Кузовков Ю.В. Мировая история коррупции

Подождите немного. Документ загружается.

381

были поделены на множество областей, разделенных между собой таможнями. Более того,

в Китае в XVII-XVIII вв. были сознательно разрушены властями некоторые морские

порты, и под страхом смертной казни запрещалось строить большие многопалубные

корабли для мореплавания, что, разумеется, также препятствовало внешней торговле ([44]

с.527-528).

В-пятых, для восточных деспотий были характерны продажа государственных

должностей, сбор налогов откупщиками, частные монополии, охраняемые государством и

прочие виды коррупции, с которыми мы уже познакомились выше на многочисленных

примерах. Так, сбор налогов откупщиками был широко распространен в Персидской

империи в V-IV вв. до н.э., и во Франции в XVI-XVIII вв. н.э. ([19] 4, с.19; [207] 2, p.11)

Монополии в торговле отдельными товарами мы видим в Китае в XVII-XVIII вв. и во

Франции с XIV в. вплоть до революции 1789 г. Продажа должностей существовала в

Китае в течение всего периода Минской и Цинской династии (XIV-XIX вв.) и во Франции

с 1604 г. по 1789 г. ([44] с.527, 554; [207] 2, p.141; [242] p.108). Поэтому это были сильно

коррумпированные государства.

Можно выделить еще немало других черт, присущих всем указанным режимам, но

их обсуждение выходит за рамки настоящей книги. Укажу лишь на еще одну важную

черту. Верхушка этих обществ, с одной стороны, отличалась необыкновенным

самомнением и тщеславием (что вообще свойственно олигархии), всячески превозносила

своего монарха: «король-солнце» во Франции, «властитель Поднебесной империи» в

Китае, «великий царь» в Персии, - и свысока смотрела на другие государства и нации,

считая их примитивными и «варварскими» ([242] pp.247-248; [44] с.432). Но с другой

стороны, она стремилась держать все собственное общество в состоянии невежества и

мракобесия, поскольку так было легче управлять в условиях сильной коррупции. А

потому и сама она была большей частью малокультурной и ленивой, у нее отсутствовало

стремление к техническому и научному прогрессу, и она не желала заимствовать даже

хорошо известные новшества и изобретения, применяемые соседями. Отсюда, несмотря

на кажущуюся стабильность и внешнее могущество этих империй, их полная

неспособность к научно-техническому прогрессу и в целом их нежизнеспособность

Итак, мы видим, что во всех режимах восточной деспотии была высокая

коррупция, но вместе с тем государство вполне сознательно ограничивало развитие не

только внешней, но и внутренней торговли и вообще каких бы то ни было рыночных

отношений, включая нормальное обращение денег. Причина этого могла быть лишь одна

– государство таким образом пыталось воспрепятствовать росту коррупции. Ведь

как уже было показано выше на ряде примеров, для того чтобы воровать в больших

количествах, чиновники и спекулянты должны были иметь возможность сбыть

награбленное, обратить его в звонкую монету. Когда этой возможности нет или они

ограничены, то коррупция перестает быть бичом общества, приводящим к анархии и

краху государств, а переходит в скрытую, латентную форму. Отсюда – относительная

стабильность этих обществ и отсутствие мощных социальных взрывов.

Сказанное выше легко подтвердить имеющимися примерами. В главе X говорилось

о том, что одним из главных требований французских крестьян во время волны

крестьянских восстаний XIV в. был переход с денежной оплаты на натуральную – он и

был осуществлен уже тогда на значительной части территории Франции. И в

последующие столетия этот переход на повсеместные расчеты в натуре продолжился.

Единственными платежами, сохранившимися к XVII-XVIII вв. в денежной форме, были

налоги королю. Но несмотря на то, что они составляли всего лишь 5-10% от валового

крестьянского урожая, в то время как платежи помещикам и церкви в натуре составляли

Хорошо известно, что китайцы в XV-XVIII вв. не хотели заимствовать изобретения европейцев (тогда как

те все скопировали у китайцев, что только смогли); а персы в V-IV вв. до н.э. не хотели заимствовать

изобретения греков. Точно так же французы до середины-конца XVIII в. не стремились внедрять

изобретения своих соседей – ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности.

382

порядка 30-40%, как указывают Р.Мандру и П.Губер, именно необходимость уплаты этих

скромных денежных налогов королю вызывала в течение XVII-XVIII вв. наибольшее

возмущение и негодование крестьян, устраивавших по этому поводу бесконечные бунты и

восстания ([242] pp.77, 129; [207] 1, p.129; 2, pp.83-84). Дело в том, что именно товарно-

денежные отношения, к которым примешивались различные виды обмана, спекуляции,

ростовщичества, использования испорченных или фальшивых монет и т.д., позволяли

чиновникам и знати в буквальном смысле грабить крестьян и сдирать с них порой в

несколько раз больше, чем та номинальная величина денежного налога (5-10%), которая

официально декларировалась.

