Кирюшина Ю.Ф., Тишкина А.А. (ред.) Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири: Сборник научных трудов

Подождите немного. Документ загружается.

311

плывы глины по внешней поверхности. Отсутствует лощение. Ке-

рамика толстостенная (до 1,7 см). Есть причины заявлять и о неот-

работанной технологии сушки и обжига: на поверхности присутст-

вует большое количество трещин, горшки «мажутся» – в мокром

состоянии очень легко отходят поверхностные слои.

Специфична орнаментация сосудов данной группы: орна-

мент прост и однообразен, ограниченное применение элементов

сопровождается и предельно простыми композиционными по-

строениями. Сосуды имеют орнаментированный рядом наклонных

насечек верхний край горловины; по шейке – ряды жемчужин,

ямок, реже – ряд наклонных насечек; на плечиках – один – два ряда

наклонных насечек или оттисков гребенки, иногда в сочетании с

ямками или жемчужинами, нанесенными поверх основного орна-

мента. Есть несколько изделий с «веревочным» орнаментом.

Вопрос о культурной атрибутике данного типа на сегодняш-

ний день решить довольно сложно. Однако отметим, что тезис, вы-

сказанный еще в 1985 г. В.И. Молодиным (1985, с. 163): «…перед

нами одна из форм внутренней эволюции ирменской культуры»,

имеет право на сосуществование, хотя мы отдаем себе отчет о его

уязвимости. С точки зрения технологических особенностей, содер-

жания орнаментальных мотивов и их расположения на сосуде, ир-

менские традиции можно признать доминирующими.

Вместе с тем такой выраженный керамический комплекс об-

наружен пока только на памятнике Чича-1. Для самого памятника

фиксируется весьма показательная ситуация: в наиболее укреплен-

ной части доминирует позднеирменская посуда, представленная

разными типами. В качестве сопутствующей имеет место керамика

сузгунского и красноозерского облика, редко –завьяловская и неат-

рибутированная керамика. Последняя доминирует на периферий-

ной части городища, где позднеирменская и другие комплексы

представлены в малом количестве. Все это свидетельствует о

сложном этнокультурном составе населения, одновременно прожи-

вающего в одном поселке.

Дальнейшее изучение городища, равно как и углубленное

исследование керамического комплекса, позволит вскрыть ряд обо-

значенных проблем, чрезвычайно важных для реконструкции исто-

рико-культурных процессов, протекавших в Евразии в переходное

от бронзы к железу время.

312

В.И. Молодин, О.И. Новикова, Г. Парцингер, Й. Шнеевайсс,

А.Е. Гришин, Н.С. Ефремова, М.А. Чемякина

Институт археологии и этнографии СО РАН;

Германский археологический институт

ПОГРЕБЕНИЯ ЛЮДЕЙ

НА ЖИЛОМ ПРОСТРАНСТВЕ ГОРОДИЩА ЧИЧА-1

Комплексные исследования городища Чича-1, ведущиеся на

протяжении последних трех лет (см.: Молодин В.И., Парцингер Г.,

Гаркуша Ю.Н. и др., 2001а; 2001б; 2002) существенно увеличили

фонд археологических источников по переходному от бронзы к

железу времени лесостепной зоны Западной Сибири. Одним из ин-

тересных фактов, зафиксированных на памятнике, являются чело-

веческие погребения, совершенные на территории городища, в том

числе в жилищах. Предварительные сообщения, касающиеся этих

находок, были представлены ранее (Молодин В.И., Парцингер Г.,

Гаркуша Ю.Н. и др., 2001а, с. 385, 387; 2001б, с. 114–115; Нови-

кова О.И., 2002; Новикова О.И., Шнеевайсс Й., 2002). В полевом

сезоне 2002 г. получены новые данные (Молодин В.И., Парцингер Г.,

Гаркуша Ю.Н. и др., 2002, с. 388, 390) что позволяет вновь обра-

титься к этому сюжету.

При разборке культурного слоя на различных участках горо-

дища (на межжилищном пространстве, в заполнении жилищ и рва)

были обнаружены разрозненные человеческие кости, фрагменты

черепов и зубы. Данные находки мы склонны интерпретировать

как разрушенные погребения, хотя возможно и другое объяснение:

например, как проявление каннибализма, поскольку фрагмент ли-

цевой части одного из черепов был разрублен и обожжен.

