Шантепи де ла Сосей. Иллюстрированная история религий
Подождите немного. Документ загружается.
311
стихи Гомера. Главную роль на этом празднике играли торжественные процессии:
большое шествие с факелами, которое начиналось от статуи Эроса; на Великих же
Панафинеях - процессия с пеплосом, которая изображена на одном сохранившемся фризе
Парфенона.
Процессия канефор
Одежда, сотканная афинскими гражданками (эргастинами), была шафранно-желтого
цвета, и на этом фоне было искусно вышито изображение какого-нибудь подвига Афины
вроде ее триумфа над гигантами. Работа начиналась за девять месяцев раньше, в день
Афины Эрганы, аррефорами, четырьмя девочками от семи до одиннадцати лет, которые
на годовой срок посвящались Афине. Свое имя аррефоры (носительницы тайны) они
получили от одной церемонии во время Скирофорий, когда они должны были нести в
храм Афродиты в саду ящик, содержимое которого оставалось в тайне, и потом нести
назад другой ящик в храм Афины. Процессия с пеплосом во время Панафинеи состояла из
наиболее уважаемых афинян, девушек с корзинами (канефоры), метеков, несших всякого
рода принадлежности, торжественно убранных жертвенных животных, самых красивых
стариков с масличными ветвями (таллофоры) и, наконец, самого пеплоса, обвернутого
около подставки, снабженной парусами наподобие корабля. Кроме Панафинеи в Афинах
было еще несколько праздников в честь Афины. На последний день Пианэпсиона
приходился праздник Афины Эрганы, который праздновался совместно с праздником
Гефеста и поэтому назывался "праздник кузнецов"; ближайших сведений о нем у нас нет.
В месяце Фаргелионе (май) справлялись Плинтерии и Каллинтерии, бывшие
первоначально праздником Аглавры, а позднее Афины. Значение его большею частью
видели в возвращении ясного неба; но это толкование сомнительно. Известно, что при
этом случае чистили святилище и изображение богини, заново украшали их и приносили в
дар смоквы. Наконец мы упомянем еще о Скирофориях в начале летней жары; в это время
совершались обряды очищения. Во время процессии жрица Афины была защищена от
солнечного жара зонтиком.
Парфенон в Древних Афинах
Почти во всех греческих областях были особенно многочисленны праздники
Аполлона; часто встречались дафнефории - процессии, во время которых несли лавровые
ветви. Даже в Спарте, где было немного праздников нам известных, в честь Аполлона
праздновались Гиакинфи и Карнеи. В Дельфах представлялось его путешествие к
гипербореям и радостно торжествовалось его возвращение. В празднике, ежегодно
совершавшемся на Делосе, участвовала торжественная депутация афинян; с этим
праздником предание связывало счастливое возвращение Тезея с Крита. Обычай не
исполнять ни одного смертного приговора до возвращения корабля из Делоса известен из
истории Сократа. В праздновании Аполлону не отставали и малоазиатские колонии. В
Афинах не менее пяти месяцев получили свои названия от праздников Аполлона, причем
ему же были посвящены первый и седьмой день каждого месяца. Гекатомбеи
праздновались Аполлону как к богу лета, Метагейтнии - как к богу союза между
соседями, Боэдромии - как к помогающему богу. Во время Пианепсий ему приносили
первые плоды: вареные стручковые плоды и эйресиону - масличную ветвь со смоквами,
хлебами, маслом, медом, чашечкой с вином; эту ветвь в качестве священного приношения
в торжественной процессии нес в храм бога мальчик. В Мунихии при открытии навигации
312
праздновались Дельфиний в честь Аполлона, успокаивающего море, взволнованное
зимними бурями. При этом афиняне имели в виду также путешествие на Крит Тезея,
между тем как другие греки вспоминали о путешествии под руководством Аполлона
критских моряков в Дельфы. Главным праздником Аполлона в Афинах были Фаргелии,
совершавшиеся в мае и совпадавшие по времени с делосским праздником. Богу
приносили первые плоды, устраивали процессии и заставляли выступать хоры. Но вместе
с тем совершались и искупительные обряды для бога, который мог действовать и
губительно посредством палящего солнечного зноя и заразы; поэтому в качестве козлов
отпущения, очистительной жертвы водили мужчину и женщину и низвергали их в море.
