Вульфиус П. Франц Шуберт. Очерки жизни и творчества

Подождите немного. Документ загружается.

солдат, обираемый до нитки своими начальниками. Даже в

письмах к родным он не имел права намекнуть на тяжесть

своего положения. Одним словом, легенда кончалась там,

где начиналась реальная борьба за существование, за обес-

печение возможности эксплуатации широких масс населения

во имя непоколебимости обветшавшего уже к тому времени

режима.

Подавляя

той или иной степени интересы всех прослоек

населения, правительство естественно основное бремя тягот

возлагало на плечи трудящихся. Вводились новые налоги и

дополнительные «добровольные» сборы, от которых осо-

бенно страдало крестьянство.

В поучительной книге Е. В. Ценкера, посвященной исто-

рии венской революции 1848 года, приведен ряд докумен-

тов, характеризующих беспросветное положение крестьян-

ского хозяйства в Австрии предмартовского периода. Осо-

бенно интересны выводы, касающиеся видимости уступок,

которую создавало правительство Меттерниха с целью еще

большего закабаления широких крестьянских масс. Касаясь

прав крестьянина, предусмотренных законом, Ценкер кон-

статирует их чисто негативный характер: «Дух развития

породил, правда, у сильных мира сего признание того, что

обложенный налогом крестьянин является человеком с пра-

вом на самоопределение, а не безрогой рабочей скотиной,

как это проповедовало смиренное духовенство. Однако

уничтожение крепостного права ничего не изменило в том

положении, когда крестьянин работает в первую очередь на

своего господина, а потом... уже... на себя. Как и прежде,

оброк оставался показателем личной зависимости»

. Немно-

гим легче жилось и ремесленникам. О рабочих автор точных

сведений не приводит, но из других источников известно, что

горькая нужда была постоянным спутником их жизни.

Обнищание трудящегося населения обескровливало стра-

ну

. Росли налоги и другие финансовые обложения. Осо-

бенно пагубно отразился на уровне жизни широких масс

крах банкнот 15 марта 1811 года, когда их курс снизился до

одной пятой нарицательной стоимости. После этого не пока-

жется удивительным, что

Австрии столь часто имели место

почти столько же самоубийств среди изможденных налогами

подданных.

Чтобы пресекать проявления недовольства, правитель-

ство создало разветвленную систему полицейского надзора

и беззастенчивой слежки. «Бдительность» его не знала гра-

ниц. Достаточно было одного, не то что неосторожного, но

просто двусмысленного замечания, чтобы оказаться в числе

«весьма подозрительных», подведомственных полицейского

управления.

Взятый на карандаш полицией уже не выходил из-под ее

«опеки». Куда бы он ни следовал, где бы он ни находился,

всюду его настигал циркуляр полицейского управления,

закрывавший или затруднявший ему возможность продви-

жения в государственном аппарате. Яркий случай подобного

преследования человека за организацию совершенно без-

обидных студенческих собраний описывает друг Шуберта

Э. Бауэрнфельд

. Другим примером пристального внима-

ния полиции может служить судьба приятеля Шуберта —

прогрессивного поэта Иоганна Хризостомуса Зенна. Уже

в четыренадцатилетнем возрасте он написал патриотическое

стихотворение «Красный тирольский орел». За участие

в бунте студентов-тирольцев Зенна исключили из конвикта.

В 1820 году его изгоняют из Вены за принадлежность к

нелегальному студенческому обществу

. Шуберт сопротив-

лялся его аресту, был замечен и получил, видимо, выговор

Вполне допустимо предположить (так делает, например,

Г. Гольдшмидт

), что вмешательство Шуберта в действия

полиции отразилось на карьере композитора. Может быть,

неудачи, сопутствовавшие ему в попытках устроиться на

государственную службу, имели причиной соответству-

ющую страницу «черной книги» венского полицейского

управления, где его имя вполне могло фигурировать наряду

с его друзьями — Зенном, Ф. Брухманом, Бауэрнфельдом

Возможно, однако, что личность Шуберта была остав-

лена и без внимания со стороны полицейских чиновников.

