнее для человечества. А я часто браню

себя, что не уговорил учеников, аспирантов и студентов с помо-

щью магнитофона провоцировать Ю.М. на устные рассказы:

глядишь — через год-два можно бы и книгу получить. А те-

перь — поздно, Ю.М. признаётся, что многие эпизоды уже сти-

раются из памяти. Прозевали...

В нашей же памяти, тоже не долговечной, осталось несколь-

ко живых эпизодов (любопытно: как у большинства вспомина-

ющих о войне, главные события у Ю.М. — не бои, а тяжёлый

изматывающий труд по рытью окопов и землянок, многокило-

метровые марши, голод и холод, бытовые конфликты). Изнури-

тельное многодневное отступление 1941 г. по южноукраинским

степям, безводье, жажда, радость встречи с арбузной бахчей:

напились, даже умылись арбузным соком. В другой раз, при

жуткой жажде — радость находки ночью в заброшенном сарае

бочки с квасом; напились до отвала, заснули; утром пришед-

шая хозяйка сообщила, что развела в воде навоз для полива

огорода. В неразберихе окружения — героический образ неиз-

вестного майора, на свой страх и риск остановившегося на

опушке и указывавшего разрозненным группам бойцов, как

обойти немецкие заслоны и выйти к своим. Твёрдое решение

Ю.М. при угрозе плена уйти из жизни; не было пистолета,

лишь винтовка; сапог снимать слишком долго, ситуация может

быть мгновенной, поэтому носил с собой толстый карандаш: до-

тянуться до курка. Рыцарственные усилия Ю.М., в духе Льва

Копелева, спасать от разграбления германские дома и даже за-

мки; иногда удавалось; к счастью, в отличие от Копелева, у

Ю.М. в части было больше ремарковского, а не бандитского

люда, было много питерской молодежи. Могли и своровать, но

не у частника, а у государства — или же ничейное; колорит-

ный рассказ, как ночью на станции из неохраняемого вагона

стащили ящик консервов (наощупь) и ящик булькающих бу-

тылок (спиртное!); оказалось — противотанковые гранаты и бу-

тылки с зажигательной смесью. Грандиозное питие в день

окончания войны, со всякими смешными историями. Весёлые

рассказы о подготовке к празднованию дня Красной армии,

когда группе бывших студентов, в том числе и Ю.М., было по-

ручено сочинять оду родной дивизии, а комдив всё забраковы-