Конрад Н.И. Избранные труды. История

Подождите немного. Документ загружается.

рической

стороны. А с историко-культурной — с крушения классического

Ренессанса

в его классической стране — Италии и с появлением первых

элементов Просвещения во Франции. В той или иной степени все страны

Европы

были вовлечены в этот и общеисторический и общекультурный

процесс.

Барокко уже поэтому не могло быть явлением только западно-

европейским.

Но

было ли оно и только европейским? Как это пи удивительно, ба-

рочные постройки мы находим в конце XVI и начале

XVII

в. в Японии,

XVII

в. в Китае. Их можно прямо поставить рядом с европейскими.

Что же это — случайность? Нет, не случайность. С XVI в. отдельные

части Старого Света становились все более и более связанными

даже

самых отдаленных концах. Нельзя упускать из

виду,

что испанцы и пор-

тугальцы, т. е. люди с крайнего запада Старого Света пришли в Китай

Японию еще в XVI в., а с

XVII

в.

туда

явилась (и уже очень ощу-

тительно) Голландия — первая страна, в которой произошла капитали-

стическая революция, а за нею Англия — вторая страна, где была такая

же революция,— иначе говоря, две страны, которые

тогда

обгоняли весь

общемировой процесс. Не приводило ли уже это одно к

тому,

что само

присутствие Голландии и Англии втягивало эти страны, находящиеся на

крайнем

востоке Старого Света, в общий исторический процесс? Пусть

на

разных основаниях и в разной степени, но все же эти страны по-

степенно

втягивались в этот общий процесс.

Какую

культуру

несли с собой в Японию и Китай в

XVII

в. Гол-

ландия

и Англия? Если считать, что

культура

их в это время была

культура

барокко, это значит — они несли с собой

культуру

барокко и

на

Восток. Более того:

культура

барокко была первая европейская

культура,

занесенная

туда.

И разве нельзя допустить, что строители

замков

и храмов в Японии и Китае могли что-то узнать у голландских

архитекторов? Не означает ли это, что барокко далеко не принадлежит

одной

Европе, т. е. одной половине евразийского континента?

Но

этого мало. Надо учитывать, что история к этому времени «вы-

ровнялась» и независимо от прямых влияний одних стран и народов на

другие. Достаточно вспомнить хотя бы следующие факты. Феодализм

начинал

сгорать в огне крестьянских войн. Это были

«прологи»

буду-

щей

буржуазной революции. Так сказал о великой крестьянской борьбе

Германии Ф. Энгельс. В 30-х

годах

XVII

в. произошли огромные

крестьянские

восстания в Японии, поддержанные городскими сословиями

с огромным

трудом

подавленные. В те же годы великое восстание

Ли Цзы-чэна в Китае смело царствующую династию и было подавлено

с помощью маньчжуров. А затем в этих странах постепенно установился

режим абсолютизма — со всеми чертами, какими он характеризуется и в

Европе.

Не означают ли и эти факты, что исторический процесс дей-

ствительно шел один во

всех

главных странах евразийского континента?

А если так, то не было ли и там, в восточной части Евразии, такой

же историко-культурной эпохи, какая в западной части именуется

барокко?

Но

для того, чтобы так или иначе ответить на этот вопрос, нужно

ответить на другой: была ли эта эпоха промежуточной (между Ренессан-

сом и Просвещением) или самостоятельной, имеющей свое собственное

историческое не только лицо, но и обоснование? Думаю, что да. Это

была эпоха столкновения

двух

великих антиномий: средневекового и но-

вого времени. Это была эпоха, когда средние века в последний раз гром-

ко,

грозно и величественно заявили о себе — и уже особым голосом.

266

Это была эпоха, когда новое время еще путанно, но все увереннее под-

нимало

голову.

Подобная

обстановка сложилась в истории раньше только раз: когда

древность столкнулась со средневековьем: на Западе — великая александ-

рийская

эпоха, культурно-исторически — эпоха александризма в искус-

стве; в Китае — эпоха Троецарствия. Антиномии этих эпох совершенно

неповторимы и необыкновенно напряженны. Может быть, такие эпохи

составляют

даже

как бы нервные узлы истории. Мы живем сейчас также

эпоху великих антиномий, их столкновений. И знаем хорошо, что

наше

время — также эпоха великой остроты. Поэтому мы сейчас, может

быть,

даже

яснее поймем барокко, чем раньше.