Ведь музыка в их глазах вряд ли могла соперничать по силе

воздействия со словом. Поэтому на деятельность композито-

ров — «сочинителей музыки», как их тогда называли, —

они смотрели сквозь пальцы. Предположить, что музыка

является не меньшим откровением, чем все науки, было им

явно не под силу. С тем большим рвением они «просе-

ивали» все, что было доступно их пониманию. Такое поло-

жение сковывало языки

делало немыслимым даже пополз-

новение на общественную дискуссию. Дело доходило до

того, что «люди, сидевшие в ресторанах или кафе неделями

за одним столом, не говорили друг с другом и полслова,

подозревая в каждом „шпика" и соглядатая. Обсуждению

подвергались лишь самые нейтральные события. Благород-

ные чувства, возвышенные мысли были преданы забвению:

ведь они считались плодом болезненной фантазии и беспоч-

венных мечтаний. С юных лет по самую могилу человека

окружала атмосфера лжи»

. Ведь и в домашнем кругу

нельзя было быть уверенным в том, что оброненное крити-

ческое замечание не дойдет до соответствующих инстанций.

Естественно, что особым вниманием тайной полиции

пользовались те слои общества, где чаще встречались носи-

тели либеральных, а в отдельных случаях и революционных

идей. В своем усердии обнаружить крамолу она подвергала

тюремному заключению и совершенно неповинных людей.

Если тайная полиция была правой рукой системы, то ее

левой рукой было цензурное управление. Деятельность

этого управления отличалась, пожалуй, еще большим произ-

волом, чем деятельность тайной полиции. Дело доходило

подчас до трагикомических положений, возникавших в

результате того, что венские цензоры, эти, по выражению

Иоганна Нестроя, «карандаши, ставшие людьми, или люди,

превратившиеся в карандаши»

, никак не могли опреде-

лить необходимую степень желательной осторожности и

находились поэтому, как говорится, в состоянии «перма-

нентного сомнения». Неудивительно, что дух бюрократизма

и сервилизма, пронизывающий вообще всю систему Меттер-

ниха, сказался в их работе особенно ярко.

Приведем несколько характерных постановлений импер-

ского цензурного управления. «В течение некоторого вре-

мени венским актерам было предписано под собственную

ответственность изменять такие места своей роли, которые

они находили подозрительными»

. Пьесы немецких клас-

сиков подвергались изменениям настолько значительным,

что терялся смысл авторского повествования. «Натан

мудрый» Лессинга лишь тогда появился на сцене, когда «па-

триарха превратили во главу рыцарского ордена, монаха —

в отшельника. Упоминание религии было опущено

совсем»

. В венской постановке «Жанны д'Арк» Шиллера

прекрасная Агнесса не являлась возлюбленной дофина, а

граф Дюнуа — незаконнорожденным сыном. Это шло враз-

рез с моральным кодексом цензурного управления. Агнессу

оно превратило в законную жену короля, а графа Дюнуа —

в его двоюродного брата. Еще более нелепым было вмеша-

тельство цензуры в замысел «Коварства

любви». Столкно-

вение отца и сына, составляющее основу трагического кон-

фликта драмы Шиллера, цензура перекроила

столкновение

дяди и племянника. Вполне можно разделить иронию исто-

рика немецкого театра М. Мартерштейга, который, касаясь

этого искажения, пишет: «Как потрясающе должна была

звучать угроза Фердинанда в финале второго акта: „Суще-

ствует место в моем сердце, куда слово дядя не находит

доступа; не касайтесь его!"»

В особенности строга была цензура по отношению к

крупным писателям и драматургам. Их произведения чаще

подвергались запрету, чем произведения ремесленников,

стремившихся возместить отсутствие дарования подчине-

нием требованиям властей. Произведение подлинного

таланта цензура выпускала в свет, «предварительно прокоп-

тив его, изъяв сердце и наиболее благородные части. (...)

