Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Доказательство в исторической науке

241

добавить: «И моя память меня не обманывает, потому что вот его

ответ»,— тогда я обосновываю утверждение о прошлом определен-

ным фактом, и я уже говорю, как историк. По той же самой

чине в настоящем очерке нет необходимости рассматривать

ведливость претензий людей, утверждающих, что, когда они нахо-

дятся на месте происшествия, они являются очевидцами

событий. Что фактически происходит в таких случаях и действи-

тельно ли люди, которым случилось быть там, получают историче-

ское знание,— это, несомненно, интересные вопросы, но данная

книга — неподобающее место для их обсуждения, ибо если эти

люди даже получают знание прошлого, оно не организованное, не

выводное, не научное знание, не история.

II.

Разные виды наук организованы различными способами. От-

сюда должно следовать (а точнее, это равносильно тому), что для

разных видов характерны разные

логического вывода. И дей-

ствительно, способ соотнесения знания и тех оснований, на кото-

рых оно строится, не является одинаковым для всех видов знания.

Учение об одинаковости логического вывода для всех наук, учение,

из которого вытекает, что человек, изучивший природу вывода как

такового (назовем его логиком), может верно оценивать основа-

тельность какого-нибудь вывода, обращая внимание только на его

форму, хотя он и не имеет никаких специальных знаний в отно-

шении его содержания, принадлежит Аристотелю; но это учение

ошибочно, хотя в него все еще верят многие очень способные люди,

которые были обучены чрезвычайно односторонне, только в духе

аристотелевской логики или же логик, позаимствовавших у послед-

ней свои основные положения

Наивысшие научные достижения древних греков были связа-

ны с математикой; их главное исследование по логике вывода было

поэтому, естественно, посвящено той форме вывода, с которой мы

сталкиваемся в точных науках. Когда в конце средних веков нача-

ли развиваться современные естественные науки, построенные на

наблюдении и эксперименте, то восстание против аристотелевской

логики стало неизбежным, и в частности восстание против аристо-

телевской теории доказательства, которая ни в коем случае не

Читатель, может быть, простит мне одно личное воспоминание. Я был еще

молодым человеком, когда один весьма заслуженный лектор делал перед ака-

демической аудиторией доклад, посвященный археологическому вопросу, пред-

ставлявшему специальный интерес для меня. Точка зрения, высказанная им

была новой и революционной, и мне нетрудно было убедиться в том, что онг

была им вполне доказана. Я полагал (достаточно

что

ясное и связное доказательство должно убедить любого слушателя, даже

кого, который не имел никаких предварительных знаний в этой области

И тот факт, что это доказательство совершенно не убедило (очень ученыа

и проницательных) логиков в аудитории, вначале сильно смутил меня,

в конечном итоге оказался весьма поучительным.

242 Идея истории. Часть V

могла охватить технику доказательства, фактически используемую

новой наукой. Так постепенно возникла новая логика вывода,

основанная на анализе процедур, используемых в новых естествен-

ных науках. Учебники по логике, которыми пользуются сегодня,

все еще несут на себе следы этой революции в виде того разгра-

ничения, которое они проводят между двумя типами вывода —

«дедуктивным» и «индуктивным». И только в конце девятнадца-

того столетия историческая мысль достигла стадии развития,

сравнимой со стадией, к которой подошли естественные науки к

началу семнадцатого. Однако это событие все еще не интересует

философов, пишущих учебники по логике.

Главной особенностью вывода в точных науках, особенностью,

теоретическое объяснение которой пытались дать греческие логи-

ки, формулируя правило силлогизма, является известная логиче-

ская обязательность, в силу которой человек, делающий опреде-

ленное допущение, вынужден, сделав его, делать и другие.

Свобода выбора сохраняется за ним в двояком отношении: он не

обязан делать начальное допущение (факт, который на языке ло-

гики выражается следующим образом: «Исходные посылки в

доказательстве сами не доказуемы»), а если он уже сделал его,

то у него всегда есть возможность прекратить мыслить, когда он

того пожелает. Чего он не может сделать, так это принять исход-

ные посылки, мыслить, основываясь на них, и прийти к заключе-

нию, которое не является логически правильным.

