Кузовков Ю.В. Мировая история коррупции
Подождите немного. Документ загружается.
401
высшей аристократии при дворе Александра I во время войны 1812 г. с Наполеоном.
Самая большая группа, писал великий писатель, включавшая 99% всех, кто вращался
при дворе, «состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных
действий, ни оборонительного лагеря… но желающих только одного, и самого
существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий» ([110] III/1, IX). Если это
было главным интересом русской аристократии в тот момент, когда враг уже шел по
русской земле и жег ее города и села, то почему мы должны думать, что у французской
аристократии, тем более в мирное и благополучное время, были какие-то другие
интересы?
К тому же сама система государственного устройства во Франции, в еще большей
степени, чем в России той эпохи, была построена на коррупции и на стремлении
чиновников к личной выгоде, а не к благу государства. Купив дворянский титул и
должность или унаследовав его, каждый француз воспринимал его как свою личную
инвестицию или инвестицию своего предка, которая не должна была «пропадать зря», а
должна была приносить прибыль. Эта психология не исчезла и во время революции. Так,
Жорж Дантон в молодости купил себе должность адвоката при Совете короля, на что
потратил все приданое своей жены (18 000 ливров), а став одним из лидеров революции в
Конвенте, рассматривал это как дальнейшее продвижение в своей карьере, которое
должно было компенсировать ранее произведенные затраты. Поэтому при первой же
возможности он стал приобретать или прибирать к рукам имения, земли, леса,
конфискованные у церкви и аристократии, и сам сделался крупным помещиком, то есть
стал одним из тех, против кого до этого выступал ([65] с.212, 226). И после этого утратил
интерес к революции и покинул Конвент.
Но если такой была в то время психология даже выдающихся деятелей
Французской революции, таких как Дантон, которого впоследствии французские
историки и писатели превозносили как образец высокой духовности ([65] с.215), то что же
тогда можно сказать об обычных представителях французской аристократии, не
одаренных столь высокими личными качествами? И тем более, о представителях крупной
аристократии, среди которых, по мнению П.Губера, было очень много откровенно
продажных личностей, а также людей невежественных, вульгарных и пошлых ([207] 2,
p.164).
Нет никакого сомнения, что основным мотивом, заставлявшим французских
грандов разрабатывать новые экономические теории и учения, вместо того чтобы просто
заимствовать у Англии уже устоявшуюся и хорошо себя зарекомендовавшую систему
протекционизма в сочетании с рыночной демократией, было желание что-то на этом
урвать, желательно побыстрее и побольше. Тем более что начавшееся в XVIII в. развитие
рыночных отношений, как и во все другие эпохи глобализации, способствовало росту
жадности правящей верхушки. Французская аристократия в этот период начала быстро
пополняться притоком новых людей, более жадных и бесцеремонных, готовых пойти на
все ради денег, в том числе из числа работорговцев, плантаторов и торговцев оружием.
Так, проведенное историком М.Жаном исследование истории города Нант во Франции
показало, что покупали аристократические титулы и превращались в аристократов в
течение XVIII в. именно те семьи, которые наиболее активно и успешно занимались
торговлей с колониями, работорговлей и торговлей оружием ([207] 1, pp.186-187). Именно
у них появились в этот период возможности для пополнения и разводнения рядов
французского дворянства. Поэтому если во Франции до этого еще сохранялись остатки
какой-то старой благородной аристократии, то к концу XVIII века их уже не осталось;
аристократия окончательно превратились в жадную и беспринципную олигархию,
рассматривавшую купленные ею аристократические титулы и чиновничьи должности
лишь как средство к дальнейшему личному обогащению
1
.