В непосредственной близости от конструкции №5 (раскоп 3)

было исследовано погребение взрослой женщины, находившееся в

неглубокой, но обширной по площади могильной яме. Погребенная

лежала на спине, с подогнутыми вверх коленями, головой на юг.

Сопроводительный инвентарь представлен тремя позднеирмен-

скими сосудами. В заполнении могилы обнаружен фрагмент че-

репа еще одной взрослой особи (Молодин В.И., Парцингер Г.,

Гаркуша Ю.Н. и др., 2001б, с. 114–115).

Остальные исследованные захоронения находились внутри

жилищ. Обнаружено семь погребений младенцев: одно в жилище

№8 (раскоп 5), два в жилище №3а (раскоп 6), одно в жилище №9

313

(раскоп 7), два в жилище №10 (раскоп 10) и одно в жилище №11

(раскоп 12). Погребения совершены в небольших и неглубоких

ямах, параметры которых соответствуют размеру тела младенца в

скорченном положении, то есть умершие были буквально втиснуты

в ямы. В трех случаях погребенные находились на правом боку, в

скорченном положении, головой на юг, восток, и юго-восток, со-

проводительный инвентарь отсутствовал. Все погребенные, по оп-

ределению антропологов к.б.н. Т.А. Чикишевой и Д.В. Позднякова,

являлись новорожденными. Расположение ям-могил явно не слу-

чайно: они примыкают к стенам котлованов (восточная или запад-

ная), либо находятся в непосредственной близости от одного из

углов жилища (северо-западный, юго-западный, северо-восточный)

и, как правило, вписаны в ряд столбовых ям. Кроме этого, в жили-

ще №11 (раскоп 12) обнаружено вторичное погребение подростка.

В яме, примыкающей к восточной стенке жилища, находились не-

сколько разрозненных костей. Сопроводительный инвентарь пред-

ставлен бронзовым кольцом-пронизкой.

Важно отметить тот факт, что погребения совершены как в

центральной части городища, так и на его периферии, что еще раз

свидетельствует об одновременности функционирования всего посе-

ленческого комплекса. Захоронения, совершенные на территории

городища, и погребения из некрополя, расположенного рядом с па-

мятником, но уже за пределами внешней линии оборонительных со-

оружений (Молодин В.И., Парцингер Г., Чемякина М.А. и др., 2001,

с. 395–397), сближают общие черты погребального обряда: размеще-

ние умерших в скорченном положении на правом боку, преоблада-

ние южной ориентации, наличие вторичных погребений, совершен-

ных в неглубоких могилах. Данные черты корнями уходят в эпоху

поздней бронзы, являясь характерными для ирменской культуры

(Молодин В.И., 1985, с. 134–135). Наряду с этим появляются и нова-

ции: захоронение на спине с подогнутыми вверх коленями, помеще-

ние вторичных погребенных в более глубокие ямы. Уместно отме-

тить присутствие таких черт на могильнике переходного от бронзы к

железу времени Старый Сад (Молодин В.И., Нескоров А.В., 1992).

Захоронение умерших на территории поселений, в том числе

в жилищах – явление достаточно распространенное во времени и

пространстве (Алкин С.В., 1998, с. 77), но наиболее характерен

данный обряд для обществ с производящей системой экономики,

ведущих оседло-земледельческий образ жизни (Бибиков С.Н., 1953,

314

с. 194–199; Алекшин В.А., 1986, с. 151–153; Антонова Е.В., 1990).

«Сознание постоянной связи коллективов родственников, живших и

умерших, с определенным местом обитания приводило к совмеще-

нию жилого пространства и мест захоронений» (Антонова Е.В., 1990,

с. 38). В земледельческих культурах Востока погребения детей часто

совершались под полом, стенами и порогом жилищ (Ghirshman R.,

1954, p. 30). В Средней Азии подобная традиция распространяется с

IV тыс. до н.э. (Pumpelly R., 1908, p. 39; 491; Литвинский Б.А., 1952,

с. 49–50) и бытует вплоть до этнографической современности (За-

днепровский Ю.А., 1962, с. 99). Блестящая этнографическая подбор-

ка проявления этой традиции в виде закапывания последа в доме или

рядом с ним приведена Б.А. Литвинским (1958, с. 31–33).