Очень многочисленны были праздники Диониса. Прежде всего мы упомянем
Осхофории - праздник, в котором хотя и не все обряды ясны, но сущность его
заключалась в том, что во время созревания винограда в храм Афины носили дары бога
вина. Зимою, приблизительно в декабре, в сельских местностях праздновались Малые
Дионисии. Здесь наслаждались вновь выжатым вином, совершали процессии с фаллосом,
давали богу в дар вино и приносили в жертву ему козла; из серьезных и веселых хоров
этого праздника развились трагедия и комедия. При этом происходили также всякого рода
шутки и игры; пляска на скользком бурдюке с вином (Асколиасмос), качание на деревьях
- последнее в память о легендарном начале виноделия. По преданию, вино и дар его
изготовления получил от Диониса Икарий, но когда он угостил вином пастухов, те,
решив, что отравлены, в опьянении убили Икария и зарыли его в горах. Несчастная дочь
Икария Эригона, найдя тело отца, в отчаянии повесилась. В память ее и устраивались на
деревьях качели.
В январе справлялись Леней - празднование выжимки винограда, сопровождавшееся
торжественными процессиями. Еще важнее были Анфестерии (в феврале), на которых
сливались друг с другом различные воззрения и культы. Теперь уже пили зрелое вино из
бочек, но в то же время праздновали появление растительности при наступлении весны и,
кроме того, совершали обряды в честь умерших, почему дни этого праздника считались
также несчастными или нечистыми днями и в них воспрещались народные собрания и
заседания суда. В течение трех дней, в которые продолжались Анфестерии, храмы
небесных богов были закрыты, а Дионис ставился в связь с Корой и хтоническим
Гермесом. В первый день "вскрытие сосудов" люди увенчивали себя венками из свежих
цветов, открывали бочки и пробовали вино. В день кувшинов совершались
сопровождавшиеся живыми шутками попойки, в которых принимали участие и рабы;
приносились также и дары на могилы мертвым. На этот второй день приходилась также
важная церемония, для которой открывался древний храм Диониса (Ленеон) - весь
остальной год он был закрыт; это было бракосочетание с богом басилиссы (жены архонта
басилевса), причем ее сопровождали четырнадцать "почтенных" матрон. На третий день
ставились горшки с вареными плодами для хтонийского Гермеса. Но самым большим
праздником были городские Дионисии в марте, когда праздновали в честь бога весны как
освободителя. В цветущее время Афин Великие Дионисии были самым блестящим
моментом целого года; в это время город наполнялся союзниками и чужеземцами; бога
прославляли дифирамбами и новыми театральными пьесами. Многие прекраснейшие
творения греческого театра были сочинены для этого праздника.
В праздниках Деметры различают троякое значение культа этой богини. Прежде всего
по всей Греции, а также и в аттических демах и в Афинах праздновалось несколько
земледельческих праздников: предпахота осенью при перепахивании поля и праздник
жатвы и молотьбы зимою; эти праздники относились часто не только к Деметре, но и к
Дионису. О мистических таинствах в Элевсине мы скоро будем говорить обстоятельнее.
От этого мистического культа мы отличаем служение Деметре Фесмофорос в Афинах,
хотя оба эти культа и имели несколько общих символов. Во время Фесмофорий, в месяце
Пианэпсионе, афинские женщины праздновали Деметре как богине закона и порядка.
Праздник продолжался пять дней: сначала собирались в святилище Деметры и Коры в
313
деме Галимос; в последующие дни празднование происходило в самых Афинах и
сопровождалось всякого рода шутками и взаимными насмешками.
Олимпийские игры. Метатель диска
В честь Зевса совершались праздники и игры в разных местах Греции; таковы были
игры в Олимпии и священный брак, представлявшийся на Самосе, в Платее и других
местах. В Афинах хотя и было несколько праздников Зевса, они отчасти уступали
праздникам других главных богов. Зимою совершались очистительные и искупительные
обряды, сопровождаемые ношением Диоскодиона в честь Зевса Мемакта ("бурного"). В
месяце Анфестерионе бескровными жертвами праздновали Диазии в честь Зевса
Мейлихия - Милостивого. В Скирофорионе был праздник в честь Зевса Полиевса,
покровителя городов; празднество это совершалось у его алтаря в акрополе и называлось
Диполии или Буфонии, последнее по приносимому в жертву быку; при этом тот, кто
закалывал животное, убегал, а топор подвергался суду.
