Асмус В.Ф. Античная философия

Подождите немного. Документ загружается.

становленивх

возникновение и гибель. Так как идеи

образуют, согласно Платону, особый и совершенно от-

дельный, замкнутый мир сущностей, то Платон не спо-

собен указать причину для непрерывно происходящего

чувственном мире изменения и движения.

В одном месте «Метафизики» [см. Мет., XIII, 9,

1086аЗО—1086

в 13] Аристотель указывает, что основ-

ная

причина трудностей, в которых запутался Платон

со своей теорией

«идей»,

состоит в абсолютном обособ-

лении

общего от единичного и в противопоставлении

их

друг

другу.

По Аристотелю, «повод к этому дал

Сократ своими «определениями». Однако Сократ, во

всяком

случае, не отделил общее от единичного. И тем,

что не отделил, «помыслил об этом правильно»

. Ари-

стотель соглашается с тем, что, с «одной стороны, без

общего невозможно получить знание» [там же, с. 144].

Но

другой

стороны, отделение общего от единичного

«является причиной затруднений, происходящих с иде-

ями» [там же].

В позднейший период своей деятельности Платон

испытал влияние пифагорейцев и сам стал оказывать

на

них влияние. В космологических построениях «Ти-

мея»

близость Платона к пифагорейцам граничит, как

отметил акад. А. Н. Гиляров, с полной нераздельностью

[см.

20, с. 146]. Эта близость сказалась не только в

космогонии,

но и в понимании природы

«идей»,

которые

были в этот период отождествлены у Платона с

числами.

Аристотель подверг критике в 13-й книге «Метафи-

зики» также и этот позднейший вариант платоновского

учения об

«идеях».

В основе критики Аристотеля лежит взгляд на число

как

на абстракцию — при помощи понятия — некоторых

сторон или свойств вещей. Такие абстракции сущест-

вуют,

но возможность их доказывает вовсе не то, что

утверждают

Платон и платоники:

будто

в идеальном

мире

существуют

отдельные от чувственных вещей иде-

альные математические тела (в геометрии) и числа

(в

арифметике), Общие положения в математических

науках, говорил Аристотель, относятся не к каким-либо

обособленным предметам, существующим «помимо про-

странственных величии и чисел, но именно к ним...»

Пер. А, Ф. Лосева, ук,

co4,

стр. ИЗ—144,

[Мет,, XIII,

3,1077в

17—19]. Например, поскольку вещи

берутся — в абстракции — «только как движущиеся, о

них возможно много рассуждений — независимо от того,

что каждая из таких вещей собой представляет, а так-

же от их привходящих свойств, — и из-за этого нет

необходимости, чтобы существовало что-нибудь

движу-

щееся,

отдельное от чувственных вещей, или чтобы в

этих вещах имелась для движения какая-то особая сущ-

ность...» [там же, XIII, 3, 1077 в 22—27]. Конечно, в

известном смысле математика —наука не о чувственных

предметах, но эти ее нечувственные предметы — вовсе

не

«идеи»

Платона, пребывающие в иечувственпом

мире,

обособленном и отдельном от чувственных вещей.

Правда, предметы, которые изучает математика и ко-

торые имеют привходящее свойство быть чувственными,

математика изучает пе поскольку они чувственны.

В этом смысле математические науки не

будут

науками

чувственных вещах, однако они не

будут

и науками

об

«идеях»,

т. е. «о

других

существующих отдельно

предметах за пределами этих вещей» [там же, XII,

3, 1078 а 2—5]. И Аристотель вполне одобряет прием

исследователя арифметики или прием геометра, которые

своих абстракциях стремятся «поместить отдельно то,

что в отдельности пе

дано»

[там же, XIII, 3, 1078 а

21—22], но которые тем не менее «говорят о реальных

вещах и

утверждают,

что их предметы — реальные ве-

щи» [там же, XIII, 3, 1078 а 29—30].