О СТАТЬЕ «ПРОСВЕЩЕНИЕ»

ДЛЯ «СОВЕТСКОЙ

ИСТОРИЧЕСКОЙ

ЭНЦИКЛОПЕДИИ»

Статья «Просвещение», написанная двумя авторами — А. Г. Левинтоном

О, Л. Фишман, заслуживает самого серьезного внимания и безоговороч-

ного одобрения. Она резко отличается от аналогичных статей, обычных

подобного рода изданиях. Отличие это проявляется прежде всего в

расширении

географических рамок Просвещения: в них включены и

страны Азии. Это делается в подобных работах впервые. Уже это одно

является уникальным достоинством статьи. Но расширение географиче-

ских рамок имеет глубокий исторический смысл: оно открывает нам,

что эпоха Просвещения — не «локальное» явление мировой истории, не

принадлежит истории некоторых избранных стран, а всемирно-историче-

ское движение, сопровождавшее переход от феодализма к капитализму

как

одна из его закономерностей. Мне кажется, всемирно-исторический

характер этого явления

следует

видеть именно в такой всеобщей законо-

мерности,

а не в тОхМ, что это движение

«служит

всему угнетенному

народу», как это сделали авторы. Но, разумеется, как во

всех

других

случаях,

закономерность эпохи Просвещения базируется на истории пре-

имущественно исторически

ведущих,

т. е. передовых для своего време-

ни,

стран.

Мне

кажется, что следовало бы внести большую ясность в понимание

Просвещения,

как явления, возникающего на переходе от феодализма

капитализму. Важно подчеркнуть именно связь с переходом,

т. е. с большим и длительным процессом, а не с одним моментом этого

процесса — буржуазной революцией как таковой. Тем самым

будет

устра-

нено

некоторое противоречие

между

тем, что было в Англии, где Прос-

вещение развернулось после революции, и тем, что было во Франции,

где Просвещение предшествовало революции. Переход может включать в

себя и то, что непосредственно предшествовало революции, и то, что за

ней

последовало. Фр.

Бэкон

в Англии жил до революции, но система

его идей уже выходила за рамки Ренессанса и вплотную подводила к

идеям английского Просвещения. Фукудзава в Японии жил после рево-

люции Мэйдзи, но его деятельность целиком строилась на принципах

поздней

поры английского Просвещения. Буржуазная перестройка в Анг-

лии

шла этапами: после революционных событий

1650—1660

гг. произо-

шли

события 1688 г.; далее последовал промышленный переворот; капи-

талистическое преобразование сельского хозяйства происходило в первой

половине

XVIII

в. Итак, Просвещение в Англии шло не после револю-

ции,

а во время революции, если под Просвещением понимать процесс,

а не момент.

Авторы

дают

картину развития Просвещения в разных странах. Это

необходимо, так как их статья должна давать и справочные сведения.

Но,

как мне кажется, нельзя эти сведения давать, так сказать, «линей-

268

но», в одном ряду. Одно дело — явления Просвещения там, где они воз-

никли

спонтанно, в борьбе против феодального режима; и

другое

дело

явления

Просвещения там, где они были основаны на заимствованиях

извне.

Надо выделить те страны, которые выработали весь

«арсенал»

Просвещения,

и отделить от них страны, где только пользовались этим

«арсеналом». Основными «мастерскими» Просвещения были Англия,

Франция

и отчасти Германия. Все прочие страны только пользовались

этим

орудием. И уже совсем не

следует

в один г яд с Просвещением в

Англии, Франции, Германии помещать элементы Просвещения у народов,

входящих в состав России, вроде грузин или казахов (кстати,

тогда

ка-

захов и не было). У них эти элементы — отражение

даже

не англий-

ского или французского Просвещения, как это наблюдалось у русского

народа, а только русского Просвещения.

Появление

переводов Ж.-Ж. Руссо в Китае или Японии есть пропа-

ганда готовых идей, а не выработка их. Работы Фукудзава в Японии по

пропаганде английского парламентаризма — призыв следовать готовым

образцам, а не разработка своих рекомендаций. Я склонен

даже

назвать

эти

явления не «Просвещением», а «просветительством». На языках ки-

тайском и японском эти категории иногда

даже

обозначаются разными

словами: кайхуа (яп. пайка) и

цимын

(ян. кэймб). Можно, конечно,

обозначать одним и тем же словом, но различать эти два явления необ-

ходимо. Мне кажется, что научно-новаторский характер статьи от этого

только выиграл бы.