В том, что называется «индуктивным» мышлением, нет такой

обязательности. Сущность мыслительного процесса здесь состоит

в том, что, сопоставив определенные наблюдения и найдя, что они

создают закономерную картину, мы экстраполируем последнюю на

неопределенное множество других случаев, точно так же, как че-

ловек, нанесший несколько точек на миллиметровую бумагу и уви-

девший, что они образуют параболу, говорит себе: «Точки, на-

несенные мною, указывают на то, что форма кривой — парабола»,—•

и экстраполирует параболическую линию в обоих направлениях так

далеко, как ему захочется. На языке логики это называется дви-

от известного

неизвестному или от частного к общему.

Этот переход от известного к неизвестному и составляет сущность

«индуктивного» мышления, хотя логики, пытавшиеся построить

теорию такого мышления, не всегда понимали, что описанная нами

экстраполяция никогда не является логически принудительной.

Мыслитель, делающий ее, логически свободен совершать и не

совершать эту экстраполяцию, он может поступать, как хочет. В за-

кономерной картине явлений, полученной на основе "наблюдений,

нет ничего такого, что заставляло бы его или кого-нибудь другого

экстраполировать данным конкретным образом или экстраполиро-

вать вообще.

Эту вполне очевидную истину часто упускают из виду потому,

что люди загипнотизированы авторитетом аристотелевской логики

Доказательство в исторической науке

243

и усматривают более близкое сходство между «дедуктивным» и

«индуктивным» мышлением, т. е. между точными науками и нау-

ками наблюдения и эксперимента, чем оно есть в действительно-

сти. В обоих случаях для любого вывода мы имеем некие исходные I

положения, по традиции называемые посылками, и некое завер-

положение, по традиции называемое заключением, и в обо-

их случаях посылки «доказывают» заключение. Но в то время как 1

в точных науках это означает, что они подкрепляют заключение

или делают его логически обязательным, в науках, построенных на

опыте и эксперименте, «доказательство» означает только оправда-

ние заключения посылками, т. е. они дают право любому желаю-

щему принять его. Когда говорят, что посылки «доказывают» оп-

ределенное заключение в индуктивном выводе, то под этим надо

понимать, что они несут с собою не обязательство, а только раз-

решение принять заключение. В этом и состоит подлинный смысл

глагола «доказывать (approuver, probare), но здесь нет необходи-

мости останавливаться на этом.

Если на практике такое разрешение, аналогичное многим дру-

гим разрешениям, фактически эквивалентно принуждению, то это

происходит только потому, что мыслитель, получив его, не считает

себя свободным экстраполировать или не экстраполировать по

своему желанию. Он считает себя обязанным совершать экстрапо-

ляцию, и совершать ее определенным образом, а обязательства

этого рода, если мы углубимся в их историю, имеют свои корни I

в определенных религиозных убеждениях, касающихся природы и ее

творца — бога. Более детальное развитие этого положения сейчас

было бы неуместно. Но все же нам хотелось бы добавить, что если

некоторые читатели считают это положение парадоксом, то только

потому, что их головы замутнены пропагандистской литературой,

литературой, начавшейся с так называемого движения «просвети-

телей» в восемнадцатом столетии и продолженной «конфликтом

между религией и наукой» в девятнадцатом. Здесь во имя «науч-

ной точки зрения» подверглась ожесточенным нападкам христиан-

ская теология. Фактически же эта якобы научная точка зрения

основывается на этой теологии и ни на минуту не может пережить

ее разрушения. Уберите христианскую теологию, и у ученого

будет больше мотивов делать то, что позволяет ему делать индук-i

тивное мышление

если он продолжит свою деятельность вооб-

ще, то только потому, что будет слепо следовать условностям той

профессиональной группы, к которой он принадлежит.

III.

Прежде чем дать позитивную характеристику специфических ι

черт исторического вывода, мы считаем полезным описать их в не-

гативном плане, т. е. описать то, что очень часто ошибочно отож-

дествляется с ними. Как и всякая наука, история автономна. Исто-

244 Идея истории. Часть V

рик имеет право и обязан, пользуясь методами, присущими его

науке, составить собственное суждение о том, каково правильное

решение любой программы, встающей перед ним в процессе его

работы. У него никогда не существует никаких обязательств, и он

не имеет права позволить кому-то другому решать этот вопрос за

него. Если же кто-нибудь другой, неважно кто (пусть даже очень

ученый историк, или свидетель события, или лицо, пользующееся

доверием человека, совершившего историческое действие, или,

наконец, сам исторический деятель), поднесет ему на блюде гото-

ответ на его вопрос, он обязан отвергнуть его, и не потому,

что считает своего информатора обманщиком или обманутым,

а потому, что, принимая чье-либо суждение, он отказывается от

собственной автономии историка и позволяет другому делать за

него то, что, как мыслитель, мыслящий научно, он может сделать

только сам. У меня нет необходимости доказывать читателю истин-

ность этого положения. Если он знаком с работой историка, то по

собственнму опыту знает, что это верно. А если он не знает это-

го, то он ничего не знает об истории и чтение этой книги не при-

несет ему ни малейшей пользы, так что самое

для него

сейчас же на этом месте прервать его.