1
Как указывает П.Губер, в Парижском парламенте в XVIII в. из 590 человек лишь 6% относились к
потомкам старой аристократии, существовавшей до 1500 г. ([207] 1, p.179)
402
История проведения во Франции либеральных рыночных реформ в конце «старого
режима» хорошо известна и описана в трудах многих историков. Под влиянием
либеральных идей французское правительство в 1763 г. устранило все таможенные
пошлины в торговле зерном, как внутренние, так и внешние, и отменило любое
государственное регулирование этой торговли. При этом оно не позаботилось даже о
таких элементарных мерах, призванных мешать спекуляциям, как создание
централизованных запасов зерна ([228] 2, p.615), не говоря уже о более сложных методах
государственного регулирования, применявшихся в Англии в течение XVI-XVIII вв. Это
вызвало чудовищные спекуляции зерном и продовольственные кризисы по всей Франции,
которые не прекращались в течение всего периода либеральных реформ и закончились
массовым голодомором 1770-1771 гг., который, как отмечает С.Каплан, по своим
чудовищным последствиям превзошел худшие из тех, что когда-либо случались во
Франции ([228] 1, p.210). Массы голодных людей ели траву, коренья, убивали
собственных детей или оставляли их на улице, и сами умирали от голода и эпидемий
([228] 2, pp.502-504).
Поскольку голодомор чуть было не привел к народной революции, то либеральный
рыночный эксперимент пришлось временно прекратить (в декабре 1770 г.). Но
французской аристократической верхушке настолько хотелось его продолжить, что
попытка была возобновлена уже в 1774-1776 гг., когда главой правительства стал Тюрго,
один из ведущих в то время либеральных экономистов и сам аристократ в десятом
поколении. Эта попытка также потерпела неудачу, вызвав новый всплеск массового
голода и народные восстания. Тюрго был заклеймен и свергнут, а ведущие либеральные
экономисты отправлены в ссылку [182]. Однако спустя 10 лет, в 1786 г., была предпринята
новая попытка введения либеральной рыночной экономики. Именно в 1786 году был
заключен договор о свободной торговле с Великобританией, приведший к массовому
импорту во Францию английских товаров. По оценкам современников, в течение 2 лет
после подписания договора это привело к увольнению 500 тысяч французских рабочих и
банкротству 10 тысяч предприятий страны ([311] pp.91-92). Опять начался разгул
спекуляций зерном и возобновились голодоморы – тот, что случился в 1788-1789 гг.,
накануне революции, по оценке С.Каплана, даже превзошел по своим катастрофическим
последствиям голодомор 1770 г., то есть был, возможно, самым сильным за всю историю
«старого режима» ([228] 2, p.489).
Именно либерализация экономики страны, по мнению экономических историков,
стала основной причиной страшных экономических неурядиц и голодоморов во Франции
в период с 1764 по 1789 гг., того же мнения придерживались и современники, жившие в ту
эпоху. С.Каплан приводит целый ряд мнений и фактов, собранных чиновниками и
наблюдателями, следившими за развитием продовольственных кризисов. По их выводу,
тотальная либерализация развязала руки спекулянтам и различного рода «злонамеренным
лицам», которые организовывали искусственные дефициты продовольствия и наживались
на том, что продавали его по ценам в несколько раз выше обычных. Американский
историк отмечает даже такую закономерность. Дефициты зерна возникали чаще всего в
городах, расположенных возле судоходных рек или возле моря: спекулянты скупали всё
имевшееся в городе зерно и вывозили его по реке или по морю на экспорт или в соседние
провинции, оставляя город без продовольствия – об этом С.Капланом собраны
многочисленные факты ([228] 1, pp.205-206, 189, 257-258, 272-276).
Разумеется, все это вызывало массовые народные волнения. Только за первые
четыре года либерализации, с 1765 г. по 1768, и только в двух французских провинциях
(Париж и Руан), по подсчетам С.Каплана, произошло более 60 восстаний – и это после
спокойных и почти безмятежных, по мнению историков, десятилетий середины XVIII
века ([228] 1, pp.188-189).