Аристотелевская критика и отмежевание от Плато-

на

в вопросе о природе математических предметов были

высоко оценены Лениным. Говоря о трудностях, кото-

рые выдвигала перед мыслью проблема математических

абстракций,

Ленин находил, что 13-я книга «Мета-

физики»

[3-я глава] «разрешает эти трудности прево-

сходно, отчетливо,

ясно,

материалистически

(математи-

ка

другие

науки абстрагируют

одну

из сторон тела,

явления,

жизни)» [3, т. 29, с. 330].

Именно

этот взгляд Аристотеля на природу матема-

тических абстракций сделал его противником не только

раннего,

по и позднего учения Платона об

«идеях»,

ко-

торые в это время превратились у Платана в пифаго-

рейские

числа.

По, согласно Аристотелю, никакие числа

не

могут

быть

«идеями»

в платоновском смысле, а

«идеи»

не

могут

быть числами.

272

Если,

например, принять, что

«идея»

человека или

«человек в

себе»

— это

тройка,

то в таком случае любая

тройка «не является нисколько не больше человеком,

чем какая угодно

другая»

[Мет., XIII, 7, 1081 а 11—12].

А если

«идеи»

— не числа, то тогда они вообще суще-

ствовать не

могут

[см. там же, XIII, 7, 1081 а 12—13],

поместить

«идеи»

невозможно ни раньше чисел, ни

позже их.

ОНТОЛОГИЯ

АРИСТОТЕЛЯ

И УЧЕНИЕ ОБ ОТНОШЕНИИ

МЕЖДУ ПОНЯТИЯМИ

И ЧУВСТВЕННЫМ БЫТИЕМ

На

пороге теоретической философии Аристотеля мы

встречаем введенное им понятие

субстанции.

Под суб-

станцией

Аристотель понимает бытие вполне самобыт-

ное,

существующее в самом себе, но не в чем-либо ином.

Как

такое бытие, не способное существовать ни в чем

ином,

субстанция никогда не может выступать в суж-

дении,

как его предикат, или

атрибут,

но только как его

субъект.

Так

как общее есть общее для множества предметов,

то субстанцией, т. е. бытием вполне самобытным, оно

быть не может. Поэтому субстанцией в смысле Аристо-

теля может быть

только

единичное

бытие.

Только оно

одно самобытно в точном смысле слова.

Для понимания дальнейшего аристотелевского раз~

вития

учения о единичном, или субстанциальном, бытии

необходимо помнить, что, ведя свой анализ независи-

мого объективного бытия, Аристотель неуклонно имеет

воду это бытие как

предмет

познания,

протекающего

понятиях.

Другими словами, он полагает, что суще-

ствующее само по себе и потому совсем независимое

от сознания человека бытие уже

стало

предметом по-

знания,

уже

породило

понятие

о бытии и есть в этом

смысле уже бытие как

предмет

понятия,

Если не учесть

зто,

то учение Аристотеля о бытии может показаться

более идеалистическим, чем оно есть на деле.

По Аристотелю, для нашего

поня-

Форма

и материя

п03

„

ания

единичное бытие

есть сочетание

«формы»

«материи».

В плане бы-

тия

«форма» —

сущность

предмета. В плане позна-

ния

«форма» —

понятие

о предмете или те опреде-

заказ

585 373

ления

существующего в себе предмета, которые

могут

быть сформулированы в понятии о предмете.

Согласно Аристотелю, то, с чем может иметь дело

знание,

есть только понятие, заключающее в себе суще-

ственные определения предмета. Напротив, если мы

отвлечемся

от понятия, то из всего содержания самого

предмета останется только то, что ни в коем смысле

не

может уже стать предметом

знания.

Чтобы знание было истинным, оно, по Аристотелю,

не

только должно быть понятием предмета. Кроме того,

самим

предметом

познания может быть не преходящее,

не

изменчивое и не текучее бытие, а только бытие

непре-

ходящее,

пребывающее. Такое познание возможно, хотя

отдельные

предметы, в которых только и существует

непреходящая сущность, всегда

будут

только предме-

тами

преходящими,

текучими. Однако такое познание

может быть только познанием или понятием о «форме».