Среди материалов археологических культур Западной Сиби-

ри и сопредельных территорий известны отдельные случаи челове-

ческих погребений, или находки разрозненных костей на поселени-

ях (см.: Евдокимов В.В., Корочкова О.Н., 1991, с. 54; Матвеев А.В.,

1993, с. 73; Мокрушин В.П., 1989, с. 83). Е.Е. Кузьмина упоминает

о жертвенных погребениях маленьких детей под полом андронов-

ских жилищ (Кузьмина Е.Е., 1994, с. 97). Чаще встречаются наход-

ки, интерпретируемые как человеческие жертвоприношения на

святилищах, культовых местах, жертвенных комплексах, связан-

ных с поселениями (Мельничук А.Ф., Оборин В.А., 1989, с. 76–78;

Черных Е.М., 2001, с. 70–72).

Скорее всего, обряд погребения на поселениях и в жилищах

не был традиционным для древнего автохтонного населения Запад-

ной Сибири, и его истоки следует искать на других территориях.

Погребение младенцев в жилищах является характерной чер-

той петровских поселений Северного Казахстана. Захоронения со-

вершались в полу жилищ в небольших овальных ямах, вытянутых по

линии З–В, у головы погребенного, как правило, находился сосуд

(Зданович Г.Б., 1988, с. 133). Территориально и хронологически

близкими петровским комплексам являются памятники нуртайского

типа Центрального Казахстана. На поселениях нуртайского типа

также известны погребения младенцев. Погребенные вне жилищ на-

ходились в неглубоких ямах, в скорченном положении на левом бо-

ку, преобладающая ориентация – западная. Ребенок, погребенный в

центре одного из жилищ, лежал на животе (Ткачев А.А., 1999, с. 22–

24). Как уже отмечалось, широко распространены погребения детей

в жилищах в древнеземледельческих культурах Передней и Средней

Азии (Алекшин В.А., 1986; Антонова Е.В., 1990).

315

Таким образом, интересующий нас обряд тяготеет к юго-

западным (по отношению к Барабинской лесостепи) территориям.

Наиболее ранним его проявлением в западносибирских материалах

можно считать наличие детских погребений на поселении, зафик-

сированное В.И. Соболевым и А.Н. Панфиловым при раскопках па-

мятника кротовской культуры Абрамово-11 в Барабе (Соболев В.И.,

Панфилов А.Н., Молодин В.И., 1989). Аналогичные факты отмече-

ны на поселении Березовая Лука (Лесостепной Алтай), исследова-

ния которого ведутся под руководством Ю.Ф. Кирюшина. На пло-

щади поселения обнаружены шесть погребений младенцев, а также

разрозненные кости, принадлежащие разновозрастным особям

(Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., Грушин С.П., 1999, с. 391).

О контактах «кротовцев» с носителями среднеазиатских культур

эпохи бронзы уже говорилось ранее (Молодин В.И., 1988). Вероятно,

интересующая нас традиция была транспортирована населением,

проникшим в Западную Сибирь в 1-й пол. II тыс. до н.э. из Средней

Азии. Присутствие у «кротовцев» европеоидных черт, зафиксирован-

ное Т.А. Чикишевой, свидетельствует в пользу этого предположения.

О наличии связей населения городища Чича-1 с южными ре-

гионами косвенно свидетельствуют немногочисленные находки на

памятнике фрагментов крашеной и расписной керамики.

Какова причина погребения младенцев в жилищах? Мы уже

выдвигали две возможные версии объяснения (Новикова О.И.,

2002, с. 192; Новикова О.И., Шнеевайсс Й., 2002, с. 199–200). Пер-

вая основана на широко известных как по археологическим, так и

по этнографическим источникам фактах особого отношения к де-

тям младенческого возраста (и при жизни, и после смерти). В дан-

ном случае слабым местом этой версии является одинаковый воз-

раст погребенных и относительно малое количество погребений.

По материалам могильника эпохи поздней бронзы Старый Сад

(Центральная Бараба) Т.А. Чикишева приводит следующие показа-

тели смертности для основных возрастных групп: мужчины –

41,7%, женщины – 31,2%, дети – 27,1%. При этом 38,5% от общего

числа умерших детей составляли новорожденные и дети до года

(Чикишева Т.А., 2000, с. 132). Сомнительно, что при предполагае-

мом высоком уровне детской смертности количество детей, умер-

ших в возрасте до года, на городище Чича-1 было столь незначи-

тельным и что все они были новорожденными.