Но либеральные экономисты и министры продолжали гнуть свою линию. Что же
касается восстаний, то их считали не результатом политики правительства, а плодом
403
человеческих предрассудков. Лидер физиократов Тюрго, который был главой
правительства в 1774-1776 гг., считал эти восстания результатом заговора против идей
либерализма, а его предшественник Лавердли – утверждал, что народ ничего не понимает
и действует «слепо». Ирония жизни состояла в том, - пишет С.Каплан, - что народ как раз
не был слеп, он прекрасно видел, как спекулянты сначала скупали все продовольствие в
городе, потом его прятали или грузили на баржу для отправки в другое место, оставляя в
городе пустые прилавки ([228] 1, p.217, 2, p.670). Слепота поразила как раз либеральных
экономистов, которые твердо верили в пропагандируемую ими теорию, и не хотели
признавать ее расхождение с практикой. Либеральные журналы того времени, невзирая на
обстановку в стране, продолжали безмятежно писать, что в условиях режима
экономической свободы массовый голод невозможен, поскольку невидимая рука рынка не
допускает дефицита товаров, следовательно, все страхи на этот счет необоснованны
([228] 1, p.217).
В итоге, делает вывод американский историк, именно экономическая
либерализация явилась причиной голодоморов 1770-1771 гг. и 1788-1789 гг., породив
лихорадочную спекуляцию продовольствием, дезорганизовав систему снабжения и создав
атмосферу страха и неуверенности ([228] 2, p.488). К такому же выводу пришел и
И.Валлерстайн, не только применительно к голодоморам, но и в целом к экономической
ситуации, поскольку либерализация привела также к массовой безработице, краху
французской промышленности и обнищанию масс населения. Открыв экономику своей
страны для импорта, указывает историк, монархия во Франции «пилила сук, на котором
сидела», поскольку это вело к резкому обострению социального кризиса и к превращению
Франции в последующем в экономическую колонию Англии ([311] pp.86, 89, 92). Именно
«ужасный» экономический кризис 1786-1789 гг. и голодоморы, по мнению
И.Валлерстайна, явились непосредственным толчком, вызвавшим Французскую
революцию ([311] p.93). С этим согласно и большинство других историков – все они
указывают на экономический и продовольственный кризис, наряду с финансовым
кризисом, как на непосредственные причины событий 1789 г. и последующих лет ([19] 16,
с.7-9; [274] pp.50-57).
Казнь Людовика XVI
Итак, вот что на самом деле послужило непосредственной причиной или
катализатором, вызвавшим во Франции в 1789-1795 гг. социальный взрыв: не столько
404
«реставрация феодализма», которая шла медленно и постепенно, сколько активное
внедрение либеральной модели капитализма. На это же указывает происходившая в
течение всех революционных лет непрерывная череда восстаний против рыночных
торговцев и спекулянтов, которые первыми подвергались нападению со стороны
восставших народных масс. Кроме того, целый ряд восстаний был направлен против
капитализма как такового, вернее, против той его либеральной модели, которая
внедрялась до революции, и которая продолжала внедряться после начала революции.
Дело в том, что экономический либерализм, вследствие его усиленной пропаганды
в течение нескольких десятилетий, глубоко укоренился в сознании всех образованных
слоев французского общества. Последние в то же время были настолько мало
осведомлены об альтернативных концепциях рыночной экономики, что никто об этих
концепциях ничего толком не знал. Поэтому лидеры революции и в самом ее начале
(1789-1792 гг.), и в ее конце (после июля 1794 г.) продолжали либеральную
экономическую политику, ничем по сути не отличавшуюся от политики королевского
правительства в 1764-1770, 1774-1776 и 1786-1788 гг. Так, одним из первых шагов нового
революционного правительства был декрет от 29 августа 1789 г. о свободной торговле
зерном, который способствовал еще большему разгулу спекуляции продовольствием
[182].