Получается, что французские короли, как и китайские императоры и как ранее

персидские цари, боролись не с причинами коррупции, а с ее последствиями. Конечно,

намного проще было ликвидировать товарно-денежные отношения и торговлю, чем

пытаться ликвидировать олигархию, которая и является главным источником коррупции.

Но именно такой подход и был основным тормозом развития общества. Ликвидировав или

дезорганизовав товарно-денежные отношения, государство само себя обрекало на застой и

отсутствие всякого прогресса. Ведь отсутствие нормальных товарно-денежных

отношений в той же Франции порождало огромное неудобство – все люди были

вынуждены подстраиваться под громоздкую систему бартерных обменов и долговых

зачетов, ради этого им приходилось менять свои планы и маршруты, тратить огромное

количество времени и сил. Каждый француз при «старом режиме» жил в долг – у него

были десятки и сотни различных мелких и крупных долгов (в том числе за приобретенные

в лавке товары, выпитое в таверне вино и т.д.), о которых ему постоянно напоминали, и

которые он по возможности пытался погашать встречными услугами, поскольку деньги,

тем более нормальные, не фальшивые и не испорченные, достать было очень трудно.

Стоило, скажем, крестьянину собрать урожай, или чиновнику получить жалованье, как к

нему тут же, узнав об этом, стекались десятки его кредиторов, пытаясь получить старые

долги. Как пишет П.Губер, каждый француз в ту эпоху мечтал о том, чтобы вообще ни за

что не платить, и эта французская психология была совершенно непонятна соседним

нациям ([207] 2, p.150), которые жили в условиях нормальных товарно-денежных

отношений. Какое количество напрасно растраченных обществом сил и времени, в то

время как в соседних Англии и Германии эти силы тратились на подъем сельского

хозяйства и на осуществление научно-технического переворота в промышленности! Но

для того, чтобы внедрять прогрессивные новшества и изобретения, требовались не только

силы и время, но и стимулы, которые могли существовать лишь при наличии нормальных

товарно-денежных отношений. А какие во Франции могли быть стимулы к внедрению

новшеств и изобретений, если их результаты нельзя было ощутить в полновесной монете,

звенящей в твоем кармане?

13.4. Насколько сильна была коррупция при «старом режиме»?

В «старом режиме», как и в других режимах восточной деспотии, мы видим

исторический парадокс. С одной стороны, каждому ясно, что коррупция связана с

деньгами - если в стране нет нормальных денег и нормальных товарно-денежных

отношений, то и сильной коррупции там вроде бы не должно быть. Но с другой стороны,

мы видим явные признаки коррупции (см. выше). Попробуем разобраться, насколько

глубоко поразила коррупция Францию при «старом режиме».

Мы с Вами в самом начале вывели определение (крупной) коррупции – это

продажа или игнорирование интересов общества чиновниками и руководителями

государства в угоду интересов отдельных лиц или иностранных государств. Поэтому один

из подходов к оценке размеров коррупции в государстве заключается в том, чтобы

проверить, а что думал сам глава государства и его правительство о защите интересов

своей страны и своих подданных. Если применить указанный подход к режимам

383

восточной деспотии, то окажется, что ни при одном таком режиме не существовало

понимания того, что монарх должен править в интересах своих подданных. Этого не было

ни во Франции и Китае в XVII-XVIII вв., ни в древних Персии и Египте, ни в других

примерах восточной деспотии. «Государство – это я!», - заявлял Людовик XIV (другое не

менее известное его высказывание: «После меня хоть потоп!»). Поэтому монархи

действовали так, как им взбредет в голову – либо в своих собственных интересах, которые

могли лишь изредка совпадать с интересами общества, либо в интересах отдельных лиц,

которые с ними ежедневно общались и имели тысячу возможностей уговорить монарха

действовать так, как им выгодно. Ну а поскольку коррупция возникала на самом верху, то

в этом случае ничто уже ей не препятствовало спускаться до самого низа и поражать все

общество.

Канцлер Сегье в свите Людовика XIV в Париже в 1660 г. Картина Ш.Лебрена

На картине изображен выезд «короля-солнце» на прогулку в сопровождении вельмож и слуг,

держащих над ним зонтики.

