устойчивая, владевшая умами легенда о "золотом веке". Хилиазм отвечал
чаяниям его восстановления. Народные христианские ереси отождествляли это
с установлением "царства Христа" на земле. В дальнейшем, чем радикальнее
было намерение изменить мир, тем отдаленнее бралась точка прошлого, где
помещался идеал. Теория естественного права и естественного состояния
хронологически исчерпала этот круг возможностей: для обоснования
буржуазного идеала переустройства общества была взята идеально отдаленная
точка, т. е. апеллировали не к дедам, не к старине, не к раннему христианству, а
просто к тому, что было "с самого начала". Рационализм XVII XVIII вв.
неизменно опирался на пример "дикарей", живших в "неиспорченном",
"исходном" состоянии. Нередко схема мышления получала обратный знак:
чего-то в начальном состоянии не было, затем оно возникло и в качестве
"злоупотребления" или "человеческого измышления" подлежит упразднению.
Но ни севарамбы Верасса, ни обезьяноподобные добрые дикари Руссо, ни злые
дикари Гоббса, ни все более облекавшиеся научной плотью представления XIX
в. о первобытном, т. е. начальном, человеке не были и не могли быть
отражением действительного прошлого: слишком много стекалось туда, к
этому началу, представлений о желаемом и предвосхищаемом будущем.
"Естественное" "изначальное" состояние бесконечно варьировалось у разных
авторов как в связи с изменением классовых идеалов, так и в связи с
накоплением этнографических и археологических знаний, фактов, все более
усложнявших задачу узнавания идеала в первобытности. Поскольку опорой
буржуазного общественного мышления в его развитии долго оставалось
понятие "естественных свойств человека", присущих ему "с самого начала",
постольку именно там, в исследованиях самых начальных эпох человеческой
истории, нагромождалась вся основная масса заблуждений буржуазного, да и
вообще ненаучного мышления.
Идея первобытного бесклассового коллективизма, "первобытного коммунизма"
представляет значительно более сложную и обоснованную картину,
противостоящую буржуазным идеям о естественном состоянии, включающем
частную собственность, индивидуальную инициативу, религию, войны и т. д.
Но и к идее "первобытного коммунизма" слишком часто примешивается кое-
что от утраченного рая или не испорченной классовым антагонизмом природы
человека. Между тем малейший привкус любования и идеализации неумолимо
враждебен научному познанию действительной картины первобытности.
Отсутствие семьи, частной собственности и государства, отсутствие классов и
эксплуатации это негативные понятия, расчищающие дорогу этнологу и
археологу к познанию глубочайшего прошлого. Но это именно негативные
понятия, полезные лишь в той мере, в какой они препятствуют привнесению в
это прошлое иллюзий из настоящего и будущего. Эти определения ничего не
могут сказать утвердительного о том, что было в древнейшем прошлом, если
смести с него все эти иллюзии.
Надежный факт лишь то, что история была прогрессом. Он имел
диалектический характер, развертывался по спирали, шел через отрицания
отрицаний, но в конечном счете он шел вперед. Следовательно, нам нечем
любоваться в первобытности. Человечество отходило от нее все дальше и
дальше. Понятие всемирно-исторического прогресса глубже и сильнее
представления о триаде, связывающей "первобытный коммунизм" с
современным коммунизмом. В частности, надо еще раз подчеркнуть, что
первобытный человек был еще более несвободен, чем раб: он был скован по
рукам и по ногам невидимыми цепями. Это был парализующий яд
родоплеменных установлений, традиций, обычаев, представлений. Человек не