Эта «форма» для каждого предмета, «формой» которого

она

является,

вечна:

не возникает и не погибает. Допу-

стим,

мы наблюдаем, как, например, глыба меди стано-

вится

статуей,

получает

«форму»

статуи, Это нельзя

понимать

так, словно «форма», т е. известное мысли-

мое нами очертание, возникла здесь

впервые.

Это сле-

дует

понимать только так, что предмет (материал меди)

впервые принимает очертание, которое как таковое ни-

когда не возникало Очертание это становится «формой»

данной

глыбы

меди,

но «форма» сама по себе не воз-

никает

здесь как «форма ((лорерг])».

Таким

образом, в «форме» Аристотеля соединяются

„вечность и общность. Установление этих определений

«формы» дает возможность продолжить исследование

субстанции,

или самобытного

единичного

бытия.

Преды-

дущим выяснено, что «форма» — общее, реально же

единичное.

Поэтому для того, чтобы «форма» могла

стать «формой» такого-то единичного или индивидуаль-

ного предмета, необходимо, чтобы к «форме» присоеди-

нилось

еще нечто. Но если к «форме» присоединится

if нечто, способное быть выраженным посредством

опре-

деленного

понятия,

то это вновь

будет

«форма».

С Отсюда Аристотель выводит, что присоединяемый к

«форме» новый элемент может стать элементом субстан-

ции

только при условии, если он

будет

совершенно

«неопределенным субстратом» или «неопределенной

материей». Это тот субстрат (материя), в котором общее

274

(«форма») впервые становится определенностью дру-

гого

бытия.

Сказанным

Аристотель не ограничивается. Он рас-

крывает в подробностях свое понимание процесса, по-

средством которого в отдельных предметах чувствен-

ного мира возникают новые свойства или в которых

«материя» принимает в себя «форму».

Всякий

предмет, приобретающий новое свойство,

которое может быть выражено в новом определении,

до этого приобретения, очевидно, не

имел

этого свойст-

ва. Поэтому, чтобы ответить на вопрос, что такое «ма-

терия», или

«субстрат»,

необходимо уяснить следующее:

«материя» есть,

во-первых,

отсутствие

(«лишенность»,

«отрицание») определения, которое ей предстоит при-

обрести как

новое

определение. Иначе говоря, «мате-

рия

С'гЛг])»

— «лишенность» «формы».

Однако понятие «материи» не может быть сведено

как

к единственной характеристике к «лишению» или

«отсутствию» формы, к «отрицанию» формы.^Когда

«материи» возникает новая определенность,' новая

«форма», например, когда глыба меди превращается в

медный шар или в медную

статую,

то основанием этой

новой

определенности не может быть простое

отсутст-

вие («лишение» — отрицание) формы шара или формы

статуи. С другой стороны, новая «форма», возникает -в

«материи», которая не имела ранее этой «формы». От-

сюда следует, заключает Аристотель, что «материя» —

нечто

большее,

чем «лишенность» («отсутствие»). Отку-

да же берется в «материи» новая «форма»? «Форма»

эта, отвечает Аристотель, пе может возникнуть, во-пер-

вых, из

бытии.

Если бы она возникала из бытия, то в

таком случае нечто, возникающее как

новое,

возникаю-

щее

впервые,

существовало бы еще до

своего

возникно-

вения,

Но «форма» эта, во-вторых, не могла возникнуть

из

небытия;

ведь из небытия ничто произойти пе мо-

жет. Выходит, что то, из чего возникает «форма», не

есть ни

отсутствие

«формы», ни уже возникшая, дей-

ствительная

«форма», а

есть

нечто среднее между от-

сутствием

(«лишенностью») «формы» и «формой» дей~

ствительной.

Это- среднее между

отсутствием

бытия и

действительным

бытием есть, согласно Аристотелю,

бы-

тие

«в

возможности» (8m>u|j,ei).