Лишь после восстания санкюлотов 10 октября 1792 г. и под давлением или
буквально в окружении народных масс, которые в мае-июне 1793 г. устроили осаду
Конвента и добились ареста и казни ряда его депутатов, Конвент изменил свою прежнюю
либеральную политику. Но и те меры, которые проводило правительство якобинцев,
пришедших к власти на волне этого народного взрыва в 1792-1794 гг., были лишь
уступкой требованиям санкюлотов и не представляли собой никакой экономической
системы. Как указывает Р.Палмер, все они сводились лишь к замораживанию цен и
заработной платы и к жесткому преследованию спекулянтов, происходившему на фоне
резкого усиления общего террора ([274] pp.111, 118). Однако после падения якобинского
правительства Робеспьера и отмены этих мер в 1794 г. опять началась такая спекуляция,
массовый голод и инфляция, что это вызвало волну новых восстаний ([274] pp.122, 124).
Одним из них и было то восстание парижской буржуазии в октябре 1795 г.,
расстрелянное Наполеоном, о котором было сказано в начале главы, буржуазии,
протестовавшей против того либерально-спекулятивного капитализма, который
насаждался во Франции. Одновременно с ним произошла серия других восстаний, а также
резко изменилось отношение населения к революции. Теперь оно в подавляющем
большинстве выступало против революции и за восстановление королевской власти
Бурбонов, ожидая, что Бурбоны отменят ненавистную либеральную рыночную экономику
и восстановят тот старый добрый порядок, который когда-то существовал. Так, во время
всенародных выборов в Конвент весной 1797 г. лишь 11 из его прежних членов было
переизбрано, подавляющее большинство мест получили роялисты – дворяне и другие
сторонники восстановления монархии ([274] pp.129-130). Воистину, когда населению
нечего кушать, то все благородные идеи о свободе, равенстве и братстве для него отходят
на второй план, и оно может предпочесть даже относительно сытое рабство свободе
умирать от голода. Как полагает Р.Палмер, если бы Наполеон в 1797 г. не захватил власть,
то в том же году во Франции была бы восстановлена власть Бурбонов, с суровыми
репрессиями для населения и мрачными последствиями для революции и ее достижений
([274] p.130).
В целом, можно сделать вывод о том, что революция во Франции в той или иной
форме была неизбежна, она вытекала из той коррупции государства и общества и того
антагонизма между двумя классами, которые существовали при «старом режиме» и
которые должны были неизбежно обостриться при переходе к рыночной экономике. Но
то, что революция приняла такую чрезвычайно резкую и даже порой уродливую форму,
что она сопровождалась страшными социальными взрывами, массовым голодом и
405
террором, что она в итоге захлебнулась и закончилась контрреволюцией, было в
значительной мере обусловлено упорными попытками либеральных экономистов
насадить во Франции пропагандируемую ими теоретическую модель рыночной
экономики, вместо того, например, чтобы взять ту экономическую модель, которая себя
прекрасно зарекомендовала в более успешной и прогрессивной Англии.
13.8. Итоги Французской революции
Ряд историков придают Французской революции эпохальное значение, полагая, что
она «заразила» чуть ли не весь мир идеями свободы и демократии и вызвала цепную
реакцию революций в других странах ([274]; [19] 16, с.151-159). Другие историки
подвергают этот тезис сомнению, отмечая, что каждая страна и каждая революция
уникальна, и пока не созреют внутренние условия, никакой импорт идей или тем более
самой революции невозможен ([311] p.248). Наверное, истина лежит где-то посредине
между этими двумя крайними взглядами. Но я не вижу смысла обсуждать вопрос о
всемирном значении Французской революции, поскольку ее роль в пропаганде и
распространении идей свободы и демократии хорошо известна, а хочу ограничиться тем,
чтобы понять, а что, собственно говоря, эта революция дала самой Франции.
