использовать аналогию с перипатетической традицией? Соединить стационар с
калейдоскопом перемещений (территориальных, социальных и т.д.)? Очевидно, что
расширяется выбор условий. Вопросы: 1) как это реализовать? и 2) не навредит ли это
личности формирующейся?
Что мы формируем? Социальную субъектность. Отсюда выбор средств и критерий
оценки. (Ср. Песталоцци: воспитание самостоятельности через самодеятельность.)
Нынешний образцовый детский дом по модели — тюрьма. Таков исходный пункт
переориентации. Направленность не на обучение, а на общение.
В приведенной записи порядок определяется не логикой, а тем, как
мысли приходили в голову автору. Они подгоняют друг друга, рождаются по
ходу записи. Автор увлечен и пока заботится не о том, как его поймут другие, а
о том, чтобы замысел был выплеснут на бумагу. Но уже здесь легко различить
концептуальные идеи, аргументы для их обоснования; здесь же — вопросы, над
которыми надо подумать. В общем-то через десятилетие после написания
набросок все-таки вполне понятен, а записанные на бумажных листах идеи
актуальны.
Другой способ фиксации замысла — обговорить его с близкими людьми.
Лучше, если это будут друзья, коллеги по работе или учебе, в общем, те, кто не
поленится внимательно нас выслушать и заинтересованно обсудить наши
смутные идеи. Конечно, это могут быть и члены нашей семьи. Правда, нередко
в семье замысел нового проекта воспринимается как что-то такое, что оторвет
нас от семейных обязанностей. Замысел может быть обсужден и с теми, кого
мы знаем заочно как специалистов или как близких нам по убеждениям людей.
В дискуссии, в диалоге замысел прояснится.
В высшей степени подходящий для анализа пример такого формирования
замысла социального (социокультурного) проекта дает история создания
МХАТа.
21 июня 1897 г. в московском ресторане «Славянский базар» встретились к тому
времени едва знакомые Константин Сергеевич Станиславский (1863-1938) и Владимир
Иванович Немирович-Данченко (1858-1943). Их разговор начался в 2 часа дня, а закончился
через 18 часов в имении Станиславского Любимовке. Немирович-Данченко так описывал эту
встречу: «Точно он <Станиславский. — В. Л.>ждал, что вот придет, наконец, к нему такой
человек, как я, и скажет все слова, какие он сам давно уже имел наготове... Не было ни
одного места в старом театре, на какое мы оба не обрушились бы с критикой беспощадной...
Не было ни одной части во всем сложном театральном организме, для которой у нас не
оказалось бы готового положительного плана — реформы, реорганизации или даже полной
революции... Наши программы или сливались, или дополняли одна другую... Вся наша
беседа заключалась в том, что мы определяли, договаривались и утверждали новые законы
театра, и уж только из этих новых законов вырисовывались наши роли в нем». Немирович-
Данченко отмечал, что потом на практике инициаторы проекта столкнулись с массой
неожиданностей: «И это было очень хорошо, что мы не все знали и не все предвидели.
Потому что если бы все предвидели, то, пожалуй, не решились бы на это дело». Особенность
этого проекта, в отличие от множества замыслов, возникающих у деятелей культуры,
состояла в том, что изначально это был деловой проект, в котором основные вопросы
решались как вопросы организационные и финансовые. Немирович-Данченко писал:
«Крупнейшими кусками организации были: репертуар, бюджет и, — самое важное и самое
интересное, — порядок репетиций и приготовление спектакля... А когда актеры
Художественного театра станут пайщиками дела, т. е. полными хозяевами его, вложат в него
свои заработки и свои жалования, тогда вы увидите, как они научатся ценить свои