Олимпийские игры. С картины О. Книлле
Некоторые из греческих праздников достигли всеобщего и в высшей степени важного
значения для всей культуры - это большие игры: олимпийские, пифийские, истмийские и
немейские. От других состязаний, как, например, от военных игр феаков и от
погребального торжества в честь Патрокла у Гомера, они отличались так же, как главные
оракулы отличались от местных оракулов или от прорицаний индивидуального характера;
именно тем, что в них принимали участие все греческие племена и что они вошли в состав
культа главных богов; впрочем, первоначально они принадлежали главным образом к
культу героев. Как центр греческой жизни Олимпия имела даже большее значение, чем
Дельфы, уже потому, что в Олимпийских играх могли участвовать только греки, а
иностранцы и рабы допускались лишь в качестве зрителей. Сведения об Олимпии,
которые раньше почерпывались только из случайных указаний в греческой литературе,
особенно из описания Павзания, значительно пополнились благодаря раскопкам
последних двадцати лет. Предание относило происхождение Олимпийских игр к Пелопсу,
Гераклу или Ликургу. Они праздновались каждый пятый год летом, и на это время
устанавливался божий мир, который, без сомнения, часто трудно бывало сохранять
вследствие вражды между Элидой и Пизой. Счет Олимпиад начинается с 776 года.
Греческие государства на общественный счет отправляли на игры своих представителей; в
них принимало участие много и частных лиц. Хотя все греки в Олимпии были
равноправны, тем не менее праздник носил преимущественно дорийский характер и стоял
в близкой связи со Спартой. Особенно много было всегда представителей итальянских
колоний: Олимпия была обращена к западу. Здесь почиталось несколько богов; древний
храм был в честь Геры; было шесть алтарей, по одному на два божества; один алтарь для
всех богов; кроме того, был и культ героев. Но главным богом в Олимпии был Зевс; ему в
V в. был построен великолепный храм, для которого Фидий сделал знаменитую статую.
Первоначально главную цель праздника представляли, конечно, жертвоприношения этим
богам; но в историческое время они совершенно затмеваются состязаниями. Состязание
первоначально состояло только в беге взапуски на расстояние стадия; позднее появилось
пятиборье - пентатлон (прыганье, бег, метание диска, метание дротика, борьба); еще
позднее к этому присоединились кулачный бой и бега на колесницах. Награда, которую
присуждали судьи-элланодики, состояла из венка со священного масличного дерева.
314
Эти игры имели большое значение для религиозного и нравственного образования
греческого народа, и в то же время в них отражается весь греческий характер. Грек ставил
славу выше материальной выгоды; он боролся за один венок. Он не ухаживал за телом,
чтобы иметь возможность жить спокойно и в наслаждении, - он упражнял его, чтобы быть
ловким, сильным, способным ко всякому делу. Притом ловкость в его глазах стояла еще
выше, чем сила; самым древним и в течение долгого времени первым призом в Олимпии
был приз победителя в беге; только потом стали увенчивать богатство, выказывавшее
свою роскошь в дорогом беге на колесницах. Победитель пользовался почетом в глазах
всего своего народа; в этом почете участвовал и его родной город, который всячески
чествовал своих сынов. Дело это было приятно и богам. Греческие боги не требовали
никакого аскетизма, никакого удаления от мира; развитие гимнастической ловкости и
телесные упражнения входили в область их служения; им было приятно физическое
совершенство и здоровье юношества. Духовная уравновешенность и ясность, которых они
являлись представителями, были тесно связаны с этим телесным здоровьем. К этому
присоединилось еще то содействие, которое Олимпийские игры оказывали пластике.
Здесь показывалось обнаженное тело, формы которого изображались скульпторами.
Нигде так сильно, как в Олимпии, не высказывалось прославление физической жизни,
которое составляло одну из сторон греческой религии. Что и сюда вторгались
злоупотребления, что победа доставалась корысти или обесславливалась грубостью, - это,
конечно, нам известно из многих примеров; но это обстоятельство не наносит ущерба
высокому нравственному значению самых Олимпийских игр.
Трое других больших игр значительно уступали олимпийским. Они возникли
независимо от Олимпийских, но с течением времени усвоили кое-что от них. Пифийские
игры в Дельфах первоначально состояли из состязания кифаредов в пении в честь
Аполлона. Это пение сохранило за собою первенство даже и тогда, когда после
священной войны против крисеян были введены состязания по образцу Олимпийских.
Немейские игры праздновались каждые два года, один раз зимою, другой раз летом,
первоначально в честь героя Архемора, позднее в честь самого Зевса. Игры состояли в
гимнастических упражнениях, конских бегах и художественных состязаниях. Подобный
же характер носили игры на Истме в Коринфе; хотя они имели место на дорийской земле,
но выдающееся участие в них принимали афиняне. Раньше здесь праздновали Меликерту,
в историческое время - Посейдону.