Второе объяснение построено на жертвенном характере мла-

денческих погребений. В пользу этой версии можно привести раз-

316

личные этнографические свидетельства, но подтвердить ее археоло-

гически очень сложно. Следы насильственного умерщвления (либо

каких-то последующих действий с телом) по нашим материалам не

зафиксированы. Какие-либо предметы, которые можно было интер-

претировать как жертвенные, в погребениях отсутствуют. Еще слож-

нее обстоит дело с интерпретацией возможного характера жертвы. В

литературе приводятся следующие варианты: строительная жертва

(Байбурин А.К., 1983, с. 61–62; Формозов А.А., 1984, с. 240; Кузьми-

на Е.Е., 1994, с. 97), предотвращение болезни и смерти будущих де-

тей (Антонова Е.В., 1990, с. 105), идея возрождения умершего (Анто-

нова Е.В., 1990, с. 105; Алекшин В.А., 1986, с. 152), культ плодородия

(Бибиков С.Н., 1953, с. 197–198; Антонова Е.В., 1990, с. 106–107).

Нам представляется, что погребение младенцев, даже умер-

ших естественной смертью, в любом случае носило культовый ха-

рактер символической жертвы. Ребенок, не достигший определен-

ного возраста, у многих народов в большей степени принадлежал

не миру людей, а миру духов и наделялся соответствующими каче-

ствами, позволяющими выступать в роли медиатора.

Тот факт, что, помимо младенцев, на жилом пространстве

городища хоронили в определенных случаях подростков и взрос-

лых, свидетельствует о проявлении более сложных представлений

и связанных с ними обрядовых действий, понять и реконструиро-

вать которые еще предстоит.

В.И. Молодин, Г. Парцингер, А.Е. Гришин, Ж.В. Марченко,

Й. Шнеевайсс, О.И. Новикова, Н.С. Ефремова

Институт археологии и этнографии СО РАН;

Германский археологический институт

ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННАЯ ДИНАМИКА

ГОРОДИЩА ЧИЧА-1: АНАЛИЗ

СТРАТИГРАФИИ И ПЛАНИГРАФИИ

Четыре года интенсивных исследований на памятнике позво-

ляют по-новому осветить некоторые проблемы пространственно-

временной динамики городища. В данной статье мы опираемся на

стратиграфические и планиграфические наблюдения. Основная

цель – проанализировать полученные результаты, создать рабочие

гипотезы для понимания процесса формирования городища и оп-

ределить принципиально важные с этой точки зрения участки для

дальнейших исследований.

Рис. 1. а – магнитограмма городища и местоположение раскопов 1979, 2000–2002 гг. Пунктир – перспективная

область; б – схема условного членения городища и номенклатура жилых площадок и рвов. Условные обозначения:

1 – край террасы; 2 – линия и обозначение рва; 3 – границы и обозначение раскопов; 4 – линия разреза

318

Для удобства изложения и анализа в данной работе и в

дальнейшем предлагается условная система членения городища и

номенклатура основных линий рвов и жилых площадок (рис. 1б).

Данная схема опирается на магнитограмму памятника (рис. 1а).

Наиболее важные для нас стратиграфические колонки исследова-

ны на раскопах 3, 7, 8, 10, 12. Планиграфия городища анализиро-

валась на основе исследованных участков и магнитограммы.

На раскопе 8 были исследованы часть зольника и участки

рвов А и В (рис. 1б, 2а.-1). Ров А имел ширину по верхней грани-

це 6,5 м, по дну – 4,2–4,6 м, глубину – 0,8–1,30 (здесь и далее глу-

бины даны относительно уровня материка) и трапециевидный

профиль. Вероятно, время его сооружения и использования как

фортификационной системы относится к моменту функциониро-

вания зоны I (исследования в этой зоне пока не проводились). За-

тем в ходе расширения площади городища за счет застройки про-

странства за пределами рва А, формируется зона II, ограничивае-

мая рвом С. Возможно, именно на этом этапе ров А утрачивает

первоначальную роль и используется, судя по разрезу, в качестве

зольника.

