запрещено, но не из-за почтительности по отношению к узурпирующей власти, а из
уважения к гражданам, которых опрометчивая борьба могла лишить преимуществ
общественного состояния. До тех пор, пока закон, хотя и дурной, не приносит нам вреда;
до тех пор, пока власть требует от нас лишь жертв, которые не делают нас ни подлыми, ни
жестокими, – мы можем им подчиняться. Мы заключаем сделку лишь с собственной
совестью. Но если закон предписывает нам, как он часто делал это в годы волнений, если
он, повторяю, предписывает нам попрать наши привязанности и наши обязанности; если
под абсурдным предлогом огромной и надуманной преданности тому, что поочередно
именовалось то республикой, то монархией, он налагает запрет на преданность нашим
друзьям, попавшим в беду; если он побуждает нас к коварству по отношению к нашим
союзникам или даже к преследованию в отношении наших поверженных врагов, – то все
собрание несправедливостей и преступлений, скрывающееся за именем закона, должно
быть предано анафеме и неподчинению! (П1, 36, 205)
Всякий раз, когда закон кажется несправедливым, нашим действительным долгом, долгом
общим и лишенным каких бы то ни было ограничений, является неисполнение такого
закона. Эта сила инерции не влечет за собой ни потрясений, ни революции, не
беспорядков; и если бы во времена правления несправедливости мы стали бы свидетелями
того, как преступные власти понапрасну издают бесчеловечные законы, предписывающие
массовые ссылки, постановления о депортации, и не находят в огромном и
безмолвствующем народе, изнемогающем под их господством, исполнителя их
несправедливостей, сообщника в их злодеяниях, то нам бы открылась поистине
великолепная картина. (П1, 37, 206)
Ничто не может служить оправданием человеку, оказывающему содействие закону,
считающимся несправедливым; судье, заседающему в суде, который он считает
беззаконным или который выносит приговор, им отвергаемый; министру, заставляющему
исполнить постановление против собственной совести; телохранителю, арестовывающему
человека, чья невиновность ему известна, дабы передать его в руки палачей. (П1, 38, 206)
И страх не является более подходящим оправданием, нежели все прочие постыдные
страсти. Горе всем вечно угнетенным людям, всему тому, что говорят нам они,
неутомимые агенты всех существующих тираний, запоздалые разоблачители всех
свергнутых тираний! В ужасные времена нам доказывали, что исполнителем
несправедливых законом становятся лишь для того, чтобы ослабить их силу, и что власть,
носителем которой вы согласились стать, причинила бы еще больше зла, если бы она
оказалась в менее чистых руках. Это лживая сделка, открывающая безграничное поприще
для преступлений всякого рода! Каждый заключает договор со своей совестью, и на
каждой ступени несправедливости находятся свои исполнители. И при таком подходе я не
вижу причин к тому, чтобы стать палачом невиновного под тем предлогом, что ты
причинишь жертве меньше страданий. (П1, 39, 206)
Даже в том, что говорят нам эти люди, они обманывают нас. Во время революции мы
имели тому бессчетное множество доказательств. Они никогда не смоют клейма, которое
согласились принять; никогда душа их, пораженная рабской покорностью, не сможет
вновь обрести своей независимости. Напрасно из расчета, из сочувствия или из жалости
мы будем делать вид, что слушаем их невнятную мольбу о прощении; напрасно будем мы
стараться убедить себя в том, что благодаря какому-то необъяснимому чуду они вдруг
обрели давно исчезнувшую отвагу; они сами в это не верят. Они сами утратили
способность надеяться; и их голова, склоненная под бременем, которое они несут, по
привычке безропотно склоняется еще ниже, чтобы принять на себя новое бремя. (П1, 40,
207)