Когда историк принимает готовый ответ на какой-нибудь зада-

ваемый им вопрос, ответ, даваемый другим человеком, то этот дру-

гой человек называется «авторитетом», а утверждение этого авто-

ритета, принимаемое историком, именуется «свидетельством». В той

мере, в какой историк принимает свидетельство авторитета и счи-

тает его исторической истиной, он, очевидно, теряет право назы-

ваться историком; но у нас нет другого термина для того, чтобы

назвать его как-то иначе.

Однако я отнюдь не пытаюсь внушить читателю мысль, что

свидетельствами вообще никогда нельзя пользоваться. В практи-

ческой повседневной жизни мы постоянно и с полным основанием

принимаем информацию, исходящую от других людей, считая их

как хорошо информированными, так и заслуживающими доверия,

а иногда и располагаем известными основаниями для этого убеж-

дения. Я даже не отрицаю, хоть и не утверждаю, что иногда

(в тех случаях, например, когда о событии хорошо помнят) наше

принятие такого свидетельства может выйти за рамки простой

веры и заслужить наименование знания. Я утверждаю только то,

что такое принятие свидетельства никогда не может быть истори-

ческим знанием, потому что оно никогда не может быть научным

знанием. Это ненаучное знание, ибо оно не может быть оправда-

но ссылкой на то основание, на котором оно строится. А коль ско-

ро у нас есть такое основание, то перед нами уже больше не сви-

детельство. Когда свидетельство

основанием, то

наше принятие его перестает быть принятием свидетельства как

такового, это утверждение чего-то, базирующегося на определен-

ных основаниях, т. е. историческое знание.

Доказательство β исторической науке

245

и клей

Существует разновидность истории, которая полностью зависит

от свидетельства авторитетов. Как я уже сказал выше, в действи-,'

тельности это вообще не история, но у нас нет другого термина

для нее. Метод, с помощью которого она создается, таков: сначала

решают, о чем мы хотим знать, затем переходят к поиску свиде-

тельств о нем, свидетельств устных или письменных, предположи-

тельно исходящих от прямых участников интересующих нас собы-

тий, или от их очевидцев, или же от лиц, повторяющих то, что

участники и очевидцы событий рассказали им, или их информан-

там, или же информантам их информантов и т. д. Обнаружив в

такого рода суждении нечто, относящееся к поставленной про-

блеме, историк извлекает его из источника и включает, сделав,

если нужно, перевод и изложив его в подобающем, по его мнению,

стиле, в свою собственную историю. Как правило, в тех случаях,

когда в распоряжении историка оказывается много высказываний

такого рода, одно из них говорит ему то, чего не говорит другое.

Тогда оба высказывания включаются в собственное повествование

историка. Иногда же он находит, что одно из этих высказываний

противоречит другому. Тогда, если у него нет способа примирить

их, он должен решить, какое из них должно быть отброшено,

а это, если он добросовестен, приведет его к критическому рас-

смотрению относительной достоверности противоречащих друг

другу авторитетов. А иногда один из его источников или даже все

они расскажут ему нечто такое, чему он просто не сможет пове-

рить, историю, типичную, может быть, для предрассудков того

времени, когда жил автор источника, или кружка, в который он

входил, но не вызывающую доверия в более просвещенную эпоху,

историю, которую поэтому следует опустить.

Историю, конструируемую с помощью отбора и комбинирова-

ния свидетельств различных авторитетов, я называю историей

ножниц и клея. Я повторяю, что в действительности это не исто-

рия вообще, потому что в ней не удовлетворяются необходимые

условия научного знания; но до недавного времени существовала

только такая история, и

часть того, что люди читают

даже пишут по истории сегодня, принадлежит истории этого типа.

Следовательно, люди, которые мало знают об истории (некоторые

из них, хотя я недавно распрощался с ними, все еще, может, чи-

тают эту книгу), скажут с некоторым нетерпением: «Почему Вы

говорите, что это не история, это как раз сама история; ножницы

и клей, но это и есть история, и потому история — не наука. Это

знают все, несмотря на беспочвенные претензии историков-про-

фессионалов, желающих возвысить значение своего труда». Поэто-

му я скажу еще несколько слов о пороках истории ножниц и клея.

