недостатками организации армии. «Ничто в это время, говорил он, по крайней мере в нашей армии, не
имело хотя бы внешнего вида порядка. Войска, едва одетые, окучивались в одном месте или
рассеивались по целому ряду пунктов по капризу отдельных начальников, или по желанию солдат.
Оружие было в самом плохом состоянии. Многие части были лишены его совершенно. А батальоны
всеобщего призыва приходили с пиками вместо всякого оружия. Съестных
- 96 -
припасов почти всегда не хватало, а если они приходили, они очень часто не распределялись сколько-
нибудь правильно, а расхищались солдатами, которые в большинстве частей потеряли всякую тень
дисциплины». Несмотря на это, когда дело доходило до боя, солдаты совершенно преображались:
«Однако, - продолжает Гриуа, - среди всех этих элементов разложения и поражения, из которых одного
было бы достаточно в обыкновенное время, чтобы уничтожить армию, эти же солдаты, глухие к голосу
своих начальников в ограде лагеря, становились другими людьми при виде неприятеля. От этого
опьянения распущенности у них оставался только пламенный энтузиазм, внушаемый любовью к
отечеству и страстью к свободе. Численность, дисциплина и опыт самых закаленных войск уступали их
бурной смелости: столько было тогда в душах благородных чувств, порыва, самоотречения, всего того,
что производит великие дела и порождает чудеса».
То, что пишет Гриуа, вовсе не было особенностью Пиринейского фронта. Решительно повсюду мы
видим то же самое. Те побудительные мотивы, которые заставляли солдат сражаться, давали ему силу и
волю не думать ни о чем, кроте победы. Раз на карту поставлена неприкосновенность революционных
завоеваний, их нужно было отстаивать во что бы то ни стало. Солдаты знали, что там, с тылу страна
голодает и переживает все ужасы террора. Они знали, что все это делается от того, что границы
закрыты, что англичане блокируют Францию с моря, что с юга и с востока во Францию нельзя
проникнуть потому, что всюду кипят бои, что в довершение всего в значительной части Франции идет
восстание, что вандейцы, поддерживаемые эмигрантами и Англией, являются не шуточным врагом, что
для спасения страны необходимо, чтобы никто не уклонялся от исполнения своего долга. И солдаты,
все до одного, превращались
- 97 -
в тех легендарных «спартанцев», которые прославили собою Рейнскую армию, имя которых
прогремело на весь мир. Со своей неизменной котомкою за плечами они шли, несмотря ни на какие
условия, не зная отдыха ни днем, ни ночью, сражаясь безпрерывно, полуголодные, босые, едва
защищенные против холода и дождя обрывками своей знаменитой синей формы. В таком виде они
способны были не только сражаться, но совершать такие подвиги, как зимний поход в Голландию при
семнадцатиградусном морозе в конце 1794 года. Очевидец рассказывает про занятие Амстердама: «Этот
город, славный своими богатствами, с изумлением смотрел, как десять батальонов храбрецов, без
башмаков, без чулок, прикрыв свою наготу соломой, торжествуя, под звуки военной музыки, вступили
в ограду его стен, составили ружья в козлы и несколько часов стояли на площади, на снегу и на льду,
терпеливо и безропотно ожидая, пока их поведут в казармы и накормят». Такие факты показывают, что
хотя дисциплина и хромала еще довольно часто, но там, где это было необходимо, солдаты умели ей
подчиняться. Это была настоящая революционная дисциплина, и солдаты отлично познавали ее
необходимость.
Конечно, армия не могла жить, ничего не евши и не имея из одежды нищего, кроме лохмотьев. Она
жила за счет тех стран, которые она проходила. Ней рассказывает о походах 1796 года: «Страна была
разграблена, и богатая добыча, которая должна была обеспечить наш успех, только
скомпрометтировала его. Никакой обоз не нес больше солдату ту скудную пищу, которая должна была
поддерживать его жизнь. Никакие повозки не подходили, чтобы подобрать храбреца, которого настигла