Как было показано выше, накануне революции перед Францией стояло столько
нерешенных проблем, сколько, наверное, до этого не стояло ни перед одной страной в
Европе – именно потому, что «старый режим» был на территории Европы единственным
режимом восточной деспотии. Франции надо было одновременно решать все те задачи,
которые Англия решала постепенно в течение двух с половиной столетий: уничтожить
систему сословно-экономического рабства и преобладание крупной земельной
собственности, ликвидировать сословные привилегии, ввести демократические принципы
государственного устройства, устранить коррупцию в государственном управлении и
судопроизводстве, создать эффективный экономический механизм. Но помимо этого, надо
было устранить и те проблемы, которых не существовало в Англии и которые были
отличительной чертой режима восточной деспотии. Все государственные должности во
Франции продолжали продаваться и покупаться, что порождало чудовищную коррупцию
и накладывало отпечаток на психологию общества; страна уже несколько столетий не
знала, что такое нормальная рыночная экономика, - и это также отражалось на привычках
и психологии населения. Между тем, решить даже одну проблему продажности
чиновничьих должностей без революции было чрезвычайно сложно или невозможно: в
1771 г. Людовик XV попытался отменить куплю-продажу и наследование должностей, но
эта затея встретила такое противодействие со стороны аристократии, что из нее ничего не
вышло ([207] pp.232-233). Ко всему вышесказанному надо добавить еще и то, что
революционному правительству в 1789 г. досталось страшное экономическое наследство:
финансовое банкротство государства, разорение французской промышленности и
сельского хозяйства, массовая безработица и голодоморы. Да и политическая ситуация
была плохая: почти все крупные европейские державы в течение 1790-х годов выступили
против революции и вступили в войну с Францией. Фактически у Французской
революции, в отличие от Английской, не оказалось ни одного союзника. Поэтому решить
сразу все эти указанные задачи и проблемы в создавшейся неблагоприятной ситуации не
было под силу, наверное, ни одной революции.
В итоге хотя Французская революция и пыталась их решить, но полностью это
удалось сделать лишь в отношении одной или двух из них, остальные были решены в
лучшем случае частично или совсем не решены. Система широких демократических
выборов и народного представительства в парламенте так и не прижилась и была
окончательно забыта за годы правления Наполеона (1797-1815 гг.) и Бурбонов (1815-1830
гг.). В этот же период была ликвидирована и всякая свобода прессы. Сословия и
сословные привилегии были отменены, но система монопольных земельных прав
406
помещиков была не до конца уничтожена, поскольку значительная часть земли так и
осталась в руках (бывшей) крупной аристократии. Так называемые «феодальные» права
помещиков (баналитеты) сохранились в ряде провинций и после революции; в других
провинциях они были упразднены лишь формально и заменены прямой монопольной
рентой (см. выше). Была отменена купля-продажа и наследование государственных
должностей, а также частные суды помещиков, но это было лишь первым шагом на пути к
очищению государственной власти от коррупции, и на этом пути предстояло еще многое
сделать. Утвердилась рыночная экономика, но сколько-нибудь постоянного
экономического механизма так и не было выработано, и в течение правления Наполеона и
Бурбонов происходили постоянные шараханья от либеральной экономической модели к
протекционистской и обратно ([311] pp.117-118; [153] pp.6, 15).
Зачем была нужна революция 1789 года? Рисунок-карикатура К. д’Аша
(http://intransigeants.worldpress.com
)
Как видим, до 1789 г. на шее у французского крестьянина сидел лишь один «наездник» -
аристократия, а после 1789 г. таких «наездников» оказалось уже трое.
