холодной сибирской зимы, не имея денег на покупку угля, за одну ночь
растащили весь уголь, привезенный для отопления местной школы. И это,
несмотря на то, что милиция выставила охрану и что их собственные дети
должны были после этого учиться в холодных классах.
Газеты печатают письма селян, которые, хотя сами тоже воруют, но
стыдятся этого и тревожатся из-за повсеместности и масштабности этого
феномена. “Воровать-то мы, понятно, и раньше воровали — приучила нас
советская власть, что иначе не проживешь. Но сейчас уж народ в нашей
деревне как сбесился. Тащит из колхоза все подряд: за день уперли 72 листа
шифера со скотного двора... А недавно телятник за сутки
растащили...Смотрю в окно — доярка Степановна, озираясь, тянет два ведра
молока с фермы. Сам я скотником работаю. Стемнеет, пойду принесу мешок
дробленки, что припрятал утром. Жалко, конечно, колхозных коров:
понурые, голодные. Стыдно, но жить-то надо. Вот дотащим последнее, с чем
останемся — не знаем. Одно мою совесть утешает: наша-то растащиловка
разве сравнится с той, что “наверху” творится?” [Аргументы и факты. —
1995. — N51 (декабрь), С.1].
Прежде отклонение от правовых норм, в том числе воровство, во-
первых, не имело таких масштабов, а во-вторых, не принимало столь
открытой формы. Как то, так и другое повышает внутренний дискомфорт у
больших групп населения (по крайней мере, у половины) и обостряет
проблему социальной адаптации к этой ситуации. Не случайно многие
респонденты (на селе более 2/5) хотят, чтобы их дети и внуки не испытывали
этого “комплекса вины”, критически относились к законам и, если нужно, не
боялись отступать от них, ибо “законные решения редко решают
человеческие проблемы”. Иными словами, отклонение от правовых норм
само по себе уже превращается в норму, проникает в институты
социализации молодого поколения.
В этой связи необходимо отметить, что ролевая система нестабильного,
меняющегося общества, по-видимому, всегда предрасположена к усилению
неправовой свободы. Иными словами, кардинально преобразуемая
общественная система содержит элементы, способствующие
институционализации “неправовой свободы”, в которую включаются и
противники, и сторонники новой социетальной свободы (правда, по разным
мотивам и с разной выгодой для себя).
В нашем случае это связано, во-первых, с тем, что провозглашенные
реформаторами права пока еще не отвечают интересам и потребностям
больших групп населения, лежат за пределами их жизненных целей, не
актуальны для них и к тому же воспринимаются многими как
несправедливые. Новые ролевые ожидания не соответствуют правовым и
моральным нормам, которые разделяют многие индивиды. Поэтому новая
институционально-правовая свобода воспринимается ими как нелегитимная,
а отклонения от новых ролевых ожиданий не сказываются отрицательным
образом ни на самооценке индивидов, ни на их оценке “значимыми
другими”.