Мотрошилова Н.В. (ред.) История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 1

Подождите немного. Документ загружается.

Диалектика в философии Гераклита

Гераклит знаменит не только интересными и глубокими размыш-

лениями

о первоначале. Еще более славен он как

великий

древне-

греческий

диалектик*.

Те диалектические мысли и идеи, которые в

зародыше и стихийно заключены в концепции первоначала первых

греческих философов, получают у Гераклита более четкую артикуля-

цию,

дальнейшее развитие.

Диалектика

Гераклита,

как и у его

пред-

шественников,

— это

прежде

всего

констатация

фиксирование

вечности

происходящих

мире

изменений.

Мысль об изменениях,

характерная для самых первых греческих философов, у Гераклита

приобретает форму мысли всеобщей, т.е.

философской

идеи.

Все из-

меняется,

и изменяется постоянно; нет предела изменениям; они есть

всегда, везде и во всем — вот что сцрессовано в знаменитой краткой

формуле, приписываемой Гераклиту: „Все течет, все изменяется". Ка-

кой

бы простой и банальной ни казалась эта формула человеку сего-

дняшних

дней, необычной, новаторской и мудрой она выглядела то-

гда, когда впервые в емкой, обобщенной форме представила результа-

ты тысячелетних наблюдений, раздумий человека об окружающем ми-

ре и своей собственной жизни. Переход здесь весьма тонкий. Скажем,

наблюдения за рекой легко

могут

склонить мыслящего человека к идее

изменений.

У Гераклита же — река не более чем символ, благодаря

которому понятным для людей способом утверждается

всеобщая

мысль.

Такова

же роль

других

гераклитовых символов — огня, войны (враж-

ды) и др. Повязанность мысли Гераклита с символами, образами —

специфическая

черта его философии, да и всего древнегреческого лю-

бомудрия. Это

диалектика

изменений

образах

символах.

Хотя

мысль об изменении то и дело приобретает в фрагментах, приписы-

ваемых Гераклиту, всеобщий, абстрактный характер, она объединяет-

ся

с хорошо запоминающимися образами, делающими философскую

мудрость живой, понятной. Например, солнце Гераклит характеризу-

ет как

"новое

ежедневно,

но и

всегда

непрерывно

новое"

(58 (а);

225). В

другом

случае

Гераклит говорит: „На

входящих

в те же са-

мые

реки

притекают

один

раз

одни,

другой

раз

другие

воды"

(40

(а);

209). Поэтому, согласно Гераклиту, в одну и ту же реку нельзя

войти

дважды.

Специфика

диалектики

Гераклита

— еще и в том, что

мысль

об

изменениях

объединяется

здесь

идеей

единства

борьбы

противо-

положностей.

Предвестником такого подхода, как уже упоминалось,

был Анаксимандр. Гераклит как бы извлекает из недр внутренней ло-

гики

первоначала только брезжившую идею единства и борьбы проти-

воположностей и подробно, уже именно по-философски, развивает ее.

Идея

Единого — и, стало быть, приведения к Одному, к единству —

Слово «диалектика» употребляется здесь

значении, которое

ему

придали