Любое различие между кредиторами, любое расследование коммерческих сделок между
индивидами, любые поиски путей, которые пришлось преодолеть государственным
ценным бумагам, а также рук, в которых они побывали вплоть до своего срока платежа,
ведут к банкротству. Государство заключает договор о долге, а людям, которым оно
должно деньги, в качестве платы вместо них дает ценные бумаги. Люди вынуждены
продавать ценные бумаги, выданные государством. С чего начнет кредитор эту продажу,
чтобы оспорить стоимость ценных бумаг? Чем больше он будет оспаривать их стоимость,
тем больше они потеряют в цене. Он будет опираться на это новое понижение стоимости,
чтобы получить их вновь, только по еще более низкой цене. Эта двойная прогрессия,
оборачивающаяся против самой себя, очень скоро сведет кредит к нулю, а частных лиц
приведет к разорению. Изначальный кредитор мог делать со своими бумагами все, что
хотел. Если он продал свое долговое поручительство, то в том, что его к тому принудила
необходимость, ошибка не его, а государства, не выплачивавшего ему по ценным
бумагам, которые он оказался вынужденным продать. Если он продал свои ценные бумаги
за бесценок, то вина в том не покупателя, который приобрел их при неблагоприятных
условиях, – это также ошибка государства, создавшего эту неблагоприятную ситуацию,
поскольку бумаги не упали бы в цене, если бы государство внушало доверие. (15, 19, 145)
Устанавливая, что ценные бумаги падают в цене при переходе во вторые руки на
определенных условиях, о которых государство не должно знать, ибо они являются
условиями свободными и независимыми, мы превращаем в причину обнищания
циркуляцию бумаг, которая всегда рассматривалась как средство обогащения. Как же
можно оправдать эту политику, отказывающую своим кредиторам в том, что она им
должна, и дискредитирующую то, что она им дает? С какой стати суды осуждают
должника, который сам является кредитором обанкротившейся власти? И что же?
Брошенный в тюрьму, лишенный всего, что мне принадлежало, из-за того, что я не смог
расплатиться с долгами, нажитыми на общественном доверии, я предстану перед судом,
откуда и произошли все грабительские законы. На одной стороне заседает власть, которая
меня обирает, на другой – судьи, которые наказывают меня за то, что я оказался
обобранным. (15, 20, 146)
Любые номинальные платежи являются банкротством. Как говорит один достойный
уважения французский автор, любой выпуск бумаг, которые по желанию не могут быть
конвертированы в наличные деньги, является грабежом* [*Say J.-B. Traite d'Economie politique.
II. 5. А теперь примените это положение к нынешней стоимости банковских билетов Англии и подумайте. -
прим. автора, см. стр. 146 указанного издания]. И тот факт, что занимающиеся этим люди
обличены государственной властью, совершенно не меняет природы этого факта. Власть,
которая платит гражданину воображаемые платежи, вынуждает и его к подобным же
выплатам. Для того, чтобы не обесценить собственные операции и сделать их тем самым
невозможными, она вынуждена узаконить все подобные операции. Помещая одних в
положение зависимости, она всем дает прощение. И эгоизм, более тонкий, более ловкий,
более скорый, более многоликий, чем власть, устремляется по данному сигналу.
Быстротой, сложностью и многообразием своего мошенничества он спутывает все меры
предосторожности. Если коррупция может оправдать себя необходимостью, она не имеет
более границ. Если же государство хочет ввести различие между своими собственными
сделками и сделками индивидов, несправедливость оказывается еще более
возмутительной. (15, 21, 146)
Кредиторы нации составляют лишь часть этой нации. Когда в целях покрытия
государственного долга вводится налог, то этот налог довлеет надо всей нацией, ведь
кредиторы государства как налогоплательщики платят и свою долю этих налогов.
Сокращая долг, его переносят на одних только кредиторов. Следовательно, из того, что