ОРФИЗМА И МИСТЕРИЯ
Среди святынь Греции особое место занимал Элевсин. Маленькое греческое
государство уже в очень древние времена было знаменито своими таинствами, и когда
Элевсин в VII столетии вошел в состав могущественного соседнего Афинского
государства, то афиняне поспешили превратить в свой государственный культ важную
святыню, которая до тех пор была связана с родом Эвмолпидов. Элевсин сохранял свое
положение в течение всего времени существования классической греческой культуры до
конца древнеисторического периода: другие таинства, существовавшие в Фенее в
Аркадии, в Мессенской Андане и др., ни в коем случае не могли равняться известностью с
Элевсинскими, а мистерии, совершавшиеся в Афинах, считались только приготовлением к
большому Элевсинскому торжеству. Этот праздник, отдельные частности которого во
многих случаях остаются погруженными в непроницаемый мрак вследствие того, что их
держали в тайне, может быть рассматриваем как остаток первобытных греческих культов;
и священный характер его обрядов в гораздо большей мере может быть объяснен именно
их древностью, чем особой возвышенностью выражаемых ими мыслей. В прежнее время в
науке господствовали всякого рода предположения относительно скрытого содержания
этих обрядов; так, англичанин Варбуртон и прежний исследователь Крейцер думали, что в
315
этих обрядах сохранялась греческая мудрость самых древних времен; поэтому в мистерии
каждым легко вкладывались те религиозные идеи, которые он сам считал за начало
религии. Основательные изыскания Лобека положили конец этим фантазиям; он доказал,
и это является теперь главным пунктом нашего знания о мистериях, что вообще не
существовало никакой элевсинской "мудрости" и что таинства не имели в виду никакого
догматического учения; уже Аристотель говорил, что посвященные просто воспринимали
известные впечатления и приводились в некоторое особое состояние духа. Этим мистерии
отличаются от простых, имевших внешнее значение обрядов культа. Участие в таинствах
было добровольное, и право на него достигалось только посвящением, а не было
соединено с рождением в среде известной политической группы, как это было
относительно государственного или родового культа. Посвященный находил в таинствах
духовную пищу и чувствовал себя сроднившимся с богами, чего тоже не было при
государственном служении богам. Уже в древности ходили очень преувеличенные
рассказы о сильных драматических средствах, употреблявшихся для приведения
участников мистерий в религиозное настроение: говорили, что они должны были бродить
по темным ходам, среди всяческих ужасов, пока на них внезапно не падал чудесный свет,
в котором они видели райские поля и священные пляски, причем навстречу им неслись
небесные звуки.
Общий вид театра Диониса в Афинах
Герднер справедливо заметил, что такие приемы, при скудных драматических
средствах древности, были совершенно невозможны, а раскопки показали, что ни о каких
подземных ходах не могло быть и речи и что сцена, на которой происходили мистерии,
отличается от обыкновенных греческих сцен только своими большими размерами.
Чем же в таком случае были Элевсинские мистерии и как они происходили? Очевидно,
это был древний культ Деметры, цель которого состояла в прославлении посредством
торжественных, но совершенно примитивных драматических представлений много-
знаменательного события, совершавшегося в области, подведомственной богине земли,
именно введения земледельческой культуры.
Следовательно, содержание мистерий состояло не в представлении явлений природы и
не в изображении ежегодного их хода. Во всяком случае в мифе о Деметре, в том виде как
он нам известен из гимна, а также и в других его формах, речь идет о богине земли,
которая в гневе лишила людей земного плодородия; едва ли может быть сомнение, что
похищение Персефоны и последовавший за примирением договор с Аидом должны
изображать собою умирание растительности и восстановление ежегодного порядка
явлений природы. Но эти природные процессы составляли только второстепенную
сторону мистерий; главная же, очевидно, заключалась в изображении победы над
природой, проявившейся в земледельческой культуре, представлявшей как бы
ручательство за плодородие земли. Триптолем, который является в конце гимна Деметре,
есть представитель этой культуры. Он уже с древних времен был известен в качестве бога
троекратного вспахиванья, в мистерии же он введен был в качестве ученика Деметры; от
нее он научился пахать, и поэтому он с торжеством помещается на ее колеснице и
посылается по земле, чтобы научить людей земледелию. Это посланничество Триптолема
постепенно превращается в победное шествие по земле всех благ культуры и ставится
наряду с путешествием Диониса; связь с богом вина, игравшая столь важную роль в
позднейших мистериях, получает здесь естественную точку опоры.