Думаю, далее, что в орбиту Просвещения

следует

включить и нау-

ку — естествознание и математику. Не случайно же, что Декарт и Лейб-

ниц,

эти два основоположника Просвещения, были математиками. И ря-

дом с ними стоит Ньютон. Не

следует

забывать, что капиталистиче-

ское переустройство происходило на базе промышленной революции,

а в подготовке революции сыграло свою роль именно естествознание.

И,

наконец, последнее: все-таки

следует

подчеркнуть, что основа

OQHOB

Просвещения, основа той умственной революции, которая сделала

возможными все идеи Просвещения, был рационализм.

Немногие

изменения, относящиеся не к содержанию, а к особенно-

стям подачи материала, как мне кажется, только подчеркнут принципи-

альную научную новизну статьи «Просвещения». Не могу не сказать

также, что часть материала, в частности все, что касается Китая, впер-

вые в истории науки разработано одним из ее авторов.

ДИАЛОГ ИСТОРИКОВ

ПЕРЕПИСКА

А.

ТОЙНБИ И

Н.

КОНРАДА

ПИСЬМО

АРНОЛЬДА

ТОЙНБИ

Лондон 25 января 1967 г.

Дорогой д-р Конрад!

Мой

коллега по институту любезно перевел мне рецензию в «Новом

мире» (№ 10, 1966) на Вашу книгу «Запад и Восток». В этой рецен-

зии

есть абзац, касающийся главы «О смысле истории», в котором Вы,

между

прочим, упоминаете о моем взгляде на этот предмет.

Конечно,

это только косвенный способ ознакомления с Вашей книгой.

Именно

поэтому я сейчас и пишу Вам в надежде установить непосред-

ственный

личный контакт с Вами. По рецензии в «Новом мире» я ясно

увидел, что в Вашем лице я встречаю благородно мыслящего критика.

Но

у меня сложилось впечатление (возможно, что я ошибаюсь, так

как

пока что я знаком с Вашей критикой только из вторых рук), что

мои

взгляды дошли до Вас не вполне точно. Если бы они были именно

такими,

какими Вы их воспринимаете, я сам критиковал бы их, и при-

том в значительной степени в Вашем же

духе.

Однако мне представ-

ляется,

что Вы и я сходимся во взглядах на дела человеческие в боль-

шей

степени, чем Вы предполагаете,— если только я понял Вас пра-

вильно.

Коснусь лишь нескольких пунктов. Я

буду

весьма признателен

Вам, если Вы ознакомитесь с ними и в

удобную

минуту напишете мне,

если у Вас найдется на это время.

1. Вы

делаете

мне честь, сопоставляя меня со Шпенглером. Я вос-

хищаюсь им — смею сказать, как и Вы,— за гениальность, которая ска-

зывается во многих вспышках его интуиции. Я также согласен с ним

во взгляде на историю до ее нынешнего момента (это важная оговорка)

не

как на единый поток, движущийся сквозь века и охватывающий все

человечество, а как на ряд отдельных одновременных потоков. Я ду-

маю — опять в согласии со Шпенглером,— что этот составной поток ми-

нувшей истории может быть понят только на основе синоптического

взгляда — «сравнительного

метода»,

потому что до нашего времени эти

отдельные, местные циклы событий не сливались в единый поток, кото-

рый

мог бы стать предметом единого всеохватывающего повествования.

В этом отношении и Шпенглер и я, по-видимому, согласны с Вами,

если рецензия верно воспроизводит Вашу концепцию независимого воз-

никновения

идентичных явлений, например Ренессанса, на идентичной

ступени исторического развития различных обществ.

2. В то же время я кардинально расхожусь со Шпенглером в

двух

важных пунктах, впрочем взаимосвязанных. В отличие от Шпенглера

270

не детерминист и поэтому (я искренне убежден в этом) не догматик.

Я полагаю, как и он, ж, как я думаю, Вы, что, когда мы окидываем

взором то, что мы знаем о прошлом, мы наблюдаем известные законо-

мерности,

единообразие и повторяемость (я называю их «моделями»).