Остаток, обработанный цензурной эссенцией, преподно-

сился ложам (которые в то время никогда не продавались

бюргеру) в виде легкой закуски, неспособной нарушить

пищеварение и сон аристократии. Народ получал изредка

либеральный отрывочек из „Телля" или „Эгмонта"»

В области литературы и книгоиздательства рогатки цен-

зуры ощущались еще сильнее. Ведь выпущенная издатель-

ством книга способна скорее завоевать массу, чем театраль-

ная постановка. Извлечь же ее из обращения несравненно

труднее, чем запретить спектакль. Вот почему добиться опу-

бликования какой-нибудь мало-мальски оригинальной ра-

боты представляло задачу исключительной трудности. Но

даже получив разрешение на издание, автор и издатель не

могли быть уверены в том, что после выхода книги цензору

не взбредет в голову устранить еще какие-то «опасные»

места. И тогда ответчикам не оставалось ничего другого,

как надеяться, что цензор ограничится лишь изъятием

отдельных страниц, а не наложит запрет на все издание.

Третьим членом в триумвирате, обеспечивавшим прави-

тельству господство над народом, была церковь. В системе

Меттерниха ей принадлежала не последняя роль. В частно-

сти, она полностью распоряжалась народным образованием,

что нашло недвусмысленное отражение в официальном

положении о школах: «Важнейшим лицом в школе является

местный священник: 1) в качестве законоучителя; 2) в каче-

стве непосредственного начальника и наблюдателя за

школьным учителем»

. Ее заботы были естественно сосре-

доточены на том, чтобы не допустить до сознания учащихся

никаких «тлетворных идей». Все, чему обучают, предписано

свыше. Педагогам вменяется в обязанность строго следо-

вать утвержденным властями учебникам. Свободное изложе-

ние материала категорически запрещается не только в шко-

лах, но и в университетах. Несоблюдение этих правил кара-

ется увольнением невзирая на лица. Недовольных духовен-

ство всячески притесняет. Так было с братом Шуберта Игна-

цом, который жалуется в письме брату на гнетущую атмо-

сферу, царящую в школе. Его слова должны были найти у

Шуберта горячий отклик. Ведь он сам тянул лямку учителя,

сам испытал все тягости, которые уготавливала эта профес-

сия самостоятельно мыслящему человеку.

Кстати скачать, у придирчивой школьной администрации

были основания для недовольства Шубертом. Из данных об

его успехах в прохождении «Подготовительного курса»

видно, что у молодого практиканта как раз хромали отметки

по тем дисциплинам, которые считались

то время стержнем

педагогики. Теоретические знания основ преподавания, кан-

целярского дела, закона божьего и латыни — оцениваются

в журнале как «посредственные»; практические знания

закона божьего — как «неудовлетворительные». Есть все

основания предполагать, что духовные лица, в чьем ведении

находилась школа отца Шуберта, относились к его помощ-

нику с подозрением.

Зато духовенство, обязанное, казалось бы, отстаивать

нравственность паствы, смотрело сквозь пальцы на наса-

ждаемый правительством культ развлечений, отмеченный

нередко самым низменным пошибом.

Очевидно, распространение подобной литературы, спо-

собной отвлечь внимание от социальных, политических и

нравственных вопросов, также входило в круг охранитель-

ных мероприятий правительства. Поэтому цензура не вме-

шивалась и

деятельность многочисленных бродячих трупп,

лишь бы они не затрагивали неугодных правительству тем.

Даже автор «Краткой истории Вены», некий Ф. Шлёгель,

которого никак нельзя заподозрить в пропаганде револю-

ционных идей или в стремлении подорвать авторитет импе-

раторского дома, не мог не отметить: «Бесстыдные песни

распевались в переполненных кабаках (...) дешевыми блуд-

ницами и имели шумный успех у слушателей (всех слоев и

возрастов), свободное слово было запрещено. Оно преследо-

валось полицией. Внутри города и в провинции существо-

вало невидимое препятствие, которое должно было

предохранить империю от чумы по имени „свободомыс-

лие"»

Зная жизнелюбивый, общительный характер австрий-

ского народа, правительство Меттерниха настойчиво

направляло его интересы в самое безобидное русло, русло

бездумных развлечений.