Впрочем, Триптолем не единственный бог, введенный в этот цикл Деметры; гораздо
знаменитее был в Элевсине фракийский Якх; к сожалению, о нем мы можем сказать лишь
то, что он представляет явление, близкое к Вакху, и что в качестве мужа или сына
316
Персефоны он играл значительную роль в мистической драме и до такой степени
обусловил характер всей церемонии, что его имя беспрестанно призывалось участниками
мистерий и вся священная процессия в Элевсине носила название шествия Якха. Но если
Якх был похож на Диониса, то он, вероятно, был и богом сельской культуры; только
служение ему, в отличие от служения Триптолему, имело бурный, оргиастический
характер.
Такой взгляд на мистерии как на древний сельский праздник казался, однако,
недостаточным; в Элевсиниях находили более глубокий смысл. Утверждали, что
похищение Персефоны и лежащая в его основе история произрастания хлеба
представляют только аллегорическое выражение идеи духовного характера; что здесь
изображена судьба человека и человеческой души; подобно тому как семя должно
истлеть, чтобы произвести новое растение, так тленное тело должно быть взято землею,
тогда как душа достигает бессмертия. Но Роде с успехом доказал, что такого смысла здесь
не было. Представление о бессмертии, или, правильнее, о продолжении жизни человека
после смерти, у первобытных греков было, конечно, вполне обычным и даже столь
естественным, что едва ли нуждалось в особом изображении; бессмертие же в
позднейшем смысле слова, т.е. возрождение души из уничтоженного тела, было
совершенно чуждо их образу мыслей. Возникновение идеи о том, что за мистериями
скрывается обещание будущей жизни, понятно, потому что многие изречения древности
имеют такую тенденцию. Однако единственное несомненно элевсинское из этих
изречений говорит только о том, что в царстве мертвых будет существовать различие
между посвященными и непосвященными. "Блажен человек, который увидел
(посвящение); но кто не посвящен и не принимает участия в таинствах, участь того после
смерти будет другая в глухом мраке Аида". Следовательно, для посвященных
приготовлена на том свете лучшая участь, а не бессмертие.
Таинства, дающие такую надежду на более блаженную жизнь в Аиде, являются
средством для получения более счастливой судьбы при исполнении таких условий, как
посты, очищение, незапятнанность кровью; но условия эти имеют чисто внешний
характер; Диоген справедливо высмеивал систему, на основании которой вор Патайкион
только потому, что он получил посвящение, будет после смерти пользоваться лучшей
участью, чем какой-нибудь Эпаминонд.
К мистериям, которые за такую ничтожную цену обещали так много благ, стекалось
чрезвычайно много народу. "Как будто от толпы в тридцать тысяч человек поднималось
облако пыли и раздавалось призывание Якха из уст стремящихся в Элевзин, - говорит
Геродот, - и со всех сторон греческого мира стремились люди, чтобы принять участие в
этих таинствах". Они были открыты всякому греку, если он только не был запятнан
кровью; раньше, напротив, они были привилегией афинских граждан; следовательно,
таинства никоим образом не были связаны с определенными аристократическими или
жреческими фамилиями, как это было со многими другими из замкнутых культов Греции.
Стоглазый Аргус
Впрочем, такие ограничения существовали по отношению к должностным лицам
самих таинств. Гиерофант - представитель культа, который должен был показывать и
объяснять святыни и обряды - должен был происходить из рода основателя таинств,
Эвмолпа (это относилось и к гиерофантам женского пола); следующий за ним жрец -
дадух - происходил из рода Кериков. Этим священнослужителям или вообще членам этих
жреческих фамилий принадлежало право в качестве мистагогов, посвящающих в
таинства, совершать действие посвящения. Понятие об этой церемонии дает нам ряд
изображений на вазах. С обнаженными ногами покрытый львиной шкурой посвящяемый
317
стоит перед жрецом; в правой руке он держит жертвенного поросенка, в левой
жертвенный хлеб; далее он садится окутанный в длинную одежду; в левую руку он берет
факел, в то время как женщина-гиерофант держит над его головой веялку, символ
очищения. Третье изображение представляет сидящую Деметру, держащую в левой руке
факел и обвитую змеею, голову которой ласкает участник таинства.
В Элевзинских мистериях мы можем различить четыре акта. Два первых -
приготовительные: очищение и вводные обряды и жертвы еще не были тайными; оба
остальных, относящиеся собственно к таинствам, были доступны только для
посвященных.