Я объясняю их (допускаю ради аргументации, что не ошибаюсь, обна-

руживая такие

«модели»)

как

результат

единообразия человеческой при-

роды — особенно ее иррационального, эмоционального, подсознательного

«слоя»,

того самого, о котором столько новых открытий совершено уже

на

протяжении нашей жизни. Однако я не думаю, что

«модели»

собы-

тий,

которые можно рассматривать как реально происшедшие в прошлом,

были роковым образом предопределены некими свойствами человеческой

природы. Я не

думаю

также, что им, «моделям», роковым образом суж-

дено было повторяться —

даже

если действительно некоторые из них

(например,

война, революция, возрождение, подъем и упадок цивили-

зации)

и повторялись в прошлом много раз. И главное, я не думаю,

что

«модели»,

которые повторялись очень часто в прошлом (например,

войны),

в силу этого непременно должны повторяться и впредь — как

пи

трудно для человеческих существ изменять своим привычкам.

В этом решающем пункте — в том, что я не детерминист,— я рас-

хожусь

со Шпенглером и согласен с Вами (если я правильно воспри-

нял

Ваш взгляд на историю). В то время как подсознательный уро-

вень

человеческой природы общ для человечества и по крайней мере

некоторых

других

разрядов живых существ, две отличительные способ-

ности

принадлежат только человеческой природе (они взаимосвязаны) —

это

сознательность и способность, которую нам

дает

сознательность, сде-

лать выбор. (Я прибегаю к терминологии нашего практического опыта,

не

вторгаясь в философский вопрос о свободе воли.) Конечно, мы, чело-

веческие существа, только частично свободны. Например, мы, как и дру-

гие организмы, поднявшиеся над уровнем амебы, подвержены смерти и

ограничены сроком своей жизни. Все-таки я думаю, что наша свобода

выбора достаточно велика, чтобы быть решающей для

судьбы

нашего

рода. Например, ныне, вступив в атомный век, мы обладаем выбором

между

уничтожением нашего рода (и, может быть,

даже

и превраще-

нием

нашей планеты в лишенную любых форм жизни) и улучшением

нашего образа жизни на этой планете — улучшением и для личности

для общества — на протяжении тех

двух

миллиардов лет, в течение

которых наша планета, по предсказаниям астрономов,

будет

пригодна

для человеческого обитания.

Теперь я перехожу к тем единствам, в пределах которых я различаю

отдельные, местные, потоки, какими протекала история вплоть до на-

шего времени.

Как

Шпенглер, я думаю, что такие единства в масштабах цивили-

заций

куда

более важны, нежели единства в масштабах нации. Хотя

моя

работа начала печататься через целых шестнадцать лет после выхода

свет первого издания «Der Untergang des

Abendlandes»

\ я еще

тогда

пришел к мысли о необходимости

думать

в масштабах цивилиза-

ций.

Это была моя реакция на представление об истории в масштабах

нации.

Я пришел к заключению, что видеть историю в масштабах на-

циональных объединений — значит видеть ее неправильно, так как мне

стало

ясно,

что ни одно национальное объединение не является само-

О.

Шпенглер,

Закат Европы, М.— Пг., 1923.

271

довлеющим. Цивилизации, как мне представлялось, более приближались

«монадам»

в понимании Лейбница. Я пришел к способности мыслить

масштабах цивилизаций благодаря изучению истории древней Греции,

которая

заставляет нас

думать

о греческом обществе и цивилизации

как

о целом, а не как об отдельных греческих общинах — Спарте, Афи-

нах и т. п. Предприняв попытку открыть, сколько существовало циви-

лизаций,

я взял историю древнегреческой цивилизации как своего рода

образцовую модель. Меня справедливо критиковали за то, что я втиски-

вал факты истории

других

цивилизаций в это греческое прокрустово

ложе, и я признал эту ошибку в двенадцатом томе своего

труда

«Иссле-

дование истории». Я озаглавил этот том «Пересмотры», он мог Вам не

попасться на глаза.

Я также понял в процессе работы над этой большой книгой, что

родословная

«высших»

религий — особенно религий проповеднических

(например,

буддизм, христианство, ислам) — включает в себя в каждом

случае

более чем одну цивилизацию, так что и цивилизации, как и на-

ции,

не были истинными «монадами». Это заставило меня почувствовать,

что

структура

даже

прошлой человеческой истории менее «монадна»,

чем я предполагал, когда

думал,

что открыл действительные

«монады»

истории

в форме цивилизаций.