Стало быть,

действительным,

по

Аристотелю, стано-

1S*

275

вится только то, что обладало «возможностью» стать

действительным. И Аристотель поясняет свою мысль

примером.

Человек, ранее бывший необразованным, сде-

лался образованным. Но образованным он стал не пото-

му, что он был необразован, не вследствие «лишения»

или

«отсутствия»

образованности, а потому, что человек

этот обладал «возможностью» (способностью) стать

образованным.

Но

если это так, то необходимо признать, что «мате-

рия»

(«субстрат»,

то

•cuiowei[iBVov)

заключает в себе

два определения: 1)

отсутствие

«формы», которая в пей

возникнет

впоследствии, и 2)

возможность

этой «фор-

мы» как уже действительного бытия. Первое определе-

ние

(«лишенность») всего лишь отрицательное, второе

(«возможность») — положительное.

В отличие от «материи», которая есть бытие «в воз-

можности», «форма» есть «действительность» (evepyeia),

т. е.

осуществление

возможного.

В свою очередь Аристотель различает в понятии

«материя» (субстрата) два значения. Под «материей»

он

разумеет, во-первых, субстрат в

безусловном

смысле.

Это только «материя», или, иначе, чистая возможность.

во-вторых, под «материей» он понимает и такой суб-

страт, который уже не

только

возможность, но и дей-

ствительность.

Различие этих понятий Аристотель поясняет, рас-

сматривая примеры производства — ремесленного и

художественного. Рассмотрим, например, сделанный

медником

медный шар или изваянную скульптором

медную статую. И этот шар и эта статуя существуют

действительности. Но что же в них

будет

собственно

«действительным»? И о

статуе

и о шаре у нас имеются

понятия,

и каждое из них есть совокупность известных

признаков.

Если мы считаем

статую

и шар действитель-

ными,

то мы приписываем действительность их

поня-

тиям.

Однако пи шар, пи статуя — пе понятия.

Припи-

сывая им действительность, мы рассматриваем их не

отвлечении

от действительности (как Платон рассмат-

ривал своп «идеи»), а как попяшя, реализованные в

самой действительности, в определенной «материи»,

определенном

«субстрате».

Каким

же образом

следует

мыслить эту

«материю»

(«субстрат»)

в случае медной статуи или медного шара?

276

' •

Очевидно, «материя», ставшая шаром (статуей), есть

этом случае именно медь. Теперь отвлечемся от

поня-

тия

шара (шаровидности) как от «формы». По отвлече-

нии

останется

«отсутствие»

(«лишение») этой «формы».

Совершенно

очевидно, что шар сделало именно шаром

вовсе не

«отсутствие»

формы шаровидности. Опыт мед-

ника

доказывает, что из меди

может

быть

отлит шар.

Выходит, стало быть, что, хотя по отвлечении от формы

шаровидности медь есть не шар, она все же

возмож-

ность

шара, или шар «в возможности», иначе — воз-

можность той действительности, какой

будет

сущест-

вующий, уже сделанный шар.

До сих пор мы рассматривали медь, медную глыбу

качестве «материи» для шара. Но это не единствен-

ный

способ рассмотрения меди. Мы можем, рассматри-

вая

медь, совершенно отвлечься от мысли о шаре и

поставить вопрос: а что есть эта медь

сама

по

себе,

независимо

от того, что из нее может быть сделан шар?

Первый

ответ на поставленный вопрос

будет:

«это —

медь». Говоря это, мы рассматриваем медь уже не как

возможность

для чего-то

другого

(шара, статуи и т. д.),

а как

реальность.

Понятию меди мы, таким образом,

приписали

действительность.

Но медь — не понятие

только. Медь как медь существует в каком-то веществе.

Следовательно, для понятия меди, принятого как дей-

ствительность, необходимо указать «материю», в кото-

рой

это понятие осуществляется, в которой оно стано-

вится действительным. Для отыскания и указания этой

«материи» Аристотель опирается на традицию грече-

ской

физики.

