Одной из причин этого могло послужить то, что Лурье, намного опередив свое
время, решительно отказался от привлечения данных психоанализа, этнологии и
истории религии, желая выйти из того порочного круга, о котором недавно вновь
заговорил по тому же поводу Вернан (Vernant, Vidal-Naquet 1972). В этом смысле
работа Лурье шла в направлении, казалось бы, противоположном предыдущим
опытам истолкования мифа и загадки Эдипа. Уклоняясь от психоаналитических
разборов, грешивших, как и этнологические и историко-религиозные интерпре-
тации, излишним универсализмом, С. Я. Лурье стремился к собственно мифоло-
гическому подходу. Этим он и проложил путь к такому лишь теперь намеча-
ющемуся объединению разных наук, когда каждая из них остается независимой,
но именно поэтому может внести свой вклад в будущий синтез.
Современного исследователя в этой работе, написанной три четверти века на-
зад,
но полностью сохраняющей характер пионерской, подкупают черты той
эпохи — времени бури и натиска российского феноменологического формализ-
ма, сказавшегося и в строгом ограничении рассматриваемого материала, и в ме-
тодах формальной записи, его представляющего. Для С. Я. Лурье (как и для
В.
Я. Проппа в его труде о морфологии волшебной сказки, вышедшем почти в то
же время, ср. о сравнении двух петербургских ученых с этой точки зрения
Ginzburg 1990, 269) главной задачей было восстановление «праформы» мифа об
Эдипе (в духе гетевской морфологии с ее идеей Urform, ср. Иванов, Топоров
1975).
Для этого привлекались сходные черты других аналогичных мифов — как
греческих, так и ареалов, соседних с греческим и простирающихся на юг до Ма-
дагаскара и на восток до Океании (Luria 1927, 292; Lessa 1961,49—51, 172—214;
Mitchell 1968; Edmunds, Dundes 1981; Ginzburg 1990, 229, 270).
С точки зрения Лурье, в недавнее время принятой и развитой Гинзбургом, для
изучения мифа об Эдипе существенно наличие нескольких параллельных версий,
где герой умышленно или неумышленно убивает либо своего отца (как Эдип),
либо дядю (в том числе дядю по матери, как Телеф: хотя Лурье в этой работе не
сопоставляет своих выводов с этнологическими, такая возможность открывается,
потому что в подобных греческих мифах можно было бы искать символический
аналог отношений авункулата), либо деда, либо, наконец, будущего тестя. К чис-
лу общих структурных признаков всей группы мифов принадлежит деформация
конечности — ноги или обуви героя, как это теперь детально показал в своем ис-
следовании, развивающем идеи Лурье и Проппа, Гинзбург (Ginzburg 1990,
228—
231 и след.): неожиданным образом оказываются друг с другом связаны миф
Эдипа и другой широко распространенный сюжет — Золушки. Эта сторона совре-
менных исследований мифа об Эдипе приводит вплотную к Эдиповой загадке.
Хотя загадки типа разбираемой ниже Эдиповой (чаще всего в форме загадки о
животном: «Какое животное ходит на четырех ногах утром, на двух в полдень, на
трех вечером?», но ср. ниже об особом типе животного в индоевропейском про-
тотипе загадки) очень широко распространены в Старом Свете (Аагпе 1919, 1 и
след.) и отчасти в Новом (Levi-Strauss 1984, 129 и след.), особенно существенной
становится эта загадка по отношению к Эдипу, который свое имя (О/Ж-дои?) по-
лучил от распухших ног (Hoefer 1965, 740—743; Vernant, Vidal-Naquet 1972; Max-
well-Stuart 1975) и в старости не мог не опираться на палку (ср. Edmunds 1981,
18—19).
Тема ног (в аспекте гротескного тела) соединяет имя Эдипа, его биогра-