Верховный надзор над мистериями, со времени принятия его на себя государством,
был поручен афинскому архонту басилевсу. Он уведомлял о начале празднеств (они
должны были начинаться не позднее двенадцатого дня боедромиона, т.е. в сентябре); и
когда 15-го числа того же месяца участники таинств собирались в Расписном портике в
Афинах, то он должен был удалять из собрания недостойных. Следующий день был
знаменитый "день посвященных морю"; в этот день участники мистерий должны были
выкупаться в море или, по крайней мере, ночи и в торжественной тишине участники
мистерий занимали свои места. Тогда на сцене появлялся в роскошной жреческой одежде
гиерофант. Под его руководством и сопровождаемые его пояснительными словами
священного учения, в качестве литургического текста разыгрывались священные сцены,
относящиеся преимущественно к истории Коры и Деметры; они-то и составляли,
собственно, посвящение в таинство. Априори можно допустить, что при этом
пользовались всеми сценическими средствами, которые только имелись в распоряжении,
чтобы с эффектом вызывать требуемые этим рассказом контрасты настроения: не было
недостатка, как мы знаем, ни в музыке, ни в плясках, ни в ярком свете факелов; зрители в
достаточной мере приводились в напряженное и взволнованное состояние, для того чтобы
быть в высшей степени восприимчивыми ко всякому эффекту. Вероятно, при входе в Аид
наглядно были представлены всякого рода муки, которые должны были испытывать в
царстве мертвых злодеи и непосвященные, и вид их, конечно, производил впечатление на
присутствующих. Вообще можно думать, что таинства во времена своего наибольшего
значения оказывали действительное влияние на религиозное воспитание их участников.
Само собою разумеется, что с увеличением числа посвященных это влияние становилось
все слабее. Хотя в заключительный момент древности мистерии еще сохранили за собою
почетное положение, так что такой человек, как Марк Аврелий, пожелал быть
посвященным в них, а христианин Валентиан, запретивший все ночные
жертвоприношения, сделал исключение только для Элевсиний, - тем не менее заметно,
что это учреждение утратило свое действительное могущество и что пытливые умы,
подобно Сократу в древности, держались вдали от народного наплыва в Элевсин.
Уже в позднейшее время, не ранее времени Александра, в элевсинские таинства стали
проникать новые идеи, сообщившие им более глубокий смысл и отчасти совершенно
другой характер. Это были идеи орфизма, оригинального тайного учения, которое еще
ранее цветущего времени Афин образовало в Греции религиозные общества, причем
всюду, куда оно проникало, характер греческого духа, можно сказать, совершенно
изменялся. Связь между служением Дионису и орфизмом дает себя заметить и в
мистериях: Загрей, представитель орфических идей в элевсинских зрелищах, - фигура,
совершенно сходная с Вакхом, и отождествляется с последним.
К наиболее посещаемым местам принадлежал также остров Самофракия, где
преимущественно моряки принимали участие в мистериях кабиров. Эти кабиры, несмотря
на всякие ученые исследования, все еще остаются несколько неясными; итифаллические
изображения двух из них делают вероятным, что мы и здесь имеем дело с богами
плодовитости. Их имена во время мистерий сохранялись в строгой тайне; впрочем, мы
случайно знаем имена трех кабиров: Аксиерос, Аксиокерсос, Аксиокерса - и четвертого -
318
Кадмил. В их храме (Анакторон) жрец (Коес) после предварительного покаяния совершал
очищения и посвящения.
Орфизм первоначально был, вероятно, движением не греческим; его связь с вакхизмом
и с оргиями, так же как и название, происходящее от имени Орфея, указывает на
фракийское его происхождение. Но к необузданности служения Дионису орфики были
совсем не причастны; они повсюду образовывали правильные гражданские общества и
поэтому могут быть сравниваемы со свободными культовыми обществами. Как и у
последних, принцип, лежавший в основании их соединения, был исключительно
религиозный; основанием его служила не принадлежность к какой-нибудь определенной
фамилии или классу, как в большинстве религиозных союзов у греков; руководящим
мотивом здесь была личная потребность в более искреннем богопочитании, более
глубоком мировоззрении и более чистом образе жизни. Затем для орфиков характерно то,
что они имели определенное учение. Последнее отличает их от обществ, связанных с
мистериями; элевсинии состояли в повторении и дальнейшем развитии праздников
древнего культа; орфизм же основывается на определенном воззрении на жизнь. Поэтому
он образует догматическую теорию и даже целую теологию, которая со всеми своими
мифами, гимнами и правилами учения сохранялась в обширной литературе и оказала
явное влияние на позднейшую литературу, как на философскую, так и на поэтическую. Но
орфические союзы не довольствовались развитием своего учения: их миросозерцание
требовало практического применения и по своему существу приводило к установлению
нравственных обязанностей. "Очищения и искупления играют здесь самую важную роль,
и настойчивее всего подчеркивается их необходимость даже в том случае, если раньше не
было определенного прегрешения, так как человек грешен уже с самого рождения и уже
поэтому нуждается в раскаянии, искуплении и религиозном освящении" (Штенгель).