Метод ножниц и клея был единственным историческим мето-

дом, известным поздней античности или средним векам. Он су-

ществовал тогда в своей простейшей форме. Историк собирал сви-

246

истории. Часть V

детельства, устные или письменные, исходя из своей оценки их

достоверности, и соединял их воедино для публикации. Работа,

которую он проделывал при этом, была отчасти литературной —

он подавал материал в форме связного, однородного и убедитель-

ного повествования,— а отчасти риторической, если уместно

прибегнуть к данному слову, чтобы отметить тот факт, что боль-

шинство древних и средневековых историков стремились к доказа-

тельству какого-нибудь положения, особенно философского, поли-

тического или теологического характера.

Только в семнадцатом веке, после того как возрожденческая

реформа естествознания была полностью завершена, историки ста-

ли думать, что и их дом следует привести в порядок. С этого време-

ни начались новые поиски в области исторического метода. Одни

из них были связаны с систематическим исследованием авторите-

тов для определения их относительной достоверности, в частности

исследование принципов оценки достоверности источника. Другие

связаны были со стремлением расширить базу истории за счет

нелитературных источников, таких, как монеты, надписи и подоб-

ные остатки древности, которые до сих пор интересовали не исто-

риков, а только собирателей разных достопримечательностей.

Первое направление не преступало границ истории ножниц и

клея, но постоянно меняло ее характер. Коль скоро поняли, что

утверждение автора никогда не должно приниматься за историче-

скую истину, до тех пор пока достоверность этого автора вообще

и этого утверждения в частности не будет подвергнута всесторон-

ней проверке, само слово «авторитет» исчезло из словаря истори-

ческого метода и сохраняется только как архаический пережиток.

Ибо тот, кто высказывал определенное историческое суждение,

отныне стал рассматриваться не как человек, чьи слова должны

быть приняты за истину, что и предполагает само значение

слова «авторитет», а как человек, который добровольно занял

положение свидетеля на процессе и должен подвергнуться пере-

крестному допросу. Документ, до той поры называвшийся автори-

тетом, теперь приобрел новый статус, который правильнее всего

может быть передан термином «источник», термином, указываю-

щим просто, что в нем содержится данное утверждение, но никак

не выводы относительно ценности этого утверждения. Послед-

няя — sub

*, и судит о ней историк.

Такова «критическая история» в том ее виде, как она раз-

рабатывалась начиная с семнадцатого века. В девятнадцатом же

столетии она была официально провозглашена апофеозом истори-

ческого сознания. В связи с ней нужно отметить две вещи: во-

первых, она все еще была одной из форм истории ножниц и клея;

во-вторых, она уже в принципе вытеснялась чем-то другим, ради-

кально отличным от нее.

* находящееся на рассмотрении судьи

Доказательство в исторической науке

247

1. Проблема, для которой историческая критика предлагает;

свое решение, никого не интересует, кроме практика в

истории ножниц и клея. Предпосылкой постановки самой

мы критической истории является то, что в некотором источнике

содержится некоторое утверждение, имеющее отношение к пред-

мету, исследуемому нами. Проблема сводится к следующему:

включим ли мы это утверждение в наше собственное повествова-

ние или нет? Методы исторической критики имеют своей целью

решить эту проблему одним из двух возможных способов: либо

положительно, либо отрицательно. В первом случае отрывок из

источника рассматривается в качестве материала, пригодного для

включения в папку, где собраны данные, во втором случае он

предназначается для корзины.

2. Но многие историки в девятнадцатом столетии и даже в

восемнадцатом осознавали ложность этой дилеммы. Сейчас

принято мнение, что, если в источнике вы обнаруживаете утверж-

дение, которое по каким-то причинам нельзя принять за

но истинное, вы не должны на этом основании отбрасывать

как бесполезное. Оно может быть определенным способом, и даже

общепринятым способом, которым по обычаям того времени, когда

оно было написано, выражали что-то, и вы, не зная тех обычаев,

понимаете его значения.