Во Франции при «старом режиме» именно наверху были самые вопиющие

примеры коррупции. Так, в XVII-XVIII вв. мы видим несколько сотен богатейших и

знатнейших семей, которых французские историки называют «грандами», но в которых

мы с Вами можем узнать ту самую баронскую олигархию, с которой французские короли

боролись в течение предшествовавших столетий. Несмотря на то, что в начале XVII в. их

огромные замки-крепости и их частные армии были уничтожены, они все равно

продолжали себя считать независимыми от государственной власти. Как указывает

П.Губер, гранды никогда не признавали над собой власти короля, и в то же время всегда

стремились к тому, чтобы стать его главными советниками и навязывать ему выгодные им

решения ([207] 2, p.163-164). Но самая вопиющая коррупция была связана с финансовым

статусом грандов. Во-первых, они, как впрочем, и большинство других представителей

аристократии, не платили никаких налогов. Во-вторых, они регулярно получали щедрые

субсидии от короля, его министров и членов его семьи. И если раньше, до середины XVII

в., такая раздача подарков за счет государства считалась признаком слабости королевской

власти, то в дальнейшем, как отмечает историк, она переросла в привычку, и затем в

систему взаимоотношений ([207] 2, p.162). В то же время некоторые из этих субсидий, как

например, те, что предоставила королева Мария Антуанетта своим «нежным друзьям»

Ламбалю и Полиньяку, были столь огромны, что приобрели скандальную известность

384

([207] 2, p.162). Очевидно, это сыграло немалую роль и в судьбе самой Марии

Антуанетты, которой отрубили голову во время Французской революции.

Конечно, государство вправе назначать субсидии или пенсии каким-то персонам,

принесшим общественное благо, или заслуженным людям, впавшим в нужду и бедность.

Но в данном случае речь не шла ни о чем подобном. Гранды были богатейшими людьми

Франции, с годовым доходом, составлявшим по подсчетам историков, от 50 до 250 тысяч

ливров (фунтов) ([207] 2, p.162). Они, правда, периодически оказывались на грани

банкротства, но исключительно ввиду своей привычки к неумеренной роскоши и

расточительству – привычка, вызывавшая всеобщее осуждение на фоне той нищеты и

голода, в которых жила подавляющая часть населения. Вряд ли можно всерьез говорить и

о вкладе грандов в развитие французского общества, в науку и культуру. Как указывает

П.Губер, большинство грандов жило исключительно праздной жизнью, и все что их

интересовало, кроме собственных удовольствий, это интриги и какие-то совершенно

несерьезные заговоры, которые, очевидно, также часто предпринимались лишь в целях

развлечения. В то же время, по словам историка, среди грандов было очень много

откровенно продажных личностей, а также людей невежественных, вульгарных и пошлых

([207] 2, p.164).

Наиболее яркий пример расточительства и коррупции, впрочем, давала сама

королевская семья. Расходы на ее содержание достигали астрономических сумм, которые

уходили на содержание тысяч слуг, сооружение все новых дворцов и роскошных парков,

украшения и увеселения. Причем, большинство этих расходов производилось в кредит,

под честное слово или расписку короля или королевы, а затем эти неумеренные долги

погашались из бюджета, образуя в нем огромные дыры

Коррупция в верхнем эшелоне власти не ограничивалась крупными аристократами

и королевской семьей. Вся система государственного управления была построена на

коррупции. Практически все высшие должности продавались и покупались – их цена

достигала 200-300 тысяч ливров и более, но все они позволяли взять в управление какой-

то поток государственных средств и часть этого потока направлять в свой карман. О том,

сколько можно было таким образом заработать, свидетельствует пример французского

вельможи Пьера Сегэ. В начале своей карьеры он был беден, но женился на богатой

невесте и получил хорошее приданое, что позволило ему купить высокую

государственную должность за 250 тысяч ливров. Впоследствии он стал важным

государственным чиновником - интендантом и канцлером – и одним из самых богатых

людей во Франции. После его смерти в 1672 г. он оставил наследства на 4,5 миллионов

ливров, да еще до этого выдал дочерям в качестве приданого по 300-500 тысяч ливров

каждой ([207] 2, p.53). Таким образом, работая в течение всей своей карьеры лишь на

государство, он смог накопить огромное богатство - более 5 миллионов ливров, не считая

того, что он потратил в течение жизни. Известно, что кроме него, государственная служба

стала главным источником богатства целого ряда других семейств – например, семьи

Фейдо, распоряжавшейся государственной соляной монополией, семьи Севиньи,

заведовавшей военными подрядами, семей Кроза и Пеннотье, взявших на откуп сбор

налогов в провинциях Лангедок и Бретань, и т.д. ([207] 1, p.180)

Но все описанное выше было лишь верхушкой айсберга, поскольку и система

управления в провинциях, и судопроизводство, и церковь, и городское управление, и

ремесленные цеха, и помещичья система были сверху донизу построены на коррупции.

Историки подсчитали, что, например одних только свечей в Версале ежедневно сжигали до 10 тысяч, а

каждая свеча была эквивалентна недельному заработку простого француза. Таким образом, одних только

денег, которые тратились в Версале на свечи, хватило бы, чтобы накормить около сотни тысяч голодных

людей, которыми в ту эпоху была наводнена вся Франция. Но помимо королевского дворца Версаля, у

королевы Марии Антуанетты был свой дворец – Трианон – со своим двором и увеселениями. Огромные

деньги шли на обустройство прилегающей территории – строительство парков, гротов, беседок и т.д.

