признания археологов, она ослабляла их опору на главный источник изделия из
камня. И вот логика ликвидации обезьяночеловека привела к почти
единодушному признанию австралопитековых просто обезьянами особым
подсемейством или, согласно другим, семейством рядом с высшими
антропоморфными обезьянами, семейством, характеризующимся двуногостью
вертикальным положением. От них отделили лишь немногих, как
презинджантропа, не отличающихся существенно по морфологии, но
изготовлявших грубейшие орудия "олдовайского" типа из гальки: эти признаны
опять-таки не обезьянолюдьми, а людьми, может быть, первыми людьми, под
названием Homo habilis "человек умелый".
Здесь нет необходимости излагать дальнейшую последовательность
палеоантропологических находок, столь обильных и важных в 40 60-х годах
31
.
Они крайне осложнили вопросы систематики и эволюции, в частности и в
особенности всю проблему палеоантропов (неандертальцев), добавив к
"классической" западноевропейской форме, пополнившейся рядом новых
находок, например Монте-Чирчео, по крайней мере еще четыре формы: 1)
ранние западноевропейские неандертальцы с пресапиентными чертами
(Штейнгейм, Крапина, Саккопасторе, Сванскомб, Фонтешевад, Монморен); 2)
переднеазиатские "прогрессивные" палеоантропы (Схул, Табун, Шанидар и
др.); 3) поздние южные примитивные палеоантропы (Брокен-Хилл, Салданья,
Ньяраса, Нгандонг, Петралона); 4) еще более поздние "переходные"
палеоантропы (Подкумок, Хвалынск, Новоселки, Романковка и др.). Однако
самоновейшая история науки об антропогенезе уже не имеет дела с проблемой,
которой посвящена данная глава, с проблемой обезьяночеловека. Эта проблема
словно осталась навсегда позади.
Пройденный за 100 лет путь можно охарактеризовать как путь трудного выбора
между двумя приемами мышления о становлении человека. Делать ли упор на
"пробел" между обезьяной и человеком или на то, что "пробела" нет, есть
прямое обезьянье наследие в человеке и прямой переход от одного к другому.
Если Геккель и Фохт думали заполнить "пробел", пододвинув телесно животное
к человеку, т. е. путем гипотезы о животном, телесно стоящем к человеку много
ближе, чем обезьяны, то Дарвин задумал уничтожить сам "пробел", пододвинув
животное к человеку психически. У Геккеля Фохта бессловесное и неразумное
животное, у Дарвина животные наделены разумом и чувствами человека. Долго
колебались чаши весов перевесила отрицающая "пробел" между обезьяной и
человеком. Но получилось нечто противоположное и замыслу Дарвина: между
обезьяной и человеком скачок, перерыв; это уж даже не пробел в эволюционной
цепи, а пропасть между двумя субстанциями.
Сегодняшняя буржуазная наука об антропогенезе соединение эволюционизма с
картезианством. Но оно невозможно, и картезианство, раз проникнув в дом,
понемногу заполняет его снизу доверху. Поясним это на примере, уже не раз
цитированном выше проф. Сорбонны А. Леруа-Гурана, считающегося чуть ли
не материалистом. Он насмешливо хоронит в наши дни так долго туманивший
взор антропологии "психотический многовековой комплекс обезьяночеловека".
Этот образ, утверждает профессор, восходит в сферу подсознания, к
болезненным фантазиям, измышляет ли его палеонтолог или простонародье.
Леруа-Гуран опирается на разоблачение подделки пильтдаунского человека, но,
к сожалению, и на кратковременную ошибку Лики, приписывавшего в то время
зинджантропу (австралопитеку) галечные орудия. Это открытие Лики, полагает
Леруа-Гуран, есть подлинный переворот, ибо оно заставило, наконец,
упразднить из теории происхождения человека этот вредный миф об
обезьяночеловеке. "Обезьяночеловек Габриеля Мортилье теперь стал известен,