Аполлон, убивающий ящерицу
Существовала обширная орфическая литература, но она, к сожалению, мало известна
нам, и то только из случайных упоминаний и цитат. Климент Александрийский называет
несколько заглавий: "Прорицания", "Чаша", "Нисхождение во ад",
"Священное учение", "Природа". Свида упоминает даже двадцать одно сочинение.
Нам передано также несколько имен авторов: прежде всего имя Ономакрита, собирателя
старых прорицаний, как его называет Геродот, жившего в Афинах при Писистратидах и,
по-видимому, игравшего главную роль как в деле установления текста Гомера, так и в
основании орфической литературы. Замечательно, что между деятелями орфической
литературы являются несколько пифагорейцев: таков Керкопс, которому приписывали
теогонию в двадцати четырех рапсодиях; это главное орфическое сочинение,
упоминаемое у Цицерона как канонический авторитет. Определение времени этих
сочинений чрезвычайно трудно. Они цитируются преимущественно у очень поздних
писателей; особенно неоплатоники пользовались как основным текстом для мистических
умозрений. Многие думают, что и в содержании этих сочинений можно открыть явные
следы более поздних влияний: так, учение о четырех элементах во всяком случае должно
признаваться за указание на послестоическое происхождение. Такие соображения
побудили Шустера и др. относить некоторые из главных орфических сочинений, особенно
так называемую рапсодическую Теогонию, даже к христианскому времени. Но важным
возражением против этого является то, что уже в начале Александрийского периода
Эпиген написал оригинальное сочинение об орфической поэзии и пытался определить ее
основателя. Следовательно, тогда уже существовала значительная орфическая литература,
и хотя возможно, что она пополнялась и позже, тем не менее мы можем, вместе с Бергком,
отнести составление главных орфических сочинений ко времени от Ономакрита до
319
Аристотеля. Некоторые новые исследователи, как Группе и Керн, по примеру Лобека
склонны восходить к еще более древним временам. Конечно, орфические сочинения
должны были существовать и до Ономакрита, но те из них, отрывки которых дошли до
нас, не заходят так далеко, а доходят приблизительно только до времени Гераклита.
Однако и здесь следует делать различие между составлением сочинений и их
содержанием. Последнее, вероятно, относится к гораздо более глубокой древности.
Между орфическими учениями и мифами, с одной стороны, и космогоническими и
философскими системами Ферекида, Гераклита, Эмпедокла, Пифагора - с другой, есть
столь существенные точки соприкосновения, что мы, вероятно, должны их рассматривать
как продукты одного и того же периода. Не одни орфики составляли теологические
поэмы, давали мистические обеты, предписывали аскетические правила для жизни. То же
делали критский Эпименид, руководивший искуплением за Килонову скверну12 в
Афинах, Эмпедокл, пифагорейцы и многие другие.
Новейшие исследования внимательно относятся к этим соотношениям, и это
представляет значительный шаг вперед. Благодаря этому становится ясным, с одной
стороны, что древнейшая греческая философия была возбуждена религиозными
течениями того времени и находилась в зависимости от них, с другой стороны, что
орфизм играл важную роль в духовном развитии и уже в VI в. оказывал влияние на
лучшие умы.
Здесь открывается взгляд на самые далекие горизонты, так как невозможно отрицать
существования важных пунктов сравнения между космогоническими принципами
орфиков и семитическими космогониями. Группе хотел разрешить эту задачу путем
реконструкции орфического теогонического стихотворения, переложением которого
является "Обольщение Зевса" в Илиаде XIV и которое в свою очередь должно было быть
переводом финикийского подлинника. Конечно, трудно ожидать общего признания этой
смелой гипотезы; но чужеземные элементы в орфических воззрениях настолько очевидны,
что даже Петерсен, относящийся столь недоверчиво к допущению чужеземных влияний в
других случаях, здесь их все-таки признает - правда, по его мнению, они должны исходить
не от финикиян, а от египтян и фригийцев. С несомненностью, однако, доказано только
фракийское влияние.
Правильное понимание орфизма затрудняется для нас совокупностью многих
обстоятельств; сюда относятся, наряду с поздней формой преданий, неясность и краткость
упоминаний в более древней литературе. Платон говорит об Орфее только случайно, и
притом с уважением, между тем как к орфеотелестам (посвящающим в орфические
таинства) он относится с пренебрежением. Проследить в частностях следы орфических
мыслей и соотношений представляет трудную задачу, которая далеко еще не получила
удачного решения. То обстоятельство, что орфизм в сильной степени был слит с
пифагореизмом и элевсинскими таинствами, делает эту работу еще затруднительнее. Тем
не менее мы хотим попытаться выяснить некоторые главные пункты орфизма.