Потехи ради для нее построили даже целую деревню возле дворца, которую заселили специально нанятыми

«крестьянами» и использовали для театрально-шутовских увеселений.

385

Даже французскую парламентскую систему можно считать насквозь коррумпированной.

Так, парламенты во Франции были в каждой провинции, но ни они, ни Генеральные

штаты (парламент страны) не подразумевали какого-либо народного представительства.

Когда в 1614 г. были созваны Генеральные штаты, то около 90% депутатов составляли

помещики, дворяне, крупные и средние чины духовенства, представлявшие 1-2%

населения; остальная часть депутатов представляла городскую буржуазию. От крестьян,

составлявших 85% населения, в парламенте страны не было ни одного человека. В

парламенте провинции Бретань с 1660 г. по 1789 г. вообще не было ни одного не

дворянина. И абсолютно такая же картина, пишет П.Губер, была в других

провинциальных парламентах ([207] 2, p.66; 1, 165).

Если к этому добавить то, о чем выше уже говорилось – что и чиновничьи

должности, и дворянские титулы свободно покупались купцами, откупщиками и

финансовыми воротилами, и к XVIII в. как таковых потомственных дворян уже почти не

осталось, то можно заключить, что вся система власти и управления в стране и в

провинциях, включая парламентскую систему, представляла собой грандиозную систему

коррупции, не имевшую ничего общего даже с тем правлением потомственной

аристократии, которую мы видим при классическом феодализме

Еще одним элементом этой коррумпированной системы было судопроизводство.

Судебная система было крайне сложной и запутанной – так, только в одном районе

Парижа существовало порядка 40 различных судов и трибуналов. Но у всех была одна

общая черта – судейством заправляли помещики, дворяне и высшие духовные чины; и

потому суды защищали только их интересы, и никогда не защищали интересы простого

народа. Одних только помещичьих судов (где помещик выступал судьей) было порядка

20-30 тысяч по всей Франции. Надо ли удивляться тому, что, как пишет П.Губер, из

множества известных судебных разбирательств не было ни одного случая, чтобы

крестьяне выиграли спор против какого-либо помещика (кроме юга страны – см. ниже)

([207] 1, pp.82, 84; 2, p.96). Приводимые историками случаи судебных разбирательств

показывают, что представители простого народа судами заведомо воспринимались как

преступники. По словам Р.Мандру, суд свою главную задачу видел не в том, чтобы найти

справедливое решение и наказать виновных, а в том, чтобы оградить «приличное

общество» от посягательств со стороны простого народа ([242] p.110).

Не меньшим злом была и церковная коррупция. В отличие от протестантских

стран, церковь во Франции не стала действительным центром общественной жизни, в

которой все члены общества могли принимать активное участие. Служба по-прежнему

велась на непонятной латыни, епископы жестко держали в своих руках церковную

пропаганду и не допускали всякого рода народные проповеди и прочие «еретические»

выступления. Вместе с тем все население было обязано платить церковную десятину,

которая в некоторых районах достигала 10-12% от валового урожая. Но это вовсе не

давало права крестьянам пользоваться услугами священников – они должны были им

платить отдельно (за крещение ребенка, проведение мессы, венчание и т.д.), а в некоторые

отдаленные села их и за большие деньги было невозможно затащить ([207] 1, pp.87, 100).

Все это вызывало постоянное недовольство населения и требования отмены десятины,

которая воспринималась как совершенно несправедливый налог на третье сословие (то

есть на основную массу населения, исключая дворянство и духовенство), присваиваемый

церковью без какой-либо встречной компенсации. К тому же на этом налоге успевало

погреть руки и дворянство – как отмечает П.Губер, маркиз де Ферьер и маркиз де Бреже

заработали свое богатство в конце XVII в. на том, что управляли финансами церкви ([207]

1, p.180).

Поскольку покупка дворянского титула открывала путь в парламент, а без этого титула попасть в

парламент было невозможно, то французские парламенты той эпохи можно считать примером правления

олигархии и одной из форм коррупции. С тем же успехом можно было бы и напрямую продавать места в

парламентах, подобно продаже чиновничьих должностей.

386

Сбор королевских налогов, как уже говорилось, осуществлялся посредством откупа

и был одной из главных сфер коррупции, вызывавшей наибольшее возмущение населения.

Исследование советского историка Б.Поршнева показало, что, например, в период с 1623

г. по 1648 г. не проходило ни одного года без крестьянских восстаний, охватывавших

значительную часть территории страны ([242] p.129). И главной причиной возмущения

был сбор королевского денежного налога, а также королевские монополии, прежде всего

на соль, которая требовалась в хозяйстве каждому крестьянину, но которая продавалась

лишь по страшно завышенным ценам. Между тем, и сбор налогов, и соляная монополия

(gabelle), находились в исключительном ведении дворянства. Как указывает П.Губер,

среди многочисленных сборщиков налогов в провинциях в XVIII в. не было ни одного не

дворянина ([207] 1, p.181).

