"...А Кальвин этот, законник и догматик, на костре не сгоревший, в камень обратил душу народа женевского. Он
занес религиозную печаль и набожный аскетизм в эти дома, и сегодня еще полные стужи и мрака; посеял здесь
ненависть к радости и веселью, проклял декретом песню и музыку. Политик и тиран, вставший во главе
республики, он, словно оковы, набросил свои железные законы на жизнь в стране, нормировав даже семейные
чувства. Из всех фигур, которые дала Реформация, Кальвин - наиболее окостеневшая фигура бунтовщика, а
библия его - самый печальный учебник жизни... Кальвин не был новым христианским апостолом, желавшим
обновить свою веру в ее первозданной чистоте, наивности и благочестии, - в какой вышла она из своей
назаретянской параболы. Это арийский аскет, что, порвав с режимом, порвал и с любовью, главным началом
догмы. Народ его серьезен и полон добродетелей, но и ненависти к жизни, неверия в счастье. Нет веры горше, нет
пророка ужасней. Женевцев он превратил в паралитиков, навсегда утративших способность восторгаться. Нет в
мире народа, которому бы его вера принесла больше зла и опустошения. Кальвин был прекрасным церковным
писателем, столь же полезным чистоте французского языка, как Лютер, переводчик Библии, чистоте языка
немецкого. Но он создал и теократию, при которой личная диктаторская власть была не слабее, чем в папской
монархии! Якобы высвобождая духовную личность человека, он его гражданскую личность унизил до
низменнейшего рабства. Он соблазнил народ, а потом отнял у него всякую радость бытия. Он многое изменил, но
ничего не продвинул.
Спустя почти триста лет после него Стендаль видел в Женеве, как молодой человек и девушка разговаривали
лишь о пасторе и его последней проповеди, произнося наизусть целые пассажи из нее" (Й. Дучич. Второе письмо
из Швейцарии).
В современном коммунизме есть нечто от догматической нетерпимости пуритан во времена Кромвеля и
непримиримой политики якобинцев. Но есть и заметная разница: не только в том, что пуритане свято верили в
Библию, а коммунисты поклоняются науке, или в том, что власть коммунистов гораздо полнее якобинской.
Разница - в возможностях: ни одна религия или диктатура не могла претендовать на такое всестороннее и
неограниченное могущество, каким реально располагают коммунистические системы.
По мере упрочения их позиций росла и убежденность коммунистических вождей в том, что ими избран
единственно верный путь к абсолютному счастью и "идеальному" обществу. Бытует шутка, что
коммунистические вожди создали коммунистическое общество - для себя. Впрочем, они без всяких шуток
отождествляют себя с обществом и его устремлениями. Абсолютный деспотизм уживается с непоколебимой верой
в достижимость абсолютного человеческого счастья, а всеохватное мировоззрение и универсальность метода - с
всеохватным и универсальным насилием.
Само развитие сделало из коммунистических правителей жандармов человеческого сознания, мера "опеки" над
которым увеличивалась по мере возрастания их могущества - "успехов в строительстве социализма".
Эта эволюция не обошла и Югославию. Тут вожди постоянно подчеркивали "высокую сознательность нашего
народа" в годы революции, то есть когда этот народ, а точнее, определенная его часть, активно их поддерживал.
Ныне же, по словам тех же руководителей, "социалистическая" сознательность этого народа очень низка, так что,
мол, придется не спешить пока с демократией. Югославские вожди открыто заявляют, что с "ростом
социалистической сознательности" (того, что они называют, во-первых, сознательностью, а во-вторых,
социалистической), который наступит, в чем они уверены, вместе с индустриализацией, они откроют двери и
перед демократией. До тех же пор, в чем эти сторонники дозированной демократии и поборники диаметрально
противоположных практических действий также свято уверены, у них есть право - во имя будущего счастья и
свободы - затаптывать малейшие ростки идей и взглядов, отличных от их собственных.
Советские вожди, возможно, лишь в самом начале были вынуждены манипулировать хлипкими посулами
будущей демократии. Они просто-напросто уверены, так и заявляют, что в их стране свобода уже достигнута.
Прямо сказать, и они чувствуют, что "корабль поскрипывает". Они тоже непрестанно "повышают" чужую
сознательность, то есть заставляют людей "прорабатывать" (зазубривать наизусть) высушенные марксистские
формулировки и политические указания руководства. Хуже того: они принуждают граждан вечно исповедоваться,
клясться в верности социализму, заверять, что родине не изменили, и по-прежнему верят в непогрешимость
действий и реальность обещаний своих правителей.
Гражданин в коммунизме боится каждого "лишнего" шага: как бы не пришлось доказывать, что он не враг
социализма. Точно так же в эпоху средневековья человек обязан был вновь и вновь подтверждать свою
преданность церкви.
Все начинается со школы, с царящей в ней системы образования, тем же целям подчинена любая прочая сфера
духовной и общественной жизни. С рождения и до смерти человека окружает забота правящей партии о его
сознательности, совести и "росте". Журналисты, идеологи, наемные писатели, спецшколы, единственно
разрешенная господствующая идея, огромные материальные средства - таков круг действия этой заботы. Для
полноты картины добавьте сюда еще огромный объем массовой печатной, радио - и прочей пропаганды.
И тем не менее успехи невелики, с затратами и мерами несоизмеримы (исключая, понятно, новый класс, который
без всяких дополнительных мер готов неукоснительно придерживаться им самим избранной линии).
Ощутимых результатов удалось достичь единственно при подавлении любой не стыкующейся с официозом
сознательной инициативы, при искоренении инакомыслия.
И в коммунизме люди (что поделаешь?) продолжают мыслить, просто не могут без этого. Более того, люди подчас
мыслят не так, как предписывается. Возникает двойное мышление: одно для себя, другое - напоказ, согласно
официальному образцу. Такая же двойственность присуща оценке всевозможных явлений.