Нерешенность указанных проблем привела к тому, что после революционного
периода 1789-1815 гг., который историки часто рассматривают как серию из нескольких
революций, во Франции в течение XIX в. произошло еще несколько революций: в 1830,
1848 и 1871 гг. В ходе этих революций народ опять, как в 1792 г., к тому же дважды, в
1830 и 1848 гг., штурмовал королевский дворец Тюильри, который в итоге был полностью
разрушен, и свергал короля. А во время революции 1871 г. был учинен такой правый
террор, который, по мнению Р.Палмера, по своим масштабам превосходил левый
якобинский террор 1792-1794 гг. ([274] p.115) И в перерыве между этими революциями
также происходили восстания и смены власти. Всего же менее чем за 90 лет, прошедших
после 1789 г., во Франции сменилось 5 монархических режимов (включая режим
Наполеона Бонапарта) и, по меньшей мере, 3 республиканских режима. То есть смена
407
политического режима, с кровью, террором, грабежами и убийствами, происходила в
среднем раз в 10 лет!
Свобода на баррикадах. Картина Э.Делакруа
Мы видим здесь резкий контраст между Английской и Французской революциями.
В Англии после Славной революции 1688 г. наступило почти полтора столетия
социального мира и экономического процветания, во Франции же после серии революций
1789-1815 гг., наоборот, еще в течение многих десятилетий продолжались социальные
взрывы и неурядицы. Причина, очевидно, состоит в том, что, как было указано в
предыдущей главе, Славная революция 1688 г. завершила более чем 200-летнюю эпоху
революций в Англии, а во Франции эта революционная эпоха только началась событиями
1789 г. Таким образом, имеет смысл говорить не об одной Французской революции, а о
целой революционной эпохе в жизни Франции, начавшейся в 1789 г. и продолжавшейся,
по меньшей мере, до 1871-1875 гг.
Если согласиться с такой трактовкой событий во Франции и в Англии, то возникает
еще один вопрос об итогах Французской революции. Что принесла революционная эпоха
(1789-1871 гг.) Франции в сравнении с тем, что дала Англии ее революционная эпоха
(1640-1688 гг.)?
В конечном итоге к концу XIX в. мы видим в обеих странах нормально
функционирующее государство и развитую экономику. Тем не менее, например,
Л.Толстой считал Англию той эпохи «благоустроеннейшим в мире государством», в чем,
по его мнению, были уверены и сами англичане, и не писал ничего подобного о Франции
([110] III/1, X). Однако чьих-то мнений на этот счет недостаточно, поэтому давайте
обратимся к объективным показателям – экономическим и демографическим. Англия в
XVII в. была отсталой сельскохозяйственной страной, более отсталой в экономическом и
промышленном отношении, чем Франция (см. выше). Спустя столетие после Славной
революции 1688 г. она превратилась в ведущую мировую промышленную державу,
равной которой не было, и оставалась такой до конца XIX в. Франция ни в течение своей
революционной эпохи, ни когда-либо после нее не смогла осуществить ничего подобного.
В чем причина? Одну из важнейших причин экономического рывка Англии французский
экономист Ж.Шапталь в 1819 г. видел в «системе, которой Англия придерживается уже
более столетия, и которая состоит в допуске на внутренний рынок промышленных
товаров только собственного производства и в отказе допуска иностранных товаров путем
запретов или таможенных пошлин» ([311] p.97). Такого же мнения придерживался целый
408
ряд французских экономистов и экономических историков и сто лет спустя. Суммируя эти
мнения, современные экономические историки О’Брайен и Кейдер делают вывод о том,
что именно «успешный меркантилизм [протекционизм] … был главной причиной
британского превосходства в течение еще столетия после битвы при Ватерлоо [1815 г.]»
([311] p.123). Действительно, хотя Франция и пыталась ввести протекционистский режим
несколько раз в течение XIX в., но вскоре его опять заменяла либеральным режимом, а
Англия жила в условиях первого, по меньшей мере, полтора столетия.