Однако источником самой страшной коррупции в ту эпоху во Франции были

крупные помещичьи хозяйства. Именно они были причиной не только массового

обнищания и закабаления крестьян, находившихся в полной зависимости от крупных

помещиков, но и главной причиной массовых голодоморов. Периодические голодоморы

были отличительной чертой Франции вплоть до конца XVIII в., это факт, хорошо

известный всем историкам. Так, демографические историки Э.Ригли и Р.Шофилд пришли

к выводу, что в Англии в XVI-XVII вв. взлеты цен на продовольствие были значительно

менее резкими, чем во Франции, и не приводили к такой высокой смертности среди

населения

. А после 1690 г. (то есть после окончательной победы Английской революции

и введения в стране протекционистской системы) скачки цен на продовольствие и

продовольственные кризисы в Англии вообще прекратились ([319] pp.399, 340-341).

Что касается Франции, то массовые голодоморы там продолжались до конца XVIII

в. Они происходили приблизительно раз в 15 лет (в XVIII в. стали реже) и каждый раз

сопровождались резким ростом цен на продовольствие и эпидемиями. Как указывает

П.Губер, голодомор обычно длился от нескольких месяцев до года или полутора лет, за

это время население вымирало на 10-20%, после чего все прекращалось, и возобновлялась

нормальная жизнь. Такие сильные голодоморы, охватившие значительную часть страны и

приведшие к заметному сокращению ее населения, по его данным, произошли в 1584,

1597, 1618, 1630, 1649, 1662, 1677, 1694, 1710, 1741, 1771 и 1789 гг. ([207] 1, p.43) Но в

промежутках между ними периодически происходили более мелкие локальные

продовольственные кризисы – не говоря уже о сезонном весенне-летнем повышении цен

на зерно (в 1,5-2 раза), которое происходило ежегодно ([242] p.115). В течение долгого

времени французские историки недоумевали по поводу возможных причин этих

«кризисов выживания» во Франции или объясняли их неурожаями

, но в последнее время

все более начали приходить к определенному выводу о том, что их основная причина не

связана с климатом, а, по словам П.Шоню, имеет экономическую природу ([160] p.230).

Р.Мандру высказался более определенно – по его мнению, главной причиной голодоморов

являлись спекуляции торговцев продовольствием и солью и «жесткость помещичьих

структур» ([242] p.115). Другими словами, главные виновники, – это торговцы-

спекулянты и помещики, выступавшие в роли таких же спекулянтов. Как было показано в

предыдущих главах, теми же самыми причинами в основном объясняются и другие

примеры массовых голодоморов, происходивших ранее в истории различных

цивилизаций.

Дополнительным подтверждением тому может служить пример южных областей

Франции, где, как пишет П.Губер, никогда в течение XVII-XVIII вв. не было голодоморов,

Хотя должно было быть наоборот, поскольку в условиях рыночной экономики, которая была в Англии,

возможности для спекуляции и для раскачивания цен на продовольствие были намного больше, чем в

условиях экономики восточного типа, сложившейся во Франции.

Как уже говорилось, подобные голодоморы были до этого, в XIV-XV вв., распространены повсеместно в

Западной Европе. Да и в XVI-XVIII вв. они не ограничивались одной лишь Францией. Они были и в России

в эпоху Екатерины II и затем во второй половине XIX в.

387

в отличие от остальной территории страны ([207] 1, p.108). Спрашивается, в чем причина?

Было ли что-то, что отличало эти провинции от остальной Франции? Отличие было, и

очень существенное. Еще в середине XVI в. здесь произошла гугенотская революция,

подобная протестантской революции в Германии и других странах Севера Европы. В

дальнейшем здесь образовалась самостоятельная гугенотская республика, которая

просуществовала вплоть до эпохи Ришелье (первая половина XVII в.) – тот, как известно,

ее уничтожил и присоединил к французскому королевству. Но гугенотская революция

осуществила здесь такой глубокий переворот, что эти провинции вплоть до 1789 г.

оставались неким чужеродным элементом в недрах «старого режима». Как выразился

П.Губер, север и юг Франции были двумя противоположными мирами ([207] 1, p.148).

Главным отличием юга было то, что в ходе гугенотской революции здесь было

уничтожено крупное помещичье землевладение. Так, в провинции Верхний Лангедок

крестьянам принадлежало 90-95% всех земель, а дворянству и церкви – соответственно 5-

10%, в то время как на севере и в центре страны была обратная картина ([207] 1, p.156).

Как видим, на юге Франции в XVI в. произошла настоящая земельная революция,

подобная той, что случилась в Англии при Тюдорах и в других протестантских странах во

время Реформации. Но ее результатом стала целая цепочка других явлений. Например,

только на юге помещичьи земли стали облагаться таким же земельным налогом, что и

крестьянские земли - на севере помещики-дворяне этот налог по-прежнему не платили.