Теперь я полагаю, что «монадная»

структура

прошлой истории чело-

вечества (настолько, насколько она действительно была «монадной») об-

условлена прежней недостаточностью человеческих связей. Человеческие

существа нуждаются во взаимном общении, чтобы реально осознавать

общую им человечность и, следовательно, быть способными жить вместе

как

члены одной семьи. Только на нашем веку так называемое унич-

тожение расстояний, которое началось с приручения первого осла и по-

стройки

первой лодки, дошло до такой степени, что впервые открыло

перед человечеством возможность слиться в единое общество.

Мы

сумеем, смею надеяться, сохранить много из местного и куль-

турного разнообразия (например, в области

поэзии),

даже

подчиняясь

всепоглощающей унификации, но достижение единства стало сейчас не-

обходимым в таких вопросах жизни и смерти, как контроль над атом-

ной

энергией, организация производства и распределения продовольст-

вия,

необходимого, чтобы прокормить стремительно возрастающее народо-

население.

Впрочем, наука и техника сами по себе — силы морально нейтрал -

ные.

Использование их и есть та сфера, в которой мы, человеческ

существа, несомненно, обладаем свободой выбора. В атомный век в на-

шей

власти сделать последний выбор — уничтожить себя или объеди-

ниться,

впервые в истории, во всемирном масштабе. Со времени изобре •

тения

атомного оружия мы все еще вели себя так, как

будто

продол-

жаем существовать в доатомном веке. Мы все находились во власти

своего национализма, и некоторые из нас не удержались от вступления

войну с так называемым обычным вооружением, несмотря на страш-

ный

риск «эскалации».

тем не менее я оптимист, так же как, насколько я понял из ре-

цепзии

в «Новом мире», и Вы. Я надеюсь, что мы ие начнем мировой

атомной войны и что шаг за шагом мы

будем

перерастать в единое

человеческое общество. У нас уже были некоторые личности, которые

стали героями для всего человечества: например, советские и американ-

ские

космонавты (вызывающие всеобщее восхищение великолепным соче-

танием смелости и мастерства), папа

Иоанн

XXIII, президент Кеннеди.

272

Благодаря телевидению, радио и авиации человека теперь

могут

видеть

слышать его сородичи — люди на всем земном шаре.

Если

мне удастся, как я надеюсь, вступить в контакт с Вами и если

Вы сообщите мне наиболее удобный для Вас адрес, я пошлю Вам экзем-

пляр

своей книги «Перемены и привычки», вышедшей в сентябре 1966 г.

В ней я

утверждаю

практическую реальность того, что человечество об-

ладает свободой выбора, включая сюда и силу, достаточную для того,

чтобы покончить со старыми привычками в том

случае

и тогда, когда

они

становятся гибельными. С наилучшими пожеланиями

искренне

Ваш А. Тойпби.

ОТВЕТНОЕ

ПИСЬМО

Н. И. КОНРАДА

Дорогой д-р Тойнби!

Ваше письмо доставило мне большую радость. И не только потому,

что в нем содержатся важные для меня, как и для

всех,

кто занимается

историей

человеческого общества и созданной им культуры, разъясненяя

Ваших нынешних исторических взглядов, но и потому, что оно свиде-

тельствует,

что Вам не безразлично, как представляют ученые моей

страны Ваши концепции мирового исторического процесса и как они

их оценивают. Скажу, что и нам не все равно, как Вы, столь прослав-

ленный

историк, относитесь к нашим мыслям по этим же вопросам.

Время, в котором мы с Вами живем, важность вопросов, затронутых п

Вашем письме, и дружеский тон самого письма побуждают меня отве-

тить Вам и откровенно, и, может быть, несколько излишне пространно.

Но

прежде всего прошу Вас принять к сведению, что я в своей ра-

боте, рецензию на которую Вы прочитали, вовсе не ставил своей задачей

критиковать

Вас. В своей книге я лишь один раз упомянул Ваше имя —

только потому, что не мог не сказать о крупнейшей работе по интере-

сующим меня вопросам, вышедшей в такой исключительный момент исто-

рии,

как наше время. Точно так же я отнюдь не отождествлял Вас со

Шпенглером.