График 1. Динамика рождаемости в Англии
(среднее число рожденных девочек на одну женщину)
0,8
1,3
1,8
2,3
2,8
3,3
1541
1556
1571
1586
1601
1616
1631
1646
1661
1676
1691
1706
1721
1736
1751
1766
1781
1796
1811
1826
1841
1856
1871
1886
1901
1916
1931
Источник
1
: [319] p.230; [203] pp.13,195
Такую же картину, как в экономическом развитии, мы видим и в демографии. В
Англии рождаемость в XVII в. была очень низкой, ниже чем во Франции. А с конца 1680-
х годов, то есть после введения в Англии протекционистской системы, она начала расти, и
этот рост продолжался в течение 150 лет – вплоть до конца существования этой системы
(см. График 1). В результате в начале XIX в. в самой промышленно развитой стране мира,
какой была тогда Англия, каждая английская женщина рожала в среднем по 6 детей!
Очевидно, английские женщины в эпоху Промышленной революции не читали
утверждений демографов (появившихся позже) о том, что индустриализация приводит к
снижению рождаемости. В Англии в течение всех 150 лет индустриализации она не
переставала расти!
Во Франции ничего подобного не было – рождаемость в течение XVIII-XIX вв.
неуклонно снижалась (см. График 2) и в начале XIX в. составляла 3-4 ребенка на
женщину, против 6 детей в Англии. Для любого, кто знаком с демографией, понятно, что
это разница огромна. Почти половина детей в то время, особенно во Франции, умирала, не
дожив до взрослого возраста, из чего следует, что во Франции женщина выращивала в
1
На графиках 1 и 2 представлена динамика валового коэффициента воспроизводства населения (gross
reproduction rate), который показывает, сколько девочек родятся в среднем в расчете на одну женщину в
течение ее жизни.
409
среднем 2 детей, а в Англии – 3-4 детей. Поэтому население Франции с XIV-XV вв. до
начала XX лишь удвоилось (с 20 до 40 миллионов), а население Англии – выросло в 20 раз
(с 2 до 40 миллионов). И это не считая миллионов английских эмигрантов, которые
колонизировали и заселили две части света – Северную Америку и Австралию.
График 2. Динамика рождаемости во Франции
(среднее число рожденных девочек на 1 женщину)
-
0,5
1,0
1,5
2,0
2,5
3,0
1771
1781
1791
1801
1811
1821
1831
1841
1851
1861
1871
1881
1891
1901
1911
1921
1931
Источники: [152] 1, p.101; [203] pp.13, 195
В первой книге трилогии было доказано на многочисленных примерах, что
глобализация пагубно влияет на рождаемость и что, соответственно, протекционистская
система влияет на нее положительно, поэтому не собираюсь доказывать это еще раз.
Отмечу лишь, что именно это и лежало в основе так называемой «меркантилистской»
политики Англии и других стран Европы, проводивших эту политику в XVIII веке:
Германии, Скандинавии и других. В основе этой политики или системы взглядов лежало
представление о том, что протекционистская система способствует увеличению
населения, а следовательно, и всего, что составляет силу государства – его
экономического благосостояния, военной мощи и т.д. Как видим, имеющиеся сегодня
фактические данные, взятые из работ демографических и экономических историков,
подтверждают верность этой системы взглядов.
Почему это так, почему протекционизм способствует и экономическому, и
демографическому росту стран, в которых он осуществляется, нам должно быть понятно
из тех выводов, которые были сделаны в предыдущих главах. Протекционизм является
методом борьбы с одним из самых зловредных факторов, стимулирующих развитие
коррупции и кризисов коррупции в обществе – с товарными и финансовыми
спекуляциями в сфере международных экономических отношений, которые неизбежно
возникают в эпоху глобализации. Именно через механизм международных спекуляций и
нестабильности глобализация оказывает отрицательное влияние на экономику и
демографию. Но эти же операции во все исторические эпохи служили главным
источником обогащения олигархии и установления ее власти над обществом, поэтому
олигархия всегда была и будет против применения протекционизма. Соответственно,
410
построить у себя цельную протекционистскую систему когда-либо в истории удавалось
лишь тем странам, которые смогли полностью освободиться от власти и влияния
олигархии и которые решительно взялись за искоренение всех факторов, способствующих
развитию коррупции.