Орфики облекали свои учения большей частью в мифические формы. Прежде всего
это относится к их космогониям. Мы говорим во множественном числе, потому что
Дамаский знает три орфические космогонии, к которым можно присоединить еще
четвертую из Аполлония (Argonaut. 1,496 и сл.). В качестве основных принципов, из
которых все произошло, эти космогонии называют то Хронос, то Океан, то Нукс; в числе
таких основных стихий фигурируют также Хаос, Эфир, Эреб. Мы видим, что отсюда уже
не так далеко до известных нам космогонии, даже до теогонии Гесиода. Оригинально
представление о мировом яйце, от разделения которого произошли небо и земля, или о
существе, которое орфики называли Фанес, а также Эрикапай, Метис или Эрос и которое
представлялось с крыльями, змеиным телом и другими животными атрибутами или
которое обладало также мужскими и женскими свойствами вместе; в заключение Фанеса
поглотил Зевс. Об этом образе уже много было рассуждений; объяснение Целлера, по
320
которому Фанес заключал в себе "зародыши всех богов", не далеко отступает от
толкования неоплатоника Прокла.
Статуя Зевса
Но орфики не только самостоятельно создавали философские мифы, но и настоящие
мифы перерабатывали так, чтобы они служили аллегорическим выражением их
мировоззрения. Так именно поступили они с историей Деметры и Коры, с мифом о
похищении Коры. Деметру они отождествляли с Реей Кибелой и делали из нее всемирную
мать; Кора то была женою Диониса (как Liber u Libera в Италии), то матерью главного
орфического бога Загрея. Этого Загрея съели титаны, но Зевс спас его сердце и съел его
сам, после чего Семела зачала от него Диониса, который таким образом стал
возрожденным Загреем. Зевс поразил титанов молнией и из их пепла (или крови) создал
людей, которые поэтому по природе своей не чисты, но так как титаны поглотили Загрея,
то люди имеют в себе нечто и от его сущности: человек есть одновременно существо и
титанического и дионисического характера. Неоплатоники понимали этот миф в том
смысле, что он изображал собою происхождение разделенного бытия из неразделенного.
В орфизме с большим или меньшим правом можно найти всякого рода учения. Но
стихи монотеистического характера столь же мало могут быть признаваемы за выражение
чистого монотеизма, как и подобные же изречения у Ксенофана. Мысль о происхождении
мира из расщепления божественного принципа с самого начала была скорее
пантеистической, и пантеизм этот с течением времени обнаруживается все явственнее.
Зевс для орфиков был просто мировым принципом, развивающимся в мировую жизнь. То
же самое имело место и по отношению к Дионису-Загрею. Подобно этим двум, и другие
или даже все боги смешивались друг с другом, так что получилась теократия,
отождествлявшая Зевса с Дионисом, Загреем, Аидом, Фанесом: един Зевс, един Аид, един
Гелиос, един Дионис, во всем единое божество. Эту божественную жизнь орфики
понимали как жизнь мира; следовательно, последний был причастен божественной
сущности, и в самой смене жизни и смерти совершается некоторый божественный
процесс.
Но вся мифология орфиков есть только теологическое выражение их основных
религиозных мыслей: о несовершенстве, скорби и призрачности мира и о прирожденной
нечистоте и греховности человека. Смешение титанического и дионисического есть то
состояние, которое должно быть побеждено; тело есть титаническое, душа -
дионисическое начало; задача человека заключается в том, чтобы освободить связанную
душу из телесной темницы. Это освобождение не совершается само собою; смерть не
может его совершить, так как она есть только путь к новым формам существования. У
орфиков и пифагорейцев, как и у индусов, первоначальным психологическим положением
было переселение души. Колесо рождений вращается в орфической поэзии так же, как и в
проповеди Будды. Следовательно, должны быть изысканы средства для устранения этой
постоянно возобновляющейся нечистоты. Средство это прежде всего религиозное:
посвящение в таинства, через которое человек соединяется с богом, с Дионисом, и
делается участником его спасения. "Не собственной силе, но милости богов избавителей"
обязан человек своим освобождением, и "владыка Орфей" есть тот посредник, через
откровение которого можно найти путь ко спасению.
Орфей, Эвридика и Меркурий
(Национальный музей в Неаполе)