Первым человеком, высказавшим эту мысль, был Вико, и сде-

лал он это в начале восемнадцатого века. Хотя в Германии,

в стране, где родилась «критическая история», в конце восемнад-

цатого и начале девятнадцатого века значение трудов Вико не

было так широко признано, как они того заслуживали, они, однако,

не были совсем уж неизвестны там. И в самом деле, некоторые

очень, знаменитые немецкие ученые вроде Ф. А. Вольфа

, факти-

чески заимствовали из них свои идеи. Но всякий, кто читал Вико

или даже простое изложение его идей, должен знать, что

вительно важным вопросом о любом утверждении, содержащемся

в источнике, является не вопрос, истинно оно или ложно, а что

оно означает. Но задать вопрос, что значит то-то и то-то,

решительно порвать с историей ножниц и клея и выйти в

где история создается не копированием свидетельств

источников, но тем, что вы приходите к собственным умозаклю-,

чениям в результате собственной мыслительной работы.

Критическая история представляет интерес для современного

исследователя исторического метода только как конечная форма,

принятая историей ножниц и клея накануне ее упадка. Я бы не

рискнул назвать ни одного историка или даже хотя бы одну

историческую работу, в которой окончательно исчезли все следы

этой истории. Но я осмелюсь сказать, что любой историк (если

имеется таковой), который последовательно применяет ее, или

любая историческая работа, написанная полностью в соответствии

248

Идея истории. Часть V

с предписаниями этого метода, отстают от науки по крайней мере

на столетие.

Этого достаточно для характеристики одного из двух движе-

ний, вдохнувших новую жизнь в историю семнадцатого столетия.

Другое, археологическое движение были совершенно враждебно

принципам истории ножниц и клея и могло возникнуть только

тогда, когда сами эти принципы уже

Не нужно осо-

бенно разбираться в монетах и надписях, чтобы понять: то, о чем

они говорят, никак не может считаться безусловно достоверным

и вообще должно рассматриваться скорее как пропаганда, а не

как беспристрастная констатация фактов. Тем не менее именно это

обстоятельство и придает им историческую ценность, ибо про-

паганда тоже имеет свою историю.

Если кто-нибудь из читателей все еще думает, что история в

ее современной форме создается ножницами и клеем, и согласен

затратить некоторые усилия, для того чтобы решить для себя

этот вопрос, то мы рекомендуем ему обратиться к истории Греции

до конца Пелопоннесской войны. Этот период может послужить

прекрасным примером для иллюстрации моей точки зрения, так

как Геродот и Фукидид в наибольшей степени сохраняют здесь

положение «авторитетов». Пусть читатель сравнит в деталях

описание этого периода у них и у Грота в «Кембриджской древней

истории». Пусть он отметит в этой истории предложения, в точ-

ности повторяющие слова Геродота или Фукидида; когда он

закончит работу, он поймет, как изменился исторический метод

за последние сто лет.

V. Исторический

В разделе II говорилось, что доказательство может быть

либо обязательным,

в точных науках, где природа вывода

такова, что никто не может утверждать посылок, не будучи обя-

занным сделать и соответствующий вывод, либо же иметь реко-

мендательный характер, как в «индуктивных» науках, где дока-

зательство только может оправдать утвердительный вывод, если

его хотят сделать. Индуктивное доказательство с отрицательным

выводом принудительно, т. е. оно абсолютно запрещает утверждать

то, что желали бы утвердить в противном случае; индуктивное

же доказательство с положительным выводом всегда имеет толь-

ко характер разрешения.

Если история сводится к истории ножниц и клея, то единст-

венным доказательством,

в распоряжении историка,

является доказательство последнего вида. Перед историком в

истории этого типа встает проблема только одного рода —·

проблема, которая может быть решена с помощью любых дока-

зательств. Вопрос состоит в том, чтобы принять или отвергнуть

определенное свидетельство, относящееся к интересующему его

Доказательство в исторической науке

249

предмету. Типом доказательства, с помощью которого он решает

проблему этого рода, будет, конечно, историческая критика.

Если критика приведет его к отрицательному выводу, а именно

к выводу о недостоверности определенного утверждения или

автора, то такой вывод запретит ему принять данное свидетельст-

во, точно так же как отрицательный результат в «индуктивном»

доказательстве (например, результат, показывающий, что

определенного типа, в которых ученый заинтересован, имеют место

и при отсутствии события иного типа, события, в котором он на-

деялся найти причину первого) запрещает представителю индук-

тивной науки утвердить ту точку зрения, которую он надеялся

утвердить. Если же историческая критика приведет его к положи-

тельному заключению, то самое большее, что оно может ему дать,

так это nihil obstat *. Ибо положительный вывод говорит только

одно: человек, высказавший определенное положение, не слывет

невеждой или обманщиком, а само положение лишено явных

признаков

Но, несмотря на все это, оно может

быть неистинным, а человек, высказавший его, хотя и пользуется

хорошей репутацией знающего и честного человека, в данном

конкретном случае мог оказаться жертвой ложной информации о

сообщенных им фактах, непонимания их или же действовал, желая

скрыть либо исказить известную ему истину или то, что он при-

нимал за истину.