Итак, приходится признать, что ни Французская революция 1789-1795 гг., ни
французская революционная эпоха 1789-1871 гг. не привели к выработке и установлению
в стране оптимального социально-экономического режима, и в результате не обеспечили
мощного экономического и демографического развития Франции, подобного тому,
которое принесла Англии Английская революция 1640-1688 гг. Спрашивается, почему?
Очевидно, дело в характере и движущих силах обеих революций. Английской революции
предшествовало полстолетия мощного пуританского движения, охватившего
значительную часть ее зажиточных и средних слоев. В итоге сформировалась та
национальная элита, которая возглавила первый этап революции (1640-1660 гг.). И хотя
первый этап не дал весомых результатов, но движение не выдохлось, оно изменило
название (были пуритане, стали виги), но не изменило своей природы и довело
революцию на втором ее этапе (1670-1680-е гг. - начало XVIII века) до логического
завершения. В основе этого движения была идея очищения общества и построения
лучшего общества в интересах всего населения: глубокая альтруистическая идея.
Здесь можно провести параллель с Русской революцией 1917 г. в России. Русская
интеллигенция также в течение полстолетия или даже более до революции вынашивала ее
идею, идею борьбы за счастье народа, его освобождения от гнета и рабства. Не важно, что
словарь терминов, используемых сначала народниками, затем социал-демократами и
эсерами в России, отличался друг от друга и от словаря, использовавшегося пуританами-
вигами в Англии. Сами социал-демократы (коммунисты) всегда признавали, что их
движение выросло из движения народников 1860-х – 1880-х гг. Главное же, что
объединяет русских революционеров конца XIX - начала XX веков с английскими
революционерами XVII века – это именно альтруистическая идея, идея помощи своему
народу, овладевшая значительной частью образованных слоев общества, которые в
момент революции смогли заразить этой идеей народные массы.
Ничего подобного мы не видим во Франции. Как писал французский историк
А.Токвиль, революция во Франции явилась совершенно неожиданно ([274] p.8).
Считается, что ей предшествовали идеи просветителей: Руссо, Вольтера, Дидро, - но до
1789 г. эти идеи не вызвали никакого массового движения, подобного тому, что было в
Англии и России. Да и сами эти идеи, как указывает известный российский историк
В.Кожинов, возникли как результат иностранного влияния и для самой Франции были
некими чужеродными идеями ([54] с.393)
1
Во время событий 1789-1795 гг. круг искренних приверженцев альтруистической
идеи был чрезвычайно узок: по существу он ограничивался Робеспьером и его
ближайшим окружением. Дантон занялся накоплением личного имущества, сделался
крупным помещиком и даже, как доказали историки, заключил тайный договор с врагами
революции, очевидно, все с той же целью личного обогащения ([199] p.213). А
обогатившись, потерял интерес к революции и сложил с себя полномочия (август-
сентябрь 1793 г.), хотя был фактическим лидером Конвента и революции! Другой деятель
революции, считавшийся преданным ее делу, генерал Дюмурье, которому доверили
руководить революционной армией, завоевал Бельгию и тут же вознамерился себя за это
1
Вольтер проникся своими «просветительскими» идеями во время эмиграции в Англию (1726-1729 гг.),
когда он ознакомился с идеями Английской революции и ее результатами. Там же он опубликовал свое
первое «революционное» сочинение, которое было запрещено французскими властями. Руссо был
швейцарцем и до 30 лет жил в протестантской Швейцарии, где и впитал «революционные» идеи. Как видим,
идеи Вольтера и Руссо были навеяны все той же Реформацией и Английской революцией, которые являлись
частью одного революционного движения XVI-XVII вв. Однако в самой Франции накануне 1789 г. они не
нашли широкого распространения – аудитория у Руссо и Вольтера была очень немногочисленной.