Начиная с Эмпедокла, эта физика утверж-

дала, что все возникающие и разрушающиеся матери-

альные предметы представляют собой разные сочета-

ния

четырех вечных, ксвозникающих элементов — огня,

воздуха,

воды и земли. Стало быть, если глыба меди —

действительность

(«форма»), то «материей» для этой

действительности

будет

некоторое определенное соче-

тание четырех физических элементов. В качестве «ма-

терии» для «формы» меди эти четыре элемента, во-пер-

вых,

«отсутствие»

(«лишенность») меди: они еще не

медь; во-вторых, они — «возможность» меди: ведь из

этого их сочетания

может

возникнуть медь.

Но

н на этом рассмотрение не заканчивается, Соче-

тание четырех физических элементов — не только «ма-

терия» для иной действительности, Элементы эти, взя-

277

тыс сами по себе, по отвлечении от мысли о меди,

составляют особую и самобытную действительность.

В этом качестве они обладают особыми, принадлежа-

щими

им свойствами. Понятие о них слагается из при-

знаков,

которые существуют не только в нашей мысли

как

признаки понятия, но в качестве свойств существуют

осуществляются в какой-то «материи».

Таким

образом, и на этой ступени анализа мы обна-

ружим сочетание «формы» и «материи». Четыре

физи-

ческих элемента обладают и «формой», так как они

образуют понятие об элементах, реализующееся в

неко-

торой «материн», и должны, кроме того, обладать «ма-

терией», так как и для них должен существовать некий

«субстрат».

Что же это за

«субстрат»?

Если мы отвлечемся от

понятия

о четырех физических элементах как о дейст-

вительности, то этот

«субстрат»

опять-таки есть, во-пер-

вых,

«отсутствие»

(«лишение») признаков, входящих в

понятие

об элементах, и, во-вторых,

возможность

осу-

ществления этих признаков, этого понятия. И здесь пер-

вый

момент

«субстрата»

— отрицательный, второй —

положительный.

Можем ли мы продолжить этот

«спуск»

по ступеням

абстракции вдоль сочетаний «форма» —• «материя»?

Для Аристотеля, который мыслит в этом вопросе, как

настоящий

грек, дальнейшее нисходящее движение здесь

уже

невозможно.

«Материя», из которой возникают

четыре физических элемента, не обладает уже никакими

определенными

признаками. Поэтому природа этой «ма-

терин» не может быть выражена пи в каком понятии.

Но

это значит, согласно Аристотелю, что

«субстрат»

четырех физических элементов — уже не

есть

действи-

тельность

и потому не

может

рассматриваться

как дей-

ствительность. Он может существовать и существует

только как «материя», только как «возможность» дру-

гой,

какой угодно, любой действительности.

На

изложенных соображениях основывается важное

для Аристотеля различие

первой

последней

материи.

«Последняя» материя, согласно разъяснению Ари-

стотеля, — это та «материя», которая не только есть

возможность

известной «формы», но, кроме того,

будучи

такой

возможностью, есть одновременно и особая «дей-

ствительность». «Последняя» материя обладает своими

особыми, ей одной принадлежащими, признаками,, и

278

относительно нее может быть высказано ее определение,

может быть сформулировано ее понятие. Так, рассмот-

ренные

выше медный шар, медь, четыре физических

элемента — примеры «последней» материи в аристоте-

левском смысле. О них существуют понятия, содержа-

щие

каждое некоторую сумму особых признаков.

В отличие от «последней» материи, «первая» материя

есть «материя», которая может стать действительно-

стью, однако не так, как становится ею «последняя»

материя. Мы видели, что в случае «последней» материи

по

отвлечении от действительности (шара, меди, четы-

рех физических элементов) то, что мы отвлекали от

нее,

— медь по отношению к шару, четыре элемента по

отношению к меди — само по себе было некоторой дей-

ствительностью. Напротив, «первая» материя вовсе не

ысжет уже рассматриваться как «действительность»,

Она

есть

только

«возможность», может стать какой

угодно

«действительностью», но сама по себе не есть

никакая «действительность». Согласно Аристотелю,

«первая» материя нигде и никогда не может восприни-

маться посредством чувств: она

только

мыслится

и есть

поэтому «неопределенный субстрат».