Чтобы избегнуть возможного непонимания, здесь можно было

бы добавить следующее: можно предположить, что перед истори-

ком ножниц и клея возникает и другая проблема, не сводящаяся

к решению вопроса о принятии или отбрасывании данного сви-

детельства и которая поэтому должна решаться методами, отлич-

ными от метода исторической критики. А именно: перед ним'

стоит вопрос, какие выводы вытекают из данного свидетельства в,

случае его принятия или же что вытекает из факта принятия его

историком. Но эта проблема не является специфической для исто-

рии клея и ножниц; это проблема, возникающая в истории или

псевдоистории любого типа вообще и даже в науке или псевдо-

науке любого типа. Это просто общая проблема логического

дования. Но, когда она возникает в истории ножниц и клея, в ней

выявляется одна особенная черта. Допустим, что до историка

через определенное свидетельство прошлого дошло некое утверж-

дение и из этого утверждения необходимо вытекает какое-то

следствие, но вывод, побудивший историка принять данное сви-

детельство как достоверное, носил необязательный, рекомендатель-

ный характер. В таком случае столь же необязательным будет

его утверждение данного следствия. Если он позаимствовал у

своей соседки только корову, а корова у него отелилась, то он

не имеет права считать теленка своей собственностью. Любой

не мешает

250 Идея истории. Часть V

ответ на вопрос, обязан ли историк ножниц и клея принять

данное свидетельство или же ему только позволено сделать это,

влечет за собой и соответствующее решение вопроса о том, обязан

ли он или ему позволено принять следствия этого свидетельства.

Часто можно слышать, что

не точная наука».

Значение данного положения, на мой взгляд, состоит в том, что

никакое доказательство в истории никогда не может вывести

заключение с той принудительной силой, которая характерна для

точной науки. Исторический вывод, как, по-видимому, следует из

данного утверждения, никогда не обладает принудительностью,

он только в лучшем случае разрешает нам считать его заключе-

ние логически допустимым; или же, как иногда довольно неопре-

деленно говорят, он никогда не ведет к достоверности, а только —

к вероятности. Многие историки, принадлежащие к моему поко-

лению, воспитанные в те времена, когда эту максиму принимали

все образованные люди (я ничего не говорю о тех немногих

мыслителях, которые на целое поколение опережали свое время),

по всей вероятности, могут припомнить свой восторг, когда они

впервые открыли, что это положение совершенно ложно и что в

распоряжении есть историческое доказательство, совершенно

свободное от произвола, не допускающее никаких иных заключе-

ний, но подтверждающее свой тезис так же окончательно, как это

делает математика. Многие из этих историков, с другой стороны,

вероятно, смогут припомнить и тот шок, который они пережили,

поняв после размышлений, что вышеприведенная максима не

была, строго говоря, ошибочным суждением об истории, о той

истории, какой они посвящали свои усилия, о науке истории,—

она была истиной о чем-то совершенно ином, а именно об истории

ножниц и клея.

Если любой читатель пожелает здесь взять слово в порядке

обсуждения вопроса и заявить протест в связи с тем, что фило-

софский вопрос, который должен решаться путем соответствую-

щих рассуждений, незаконно подменяется ссылками на авторитет

источников, и, опровергая меня, напомнит хороший старый рас-

сказ о человеке, подчеркивавшем: «Я не доказываю, я вам гово-

рю»,— то мне остается лишь признать, что он попал в самую точ-

ку. Я ничего ему не доказываю, я только говорю.

Может быть, я сейчас веду себя неправильно? Вопрос, кото-

рый я хочу решить, состоит в следующем: требует ли вывод

того типа, который используется в научной истории в отличие от

истории ножниц и клея, обязательных заключений или же только

разрешает их принять? Допустим, этот вопрос был поставлен не

в связи с историей, а с математикой. Допустим, кто-нибудь захо-

тел узнать, действительно ли евклидовское доказательство так

называемой теоремы Пифагора обязывает или только позволяет

принять, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

Что касается меня, то я могу представить себе только одну вещь,