На одном из этапов существования зоны II, когда ров А был

на 1/2 заполнен отходами, она была разделена на две части рвом

В – зоны II a и II b (рис. 1б; 2а.-1). Строительство рва В велось с

учетом существовавших тогда построек в зоне II. Он проходил от

рва С ко рву А и далее пролегал по его линии к краю террасы.

При этом ров В в месте слиянии не выходил за границы рва А: он

был гораздо уже и не доходил до дна рва А. Ширина рва В по

верхнему краю составляла 1,7–2 м, по дну – 0,15–0,6 м, глубина –

1,15–1,3 м, в профиле он имел форму конуса. Функцию рва В од-

нозначно определить сложно. Следует отметить, что на дне его

отложились водные наносы (дренажная канава ?). Когда ров В

был заполнен на 1/4, то вместе с остатками рва А он был полно-

стью засыпан. Доминирующей керамикой на всех вышеперечис-

ленных этапах являлась позднеирменская (с небольшой долей по-

суды более северных культур переходного времени, а также кера-

микой, господствующей на участках городища III и IV).

319

Рис. 2: а – схемы стратиграфических разрезов раскопов 8 (1), 7 (2), 10

(3), 12 (4); б – возможные этапы развития зон I и II (1), III и IV (2).

Условные обозначения: 1 – контуры и номенклатура возникших рвов

и площадок; 2 – контуры и номенклатура заброшенных рвов и

площадок; 3 – местоположение «северной» улицы зоны III b;

4 – неизвестно время возникновения или запустения

320

Строительство рва С и рва А шло по схожим архитектур-

ным канонам. Аналогичны конструкционные особенности рвов:

пропорция ширины и глубины смещена в сторону первой – 6:1,

трапециевидный профиль. Правда, последнее обстоятельство для

рва С не бесспорно, так как позднее он дважды подвергался об-

новлению, в ходе которого его глубина увеличивалась, а ширина

сокращалась (раскоп 3 – Молодин В.И., Парцингер Г., Гаркуша Ю.Н.

и др., 2001, рис. 94, 95). Оба обстоятельства указывают на то, что

следование этим традициям было обусловлено сходством функ-

ций рвов А и С.

Отметим также, что ров С’’’ на участке, изученном в раскопе

7 (рис. 2а.-2), наиболее напоминает размерами и профилем ров Е’’

(см. ниже). В месте пересечения рвов Е и С на магнитограмме за-

фиксирован участок, где рвы идут практически параллельно, а за-

тем, по всей видимости, совмещаются (рис. 1а, 1б). Можно предпо-

ложить, что ров С на данном участке был перерезан при последней

реконструкции рва E’’. По сути, это пока единственная стратигра-

фическая возможная, но неподтвержденная привязка, синхронизи-

рующая развитие зон I и II («цитадель») и зон III и IV (периферия

городища), о которых речь пойдет ниже.

Анализ стратиграфии позволил выделить два этапа сущест-

вования рва Е – фазы Е’ и Е’’ (рис. 2а-3) на раскопе 10. Ров E’ имел

ширину до 2,5 м и глубину 2–1,3 м. В эту фазу ров имел уплощен-

ное дно и трапециевидный профиль. Достоверно зафиксированы

два прохода во рву. В рамках раскопа 10 рвы Е’ и Е’’ явственно

разделились, но ров Е’ почти никак не отразился при геомагнитном

мониторинге, произведенном на данном участке различными мето-

дами (рис. 1а; Молодин В.И., Парцингер Г., Чемякина М.А. и др.,

2001, с. 394–396, рис. 2). По всей видимости, это результат спе-

цифичного заполнения рва. Ров E’ перекрыт жилищными котло-

ванами 10 и 12 (раскоп 10) (Молодин В.И., Парцингер Г., Гар-

куша Ю.Н. и др., 2002, с. 386–388). К этому моменту он был за-

полнен более чем на 2/3 специально или в процессе естественно-

го разрушения.

Ров Е’’ имеет другой, конусовидный профиль, ширину до

5,8 м по верху и глубину 1,8–2,5 м. Зафиксировано три разрыва

рва (раскопан один) – проходы на жилую территорию городища.

По всей видимости, магнитограмма наиболее ярко отразила имен-

но ров Е’’.