Только на юге помещик не мог согнать крестьянина с его земли, если у того не оказалось

законного документа о собственности на землю - на севере такая земля автоматически

считалась помещичьей. Наконец, только на юге судебные тяжбы крестьян с помещиками

шли с переменным успехом, многие дела решались в пользу крестьян - на севере не было

ни одного такого дела за всю историю ([207] 1, pp.93, 155, 96). Таким образом,

произошедшая на юге Франции земельная революция в действительности означала и

социальную революцию.

В то же самое время, мы видим, что и в Англии, и на юге Франции, где было

ликвидировано крупное помещичье землевладение, уже в XVI-XVII вв. прекратились

голодоморы, а в северных и центральных провинциях Франции, где этого не было

сделано, они продолжались до конца XVIII в. Вывод из этого можно сделать только один

– крупное помещичье землевладение и было главной причиной голодоморов. Механизм

этого явления понять несложно – просто раз в 15 лет помещики совместно с хлебными

спекулянтами устраивали сильные дефициты зерна, а когда цены взлетали в несколько раз

(до 10-20 раз: [242] p.115), то часть зерна продавали на пике цены, получая на этом

огромную прибыль - до 1000% и более

. Такие операции очень легко было проворачивать

в условиях преобладания крупного помещичьего землевладения. Ведь если несколько

десятков помещиков в провинции обеспечивали почти все поставки зерна на местный

рынок, то они могли легко договориться о том, чтобы спрятать часть этого зерна. В то же

время, в условиях преобладания мелких крестьянских хозяйств, когда тысячи крестьян

самостоятельно поставляли зерно на местный рынок, сделать это было практически

невозможно – отсюда отсутствие голодоморов на юге Франции.

Но это простое экономическое объяснение не дает ответа на другой вопрос – как

эти сорившие деньгами и пресыщавшиеся сладкой жизнью гранды, дворяне и чиновники

могли спокойно наблюдать голодную смерть тысяч окружавших их простых людей,

прекрасно осознавая при этом, что или кто является ее главным виновником! Однако и на

этот вопрос историки нам дают ответ. Оказывается, они предпочитали не наблюдать это

не вполне эстетическое зрелище. Как указывает Р.Мандру, всякий раз, когда в каких-либо

французских провинциях начинался голодомор, из городов тут же тайно убегало все

руководство, судьи, купцы и чиновники всевозможных рангов – для того чтобы

спрятаться в отдаленных загородных особняках, подальше от страшного, заполненного

Как писал в свое время К.Маркс, ради такой нормы прибыли капиталист готов на все, даже на самые

страшные преступления.

388

трупами города и его болезнетворного, наполненного инфекциями воздуха ([242] p.99).

Как видим, те самые представители власти, которые должны были своей главной задачей

видеть борьбу с дефицитом продовольствия и голодомором, даже и не думали это делать

и немедленно бросали свой пост, как только он начинался!

Более того, есть все основания полагать, что некоторые чиновники, а иногда и все

поголовно, были соучастниками в организации этих голодоморов. Как пишет

американский историк С.Каплан, во Франции «в течение XVII и XVIII веков местные

власти постоянно обвинялись… в ведении тайной и незаконной торговли зерном и в

манипулировании политикой в области снабжения зерном в целях личной выгоды» ([228]

1, p.44). Он приводит целый ряд конкретных примеров, когда те или иные чиновники

были уличены в спекуляции зерном, а в некоторых случаях, как, например, в городах

Розой-на-Бри и Витри в первой половине XVIII в., все чиновники города вплоть до

высшего руководства были замешаны в хлебных спекуляциях ([228] 1, p.45).

Обращает на себя внимание и тот факт, что Франция оставалась чуть ли не

единственной страной в Европе, где государство не позаботилось о создании

централизованных запасов зерна. Во всех других странах именно они сыграли немалую

роль если не в устранении, то в смягчении продовольственных кризисов. В 1748 г. видный

французский чиновник Клод Дюпэн писал: «Большинство наций предприняло действия по

предотвращению катастрофических голодоморов и образования излишков зерна

посредством создания централизованных складов, которые позволяют изымать с рынка

излишки зерна, когда его слишком много, и выбрасывать его на рынок в случае

нехватки… Мы одни, которые славимся тем, что имеем самое мудрое государственное

регулирование во Вселенной по всем другим вопросам, остаемся далеко позади наших

соседей в данном вопросе…» ([228] 1, p.9). Приведенный отрывок достаточно

красноречиво раскрывает и безответственность французского государства в такой

серьезной проблеме, и то самовосхваление и самолюбование, которое отличало правящую

верхушку Франции при «старом режиме». Как указывает С.Каплан, несмотря на огромное

количество разнообразных чиновников во Франции, занимавшихся вопросами снабжения

зерном и иным продовольствием, никаких серьезных мер по созданию централизованных

запасов зерна так и не было принято вплоть до конца XVIII в., и голодоморы

продолжались ([228] 1, pp.9, 28).

