с идеалами революционной поры. В СССР отпор революционеров наиболее заметным образом проявился в
конфликте между Троцким и Сталиным. Столкновение Троцкого со Сталиным, оппозиционеров в партии со
Сталиным, как и режима в целом с крестьянством, не случайно принимало все более острые формы по мере
обострения обстоятельств, сопровождавших индустриализацию, а именно - укрепления могущества и господства
нового класса.
Замечательный оратор, писатель утонченного стиля, разящий полемист, человек широкой культуры, умница,
Троцкий был лишен единственного: чувства действительности. Ему хотелось быть революционером там, где
жизнь звала к обыденности. Хотелось воскресить революционную партию, а та превращалась уже в нечто
совершенно иное - в новый класс, индифферентный к высоким идеалам, но зато крайне небезразличный к
повседневному жизненному комфорту. Он ждал действия от масс, изнуренных войной, голодом и кровью, да еще
в момент, когда новый класс крепко держал уже в своих руках поводья. Успев пригубить меду из рога
привилегий, класс теперь всех остальных искушал картинками тепла и уюта - нормального существования, о
котором столько мечталось. Фейерверки Троцкого озаряли дали небесные, но не могли запалить огня в домашнем
очаге исстрадавшегося человека. Он явственно чувствовал наличие у новых явлений оборотной стороны, но в чем
смысл - не понимал. К тому же он никогда не был большевиком, что в равной степени недостаток его и
достоинство. "Небольшевистское прошлое" заставляло Троцкого жить и действовать с постоянным внутренним
ощущением ущербности. Атакуя от имени революции бюрократию, он, сам того не ведая, нападал на культ
партии, то есть по существу, - на новый класс. Сталин же не заглядывал далеко ни в будущее, ни в прошлое. Он
оседлал стихию новой нарождавшейся силы - нового класса, политбюрократии и бюрократизма, и стал ее вождем,
ее организатором. Он не проповедовал, он - решал. И, естественно, тоже сулил светлое будущее, но такое, чтобы
выглядело реальным для бюрократии, чтобы ежедневно и ежечасно ощущала она сталинскую заботу о ее
жизненном благополучии и надежности позиций. Речи его нельзя было назвать пламенными, скорее -
бесцветными, но для нового класса то был язык действительности, в высшей степени понятный и близкий.
Троцкий мечтал увидеть Европу, объятую революцией, обещал последней весь мир. Сталин возражений не
высказывал, но столь рискованное мероприятие не мешало ему прежде заботиться о матушке-России и тех, кого
призвал он укреплять новую систему, мощь и славу государства Российского. Троцкий был человеком революции,
ушедшей в прошлое, Сталин представлял день сегодняшний, а стало быть, - и завтрашний.
Победу Сталина Троцкий расценил как "термидор", реакцию, бюрократическое извращение советской власти и
революционных завоеваний. Вот почему его так задела аморальность сталинских методов. И хотя Троцкий на
самом деле первым приблизился к постижению внутренней сущности современного коммунизма (пусть
неосознанно, в попытке спасти его), но необходимо и признать, что до конца раскрыть эту сущность он оказался
не в состоянии. Решив, что перед ним единичный "всплеск" бюрократизма, приведший к попранию чистоты
партийно-революционной линии, он и выход видел в смене руководства, в "дворцовом перевороте". Но, когда
такой переворот действительно произошел (после смерти Сталина), выяснилось, что сущность не меняется. Так
что речь шла, и это ясно сегодня, о вещах гораздо более глубоких и кардинальных. Советский сталинский
"термидор" был не только воцарением новой власти, более деспотичной, чем прежняя, но и нового класса.
Продолжилась одна из сторон революции - насильственная; зарождение и укрепление нового класса стало
неизбежностью.
На Ленина и революцию Сталин мог ссылаться с тем же, если не с большим, нежели Троцкий, правом - пусть
дурно воспитанного, но вполне законнорожденного их чада.
История не знает другой личности, которая бы, как Ленин, так всесторонне и с таким упорством развивала одну из
величайших во все времена революций. Но не знает она и личности, которая бы, подобно Сталину, проделала
столь грандиозную неподъемную работу по утверждению господства и собственности некоего нового класса,
вышедшего из недр одной из величайших революций и крупнейших стран. После Ленина, целиком объятого
страстью и мыслью, на арене появляется "темная лошадка" - безлико-сероватая фигурка Иосифа Сталина - как
символ тяжелой, неумолимой и бесцеремонной поступи нового класса к вершинам могущества.
После них обоих, после Сталина, пришло то, что должно было прийти со зрелостью нового класса -
посредственность, то есть коллективное руководство и искренний с виду, добродушный, интеллектом нетронутый
"человек из народа" - Никита Хрущев. Новый класс не испытывает прежней нужды ни в революционерах, ни в
догматиках. Его вполне удовлетворяют "несложные" личности типа Хрущева, Маленкова, Булганина, Шепилова,
каждое слово которых - слово среднего представителя этого самого класса. Новый класс и сам уморился от
догматических чисток и дрессуры, ему хочется покоя. Ощутив достаточную надежность своего положения, он
теперь не прочь обезопаситься и от собственного предводителя. Потому что класс переменился, а Сталин остался
тем же, каким был во времена слабости класса, когда жестоко карались как те из собственных рядов, кто проявлял
колебания, так и те, кто был заподозрен в возможности оного. Становлению нового класса необходимой была и
сама личность Сталина, и теория его - теория обострения "классовой борьбы" даже после "победы социализма".
Сегодня все это излишне. Не отрекаясь ни от чего созданного под сталинским руководством, новый класс не
признает лишь его самоуправства в последние годы, и даже не этого, а методов, задевавших сам класс или, как
формулирует Хрущев, - "хороших коммунистов".
Ленинскую эпоху революции сменила сталинская эпоха укрепления власти и собственности или же
индустриализации, - во имя столь желанной, спокойной и сытой, жизни нового класса. Ленинский
революционный коммунизм сменили на догматический коммунизм Сталина с тем, чтобы его, в свою очередь,
заменить коллективным руководством, то есть управой, осуществляемой группой олигархов.