Что нам власть? Что нам правление?

Лозунг венцев — развлечение! — с полным основанием

констатирует Бауэрнфельд

Применяя политику кнута и пряника, австрийское прави-

тельство сумело привить народу, в частности широким кру-

гам городского населения, вкус к «ограниченному, бескры-

лому уюту»

. Именно этот вид равнодушия имел, вероятно,

в виду Бетховен, когда по поводу якобы намечавшегося бро-

жения в Вене иронически воскликнул: «Пока у венца есть

пиво и сосиски, он не примет участия в революции!»

Собственно говоря, Бетховен в этом суждении в какой-то

мере предвосхищает знаменитую характеристику немецкой

буржуазии Энгельсом: «Немецкие буржуа знали, что Герма-

ния — это только навозная куча, но им было удобно в этом

навозе, потому что сами они были навозом и потому что

окружающий навоз согревал их»

Подобное поведение буржуазии, конечно, всемерно

содействовало успеху правительственных мероприятий. Что

же касается эксплуатируемой части населения,

первую оче-

редь крестьянства, то они были в большинстве своем

послушным орудием

руках власть имущих. Правда, неспра-

ведливости, чинимые на каждом шагу широким слоям насе-

ления Австро-Венгрии, не могли не вызвать реакции. Она

была крайне замедленной, часто глухой, лишенной целена-

правленности. Но она существовала. Буржуазные исследо-

ватели этого периода весьма скупы на события, которые

ставили правительство Меттерниха перед несоответствием

навязываемого народу образа жизни его подлинным

потребностям. Но и из их трудов можно почерпнуть сведе-

ния, свидетельствующие о сопротивлении народа меропри-

ятиям властей. Пусть эти беспорядки носили еще стихийный

характер и были обречены на неудачу. Тем не менее они

содействовали росту революционного брожения, воспита-

нию классового сознания, одним словом, исподволь гото-

вили штурм самодержавия, в который вылилось восстание

1848 года.

Несмотря на жесточайшие гонения, которым подверга-

лось любое проявление критического отношения к прави-

тельственной политике, негативная оценка меттернихов-

ского строя ощутимо проявлялась и в той области, которая

обладала особой эффективностью воздействия на обще-

ственное мнение, а именно в сфере духовного общения. На

этом уровне недовольство давало о себе знать в самых

разных слоях общества: от нарождавшейся разночинной

интеллигенции, к которой есть все основания отнести

Шуберта и его друзей, вплоть до феодально-помещичьей и

буржуазной аристократии. Причиной такого, казалось бы,

противоестественного единодушия являлась бюрократиче-

ская природа государственного аппарата, противостояв-

шая любому проявлению инициативы, даже если последняя

исходила от власть имущих, но не была узаконена систе-

мой.

Не поддаваясь соблазну проводить прямые параллели

между сложной и противоречивой картиной развития обще-

ственных отношений в Австрии первой трети XIX века и

событиями художественной жизни, нельзя вместе с тем не

усмотреть в деятельности прогрессивных представителей

австрийской культуры очевидной тенденции противопоста-

вить плоды своих трудов разлагающему влиянию системы.

Эта тенденция не проявлялась (да и не могла проявиться)

открыто, а избирала окольные пути, что отнюдь не всегда

было равносильно ослаблению силы ее воздействия. Не при-

зывая к активному сопротивлению, к подвигу, не отстаивая

героические идеалы, ее носители — поэты, писатели, компо-

зиторы, художники стремились упрочить роль высоких

духовных помыслов человека, сохранить в нем способность

глубоко и сильно переживать свою судьбу и судьбу себе

подобных.