Остается только понять, почему сильные голодоморы происходили каждые 15 или

20 лет, а, скажем, не каждые 5 лет. На мой взгляд, мы можем здесь говорить о «циклах

жадности». Все-таки гибель от голода 10 или 20% населения всего лишь за один год – это

не рядовое событие, а событие, надолго врезающееся в память народа. Его долго помнили,

общественность обвиняла помещиков и чиновников, и в последующие годы при

возникновении опять дефицита хлеба требовала провести расследование. Как пишет

С.Каплан, во время голодомора 1740-1741 гг. «циркулировало много слухов и подозрений

об участии чиновников, включая министров … в извлечении высоких доходов от

спекуляции зерном ценой страданий народа. Хотя Парламент был под сильным давлением

общественности, требовавшей провести независимое расследование, чтобы изобличить

“спекулянтов” и “монополистов”…, он отказался это сделать» ([228] 1, p.26). В другой

раз, во время продовольственного кризиса 1752 г., сам король, по слухам, уже собирался

потребовать проведение расследования ([228] 1, p.26).

В 1752 г. продовольственный кризис закончился довольно быстро - или его

закончили быстро, испугавшись королевского расследования и выбросив на рынок

спрятанные запасы зерна. В итоге никакого серьезного расследования ни в тот год, ни до

этого ни разу так и не проводилось – дворянские парламенты были солидарны с

помещиками и чиновниками, морившими народ голодом. Но страх такого расследования

или, не дай Бог, народного восстания, конечно, всегда присутствовал. Поэтому решиться

на то, чтобы уморить голодом 10-20% населения, было не так-то просто. Однако

человеческая память обладает способностью со временем забывать все неприятное. Время

389

шло, и постепенно об ужасах когда-то такого случившегося события все благополучно

забывали, старики умирали, а молодежь о нем и не знала. Тем временем жадность

помещиков и чиновников все усиливалась и брала верх над осторожностью – и вот вам,

спустя поколение, новый голодомор, организованный помещичье-чиновничьей

олигархией.

13.5. «Феодальные» отношения без феодализма

Если Вы знакомы с историей России, то могли заметить, что описанный выше

«старый режим» и другие режимы восточной деспотии напоминают Россию XVII-XIX вв.:

та же всепроникающая коррупция, то же бессилие царя в управлении страной при

кажущейся его абсолютной власти, то же всесилие вельмож, напыщенность дворянства,

безответственность и произвол чиновников, с одной стороны, и бесправие и забитость

народа, с другой, такое же преобладание натурального хозяйства и неразвитость

рыночных отношений. Но есть одно важное отличие – в России был феодализм со всеми

его атрибутами, включая крепостное право и крайне низкую плотность населения,

составлявшую менее 1 чел. на кв. км в XVII в. и выросшую всего лишь до 3-5 чел. на кв.

км в XIX в. А при такой низкой плотности, как было выше показано, никакие методы

управления страной, кроме феодальных, невозможны в принципе. Эти феодальные

принципы неизбежно подразумевали коррупцию, пусть даже в тех мягких формах

(кормление), которые существовали при классическом феодализме. Из этих же

особенностей России вытекало и преобладание натурального хозяйства – попробуйте-ка

поработать на рынок, если до ближайшей соседней деревни десятки километров пути по

местности, бóльшую часть года покрытой либо глубокими снегами, либо непролазной

грязью; а до ближайшего города – сотни километров по такой же местности.

Феодализм – это детство нации. История России так сложилась, что русская нация

дважды была на краю гибели, дважды возродилась и пережила детство – один раз в XIII-

XV вв., второй раз в XVII-XIX вв. (подробнее см. [60]) Поэтому в сущности в XVII-XIX

вв. у нее не было слишком большого выбора – она не могла перескочить через стадию

детства и сразу повзрослеть. Иное дело Франция XVI-XVIII вв. и другие режимы

восточной деспотии – все они были густонаселенными странами и давно вышли из

детства, в них давно исчезло, как массовое явление, крепостное право. Так, плотность

населения во Франции уже к XIII в. достигла порядка 35 чел. на кв. км и оставалась на том

же уровне (35-40) вплоть до середины XVIII века. Более того, Франция была самой

крупной страной Европы, в несколько раз превосходя по численности населения любую

другую страну. Как отмечалось в предыдущей главе, в Англии в XV в. проживало всего

лишь около 2 млн. чел, а во Франции – порядка 16-20 миллионов. Поэтому ни о каком

феодализме там не могло быть и речи – это была нация, которая вышла из детства, но

которая не хотела взрослеть (впрочем, в силу объективных причин, указанных выше).

Отсюда тот режим, имеющий большое сходство с феодализмом, но таковым не

являющийся.