Говоря об эсхатологических настроениях, появившихся в

последнее время у некоторых историков, я работу Шпенглера отнес т;

этим

настроениям безоговорочно. Вашу же — с большими оговорками.

Я тогда действительно, как Вы и предположили, еще не знал двена-

дцатого тома Вашего огромного

труда,

Ваших «Пересмотров», как Вы этот

том назвали, но и в предшествующих частях я почувствовал, что Вы

историк

иного склада, чем Шпенглер. Теперь, после получения Вашего

письма,

я с удовлетворением увидел, что мое

чутье

тогда меня не об-

мануло.

Но

оставим Шпенглера, перейдем к существу дела. В своем письме

Вы соблаговолили разъяснить нам Ваши нынешние научные позиции.

Позвольте же и мне в ответ разъяснить Вам, почему я, как и многие

мои

коллеги в нашей стране, придаю такое большое значение вопросам

изучения цивилизации, или, как мы говорим, культуры, поскольку она

составляет основу того, что именуют цивилизацией. Мне кажется, что

такое обоюдное разъяснение научных позиций позволит нам лучше по-

нять

друг

друга,

а в научном общении такое взаимное попимание —

самое важное.

Историю

культуры можно изучать, так сказать, «академически» —

устанавливать, что было, когда и как возникло, когда и почему меня-

лось или совсем исчезало; можно изучать и философски — размышляя

над всем этим процессом, над его смыслом. Разумеется, у нас, как и в

273

других

странах, делается и то и

другое.

Но у нас есть еще и то,

чего, может быть, нет — во всяком

случае

с такой остротой — у вас:

нам

нужно изучать историю мировой культуры, нужно — практически,

жизненно.

Наша

революция поставила перед нами

задачу

создания не только

исторически нового общественного строя, но и соответствующей ему CPI-

стемы культуры. Эта система должна быть единой для всего нашего об-

щества и в то же время учитывать, что каждый народ, входящий в наш

Союз,

имел и имеет свою собственную

культурную

традицию, а многие

из

этих народов имеют и свою особую, большую, длительную культур-

ную историю.

Попробуем пройтись по границам нашего Союза, останавливаясь при

этом лишь на больших участках — отдельных республиках. На самом

дальнем конце нашего Востока мы видим Бурятию, а

культура

бурятского

народа в своем прошлом была самым непосредственным образом связана

с культурой Монголии, а через нее — и с культурой Тибета. В Средней

Азии находятся Таджикистан, Туркменистан, Киргизстан, Узбекистан,

Казахстан. Культура этих республик в прежние времена, особенно в

средние века, входила в круг

культур

иранских и тюркских народов

Среднего Востока, а через них переплеталась с культурой Северо-Запад-

ной

Индии,

в древности —

даже

с культурой Кушанского царства, а че-

рез Бактрию — и с культурой эллинизма. Я не говорю уже о сложном

переплетении

культур

иранцев и тюрков с культурой арабов.

Перейдем к Закавказью. Вот тюркский Азербайджан: кроме

всех

ука-

занных связей, в его истории свою роль сыграли и связи с соседними

Грузией и Арменией; что же касается культуры грузинского и армян-

ского народов, то, как Вы знаете, она в прошлом неотделима, особенно

Армении, от

культур

иранской, тюркской, арабской, от культуры всего

христианского Востока, а через него и Византии, а в древности и латин-

ского мира.

Передвинемся

с Кавказа в Европу. Вот Украина, в прошлом

Киев-

ская

Русь: в этом прошлом она в аспекте культуры была частью об-

ширного

региона, в который входили не только восточные славяне, но и

славяне южные, а частично и западные. Культура Белоруссии, как и ее

история,

в прошлом переплеталась с историей и культурой Литвы и

Польши.

Культура Литвы исторически связана с культурой русского и

польского народов. Латышский народ в своем культурном развитии свя-

зан

как со славянским, так и с германскими народами. Эстонцы — с куль-

турой и славян и скандинавов. Я не говорю уж о

культуре

народа рус-

ского,

которая и прямо и опосредствованно уже давно связана с куль-

турой большей части мира. Таким образом, в

русле

культуры

нашей

страны слились самые различные культурные

потоки.