Несомненно, это шло вразрез с интересами правящих

кругов, создавало «мертвую зыбь», ощутимо подтачивав-

шую созданную властями иллюзию благополучия. Когда же

в отдельных произведениях художник подымался до обличе-

ния косной действительности (это имело, например, место в

«Зимнем пути» или в песнях на тексты Гейне Шуберта), то

его высказывание принимало уже характер явного вызова

господствующему строю, хотя и было облечено в иносказа-

тельную форму. В этой связи есть основания утверждать, что

песни «Шарманщик» или «Двойник» по остроте восприятия

противоречий окружающего мира не уступают симфониче-

ским концепциям Бетховена, по злободневности же, пожа-

луй, превосходят их. Конечно, следует отметить, что такая

последовательная непримиримость в оценке действительно-

сти даже у Шуберта встречается не часто. Но важно, что

подобные примеры обнаруживают явное наличие активного

антиправительственного движения умов и причастность к

этому движению деятелей искусства.

Это заставляет внимательнее вглядываться в художе-

ственную действительность того времени, искать в ее, на

первый взгляд, далеких от запросов дня проявлениях отра-

жение реальных событий, обнаруживать в ней биение про-

грессивной мысли. Правда, из области действительного пре-

творения идеалов оно стремительно перемещается в область

мечтаний, осуществимость которых, во всяком случае в бли-

жайшее время, казалась нередко иллюзорной. На этой почве

и возникает романтический тип мироощущения, нашедший

отражение в первую очередь

духовной жизни эпохи.

Комплекс присущих ему признаков достаточно опреде-

лен. К наиболее характерным безусловно относится перене-

сение центра тяжести с показа общественных коллизий на

раскрытие внутреннего мира человека. При этом конфликт

последнего с окружающей действительностью в какой-то

мере даже обостряется, поскольку ослабевает вера в дости-

жимость идеалов. Ареной столкновения оказывается не мир

в его событийной данности, а область душевных движений,

окрашенная соответственно в личностные тона. Сущность

этого явления превосходно выразил Гейне, указав, что не

было в то время мыслящего художника, через сердце кото-

рого не проходила бы трещина мировой скорби. Нетрудно

установить,

что

такой ракурс освещения действительно пред-

ставлял собой своего рода защитную реакцию на усилива-

ющееся воздействие косных жизненных условий. Однако

смысл такого отклика был разным в зависимости от того,

как расценивал тот или иной деятель реставрационные тен-

денции власть имущих. В одном случае его целью было

соблюдение и упрочение в новой форме доставшихся ему в

наследство заветов классиков, в другом — проповедь бег-

ства от действительности в мир прошлого, в мир видений и

снов, мистики и религиозного экстаза.

Четкому разграничению эти, казалось бы исключающие

друг друга, русла романтизма поддаются с трудом, тем более

что пути осуществления замыслов у их представителей

нередко идентичны. Создается прихотливая амальгама пози-

тивных и негативных веяний, обусловливающая до сих пор

неустойчивость толкования в искусствоведении понятия

романтизма. Между тем, учитывая общественную обстанов-

ку,

которой приходилось творить художникам, конкретный

замысел того или иного произведения, наконец, что крайне

важно для верного суждения о композиторах, иносказатель-

ную, условную природу самого музыкального искусства,

следует признать, во-первых, что именно

своей неуловимо-

сти это направление открывало широкий простор высказы-

ванию художников и, во-вторых, что эта неуловимость не

служила препятствием для выражения прогрессивного

содержания, а, наоборот, даже способствовала в ряде слу-

чаев возможности его воплощения. Впрочем, она могла слу-

жить и надежным средством мимикрии для искусства реак-

ционного, маскирующего противоречия действительности, а

часто и увлекающего зрителя, слушателя в сферу поверх-

ностного наслаждения. Такая тенденция, естественно, встре-

чала поддержку правительства, всемерно поощрявшего

устройство гуляний, празднеств, открытие танцевальных

площадок; это легко вводило в заблуждение приезжих,

создавая у них впечатление полного довольства населения,

уготованной системой Меттерниха жизнью.