Выше уже говорилось о том, что власть олигархии имеет большое сходство с

феодализмом. Это подтверждает и история Франции. Как мы видели, вместе с началом

очередной эпохи глобализации в XVI веке здесь возобновился процесс укрупнения

земельной собственности, появились настоящие земельные «набобы» - Гизы, Бурбоны и

Монморенси. Этот процесс осуществлялся тремя путями – во-первых, силовыми

захватами земель у крестьян и мелких помещиков, во-вторых, посредством скупки земель

и, в-третьих, посредством судебных тяжб и махинаций. О первом методе было уже много

сказано в предыдущих главах. Его широкое применение вряд ли могло продолжаться

после того как Ришелье в начале XVII века распустил частные армии и срыл крепости

герцогов и баронов. Что касается второго и третьего методов, то они продолжали активно

применяться вплоть до революции 1789 г. И к ним прибегала не столько старая

390

аристократия («дворянство шпаги»), сколько новая («дворянство мантии»),

представлявшая собой торгово-финансовую олигархию. Именно эта последняя, по

мнению современных историков, и стала теми «новыми феодалами», которые стали

доставать из архивов давно забытые привилегии помещиков и требовать их

неукоснительного исполнения со стороны крестьян ([253] p. 49).

Интересный материал на эту тему был собран Р.Мандру, который в течение 9 лет

изучал огромный архив немецкой семьи Фуггеров. Как выше говорилось, Фуггеры были в

XVI в. богатейшим в Европе семейством, занимавшимся в основном торговлей и

финансовыми операциями. Но значительную часть своих прибылей при этом они

направляли на скупку земель. И в этом, по мнению французского историка, есть большое

сходство между Фуггерами и многими французскими купцами и финансистами той эпохи,

не оставившими после себя столь подробных архивов ([243] pp.11-12).

Исследование Р.Мандру выявило интересную закономерность. Фуггеры

целенаправленно скупали земли в одном и том же районе на юге Германии (между

городами Ульм и Аугсбург), где они приобрели за сто с лишним лет в общей сложности

более 600 объектов недвижимости и стали собственниками 100 деревень. При этом все

члены семейства приняли обязательство никогда не продавать никакие из приобретенных

объектов недвижимости, что неукоснительно соблюдали в течение полутора столетий

([243] pp.37-40).

Спрашивается – в чем был смысл этого мероприятия? Как указывает французский

историк, доходы от земельной собственности явно уступали в ту эпоху доходам от

торговли и других прибыльных предприятий Фуггеров, которые владели шахтами по

добыче драгоценных металлов повсюду в Центральной Европе, а также торговыми

складами и офисами во всех европейских портах. Тем не менее, он видит в этой

деятельности немецких магнатов хорошо продуманную стратегию ([243] pp.91, 70).

Смысл этой стратегии нам станет хорошо понятен, если мы вспомним детскую

экономическую игру Монополия. Если игрок покупает один участок земли, то доход от

этого участка – очень скромный. Если он покупает второй участок по соседству, то за

проход через свою территорию он уже начинает требовать намного больше денег. Если же

ему удается скупить несколько соседних участков и создать монополию, то на него

начинают буквально сыпаться деньги от других, менее удачливых игроков. Именно такую

стратегию земельной монополии и преследовали Фуггеры. Так же как в игре Монополия,

они начали брать пошлины за проезд через свою территорию, для чего установили на ее

границах таможни ([243] p.77). Но они пошли намного дальше, чем игроки в детской игре.

Скупив около 100 деревень (точнее, земель, принадлежавших их крестьянам) в одном

районе, они начали там восстанавливать давно ушедший в прошлое феодальный режим. В

этих целях они начали требовать от крестьян, а также местных ремесленников,

лавочников и торговцев выполнения определенного набора «феодальных» обязательств и

требований – для каждого новоиспеченного «крепостного» был разработан свой список

услуг, которые тот должны был безвозмездно оказывать «хозяину». А чтобы юридически

никто не подкопался, Фуггеры наняли целую армию юристов и нотариусов, которые

обосновывали правильность требования тех или иных «феодальных» обязательств ([243]

pp.92-109). Само собой разумеется, что никакого крепостного права формально не было и

в помине, и каждый крестьянин и владелец лавки был волен не принимать условия

Фуггеров. Однако в этом случае ему пришлось бы уехать из деревни, где Фуггеры владели

и всей землей, и самой деревней, включая дорогу, которую они перекрыли таможней. Но

куда ему было идти, бросив свой дом и нажитое имущество – в другую деревню, к другим

таким же Фуггерам? Поэтому никто, как правило, не уходил, все оставались и, как могли,

существовали при этом новом «феодализме», введенном капиталистами Фуггерами.

То же самое происходило во Франции, но только не в одной области, а

повсеместно. Восстановление в течение XVI-XVII вв. во Франции давно забытых

«феодальных» прав, так называемых баналитетов – хорошо известный феномен.