Здесь естественно сопоставить это учение Аристотеля

«первой» материи с учением о «материи» Платона.

Как

мы видели, Платон противопоставил

«идеи»

как

мир

бытия

миру

небытия.

Под «небытием», принимаю-

щим

на себя

«идеи»

и раздробляющим единство каждой

из

них во множество, Платон имел в виду именно «ма-

терию», По Платону, познание может быть только отно-

сительно

бытия,

т. е.

«идей».

Что касается

небытия

(«материи»), то к мысли о нем ведет, по Платону,

только какой-то незаконный род рассуждения.

Аристотель пытается точно определить этот род рас-

суждения. Он утверждает, что для получения понятия

«первой» материи пригодна

аналогия:

подобно тому

как

«материя» меди («последняя» материя) относится

«форме» статуи, которая отлита из меди, так «первая»

материя относится ко

всякой

«форме», которая может

из

нее произойти. Запишем эти отношения в виде про-

порции:

«материя» меди : «форма» статуи = Х : любая

«форма».

В этой пропорции

третий

член (X) есть «первая»

материя, Хотя он неизвестен, все же он не совершенно

279

непостижим для мысли: его отношение KQ

всякой

«форме»

аналогично отношению, которое имеется

между

глыбой меди и медной статуей.

Весь предыдущий анализ был развитием понятия

Аристотеля о

единичном

бытии, или, иначе, о

субстан-

ции. Элементами субстанции оказались

«форма»

и «ма-

терия». Все (кроме

«первой»

материи) состоит из «фор-

мы» и «материи». Поэтому можно характеризовать ари-

стотелевский мир, сказав, что мир есть совокупность

субстанций, каждая из которых — некоторое единичное

бытие.

Но

эта характеристика аристотелевского мира со-

вершенно

недостаточна. Коренные свойства мира, кроме

указанных, —

движение

изменение.

Поэтому возникает

вопрос:

достаточно ли для объяснения движения и изме-

нения

одних лишь «формы» и

«материи»?

Все ли суще-

ствующее в мире может быть выведено пз этих начал

или

кроме них

существуют

и должны быть введены в

познание

еще.

другие?

И если

существуют,

то каковы они?

Учение Для ответа на поставленный здесь

четырех причина*, вопрос Аристотель рассматривает

всё,' чему учили известные ему философы-—древние и

его современники, — о началах бытия и мира. Рассмот-

рение

это, полагает он, показывает, что пстория_иссле-

довавшей этот вопрос мысли выдвинула"—правда, не

одновременно,

но в лице

разных

философов и в

разные

времена

—

четыре

основных начала, или

четыре

основ-

ные

причины. Если иметь в виду

понятия

об этих при-

чинах, то можно сказать, что ими были: 1)

«мате-

рия»— то, D чем реализуется понятие; 2)

«форма»

—

понятие

или понятия, которые принимаются

«мате-

рией», когда происходит переход от

возможности

действительности;

причина

движения;

цель,

ради

которой

происходит известное действие. Например,

когда строится дом, то

«матерней»

при этом процессе

будут

кирпичи^ «формой» — самый дом, причиной дви-

жения,

или действующей причиной, — деятельность

архитектора, а целью — назначение дома.

Перечисление четырех причин Аристотель развивает

во 2-й главе 5-й книги «Метафизики» (1013 а

24—1013

3).

«Причина

в одном смысле, — говорит Аристо-

тель,— обозначает входящий в состав вещи материал,

из

которого вещь возникает, — каковы, например, медь

для статуи и серебро для чаши, а также их более общие

280