Может быть, отчасти и этому мы обязаны тем особо острым

чувством единства человечества, которое, в частности, проявилось и в

моей работе «Запад и Восток».

Учтите

и еще одно обстоятельство: стихи, например, Рудаки или Саа-

ди для наших таджиков — совсем не принадлежность истории литературы

или

предмет снобистского смакования старой поэзии. Нет, эти стихи зна-

ют, знают как самый простой, обыденный факт, и знают не только исто-

рики

литературы или снобы, но и простые люди. И не только знают:

сами слагают стихи по образцам Рудаки и Саади. Вот в Грузии недавно,

как

Вы, полагаю, слышали, отмечалось восьмисотлетие «Витязя в тигро-

вой

шкуре».

274

Я проехал в эти дни по многим местам этой страны и видел, что стро-

фы

из этой поэмы

живут

и сейчас. Этим я

хочу

сказать, что в русло

нашей

нынешней культуры не только влились многие культурные потоки,

но

и влились на очень различных уровнях. Именно поэтому построение

единой

культуры — культуры социалистического общества —в нашей

стране стало задачей не только большой исторической важности, но и

огромной трудности.

Мы

с самого начала хорошо понимали, что единство культуры в стра-

не,

где столько различных народов со столь различными путями своих

культур, не может выражаться в единообразии. Каждый народ должен

иметь свою

культуру

— свою национальную

культуру,

и в то же время

своя

национальная

культура

у каждого народа должна составлять часть

общей культуры советского общества — культуры социалистической.

Но

для того чтобы такую

культуру

создавать, необходимо было отве-

тить на два вопроса: что понимать под национальным в

культуре

и что

считать в ней социалистическим? И вот при изучении возможного ответа

на

первый вопрос мы обратились к истории культуры вообще и на этом

пути, естественно, встретились и с Вашими работами в этой области.

не только потому, что в них дан огромный, тщательно обработан-

ный

фактический материал, но и потому, что в них

чувствуется

разум

человека нашей сложной эпохи. Позвольте поэтому коснуться некоторых

вопросов,

особенно важных для нас, которые затронуты именно в Вашем

письме.

Первый

вопрос — о

«единицах»

истории. Мы знаем — и Вы напоми-

наете об этом в Вашем письме,— что Вы отказались от мысли видеть

«единицы» истории, ее «монады», как Вы удачно выразились, в «нациях».

Отказаться от этой мысли заставила Вас, как Вы пишете, история древ-

ней

Греции: Вы увидели, что «монадой» истории

тогда

не могла быть

история

ни Афин, ни Спарты — никакого отдельного полиса. Не касаясь

здесь вопроса о правомерности применения термина «нация» к обществу

Афин или Спарты, я вполне согласен с Вами в том, что исторической

«монадой»

тогда

была вся Эллада: она была

тогда

в целом единой. Это

единство Вы назвали «цивилизацией». Как востоковед, я мог бы сказать

Вам, что так же должен поступить и историк Китая VIII—III вв. до н. э.

Класть в основу исторического процесса «нацию Ци», «нацию Чу», «на-

цию

Цинь», «нацию Вэй», т. е. китайских Афин, Спарты, Фив, Коринфа,

видеть именно в этих «нациях», как сказали бы Вы, но не сказали бы

мы,

«монады»

истории было бы ошибкой, хотя все эти китайские царства,

как

в Элладе отдельные полисы, разумеется, имели и свою собствен-

ную историю каждое. Но все они составляли некое сложное единство —

единство цивилизации, если применить тут Ваш термин.

Вы пишете, что потом Вы обнаружили, что и единичность отдельных

цивилизаций

сомнительна. Вы усмотрели — и это было совершенно спра-

ведливо,— что такие великие миссионерские религии, как христианство,

буддизм и ислам, охватывали целый ряд цивилизаций, т. е. соединяли

их в новом единстве. Так у Вас родилась мысль об иной

«монаде»

исторического процесса. Можно было бы продолжить Вашу мысль.

Всматриваясь в ход мирового процесса, мы видим, что в некий момент

этого процесса мир распался, как принято говорить, на два лагеря —

капиталистический и социалистический. И каждый из них в какой-то

мере также

действует

как некая

«монада»

истории. Значит, признаком

«монадности» в этом

случае

может служить и то, что мы называем со-

циально-экономической

системой. Не так ли?

275