Поскольку венская художественная культура с давних

пор тяготела к сближению профессиональных и бытовых

жанров, а отсюда — к соприкосновению серьезного и раз-

влекательного искусства (это особенно ощутимо сказалось в

области музыки), власти не могли оставить без внимания

театральную и концертную жизнь и в ее высокохудоже-

ственных проявлениях. Это было тем более необходимо, что

среди австрийской аристократии встречалось немало его

настоящих любителей. Как и в конце XVIII века, Вена оста-

ется одним из центров европейского искусства, в частности

музыкального. Недаром известный скрипач и композитор

JI. Шпор назвал ее «музыкальной столицей мира». Она и

была таковой — по широкой распространенности музыки,

по обилию концертных мероприятий, не говоря уже о славе,

завоеванной здесь Бетховеном.

В бюргерских семьях среднего достатка, в семьях чинов-

ников и зажиточных ремесленников входит в моду обучать

детей игре на каком-либо инструменте или пению; нередко

организуются любительские струнные квартеты. Потребно-

стями домашнего музицирования объясняется появление

большого количества переложений и оригинальных произ-

ведений для фортепиано в четыре руки, в том числе и соот-

ветствующих сочинений Шуберта.

Характер музицирования меняется в зависимости от сре-

ды, которая отдает дань музыкальному искусству. В стенах

бюргерских салонов, например, музыке уделяют гораздо

больше внимания, чем в аристократических гостиных.

Конечно, не в одинаковой степени и не одним и тем же

произведениям. Серьезная музыка процветает в избранных

домах, домах меценатов типа барона Фриз, И. фон Зон-

лейтнера; в литературном салоне писательницы Каролины

Пихлер, поэтов и писателей Г. и М. фон Коллин и др.

С этими кругами соприкасается и Шуберт. Но только

соприкасается. Его слушатели — иной круг: круг друзей,

представителей разночинной интеллигенции.

Наоборот, значение высшей аристократии, покровитель-

ницы музыкального искусства в XVIII — начале XIX века,

отмирает. Уже в 1836 году, лишь девять лет спустя после

смерти Бетховена, в записках богатой англичанки мисс

Троллоп, вхожей в салоны высшего света, констатируется

упадок интереса

серьезной музыке в этих кругах.

Впрочем, подобное безразличие проявляется не только в

отношении к музыке. По свидетельству мисс Троллоп, она

«ни разу не встречала в свете известных литераторов» и

«могла бы в течение всей зимы искать их по различным

салонам без всякого успеха»

. Такое же безразличие про-

является в этой среде и

живописи.

Из домашнего музицирования на основе сотрудничества

дилетантов, преимущественно из бюргерских кругов, возни-

кает новая форма музыкальной практики — платный

открытый концерт. Такие концерты организуются уже начи-

ная с 1780-х годов XVIII века в зале

гостиницы

«Мельгру-

бе». Летом любители музыканты собираются в одном из

павильонов венского парка Аугартен. С листа они играют

произведения Гайдна, Моцарта и других композиторов того

времени. С момента организации Общества друзей музыки

инициатива переходит к этому учреждению. Несколько

позднее создается еще одно объединение музыкантов-люби-

телей Concerts spirituels* под управлением церковного

регента Ф. Гебауэра. К 20-м годам XIX века венский кон-

цертный сезон насчитывал уже до ста мероприятий. Сюда

входили: вечера местных и приезжих солистов, регулярные

концерты квартета Й. Бема в Пратере и скрипача И. Шуп-

панцига в Аугартене, благотворительные «академии» в

Бургтеатре и в театре Ан дер Вин.

Программы были в большинстве случаев смешанные,

включая разные по характеру и по жанру произведения. Но

в совокупности они обеспечивали любителям музыки доста-

точно широкую возможность ознакомиться с творчеством

современников. Среди авторов часто встречались имена

посредственных композиторов. И здесь боязнь нового,

необычного брала верх. Бетховен, в сущности, не находил

настоящего отклика у широкого слушателя. Для последнего

он был скорей живой легендой, чем властителем дум. Народ

удовлетворялся тем, что ему преподносили в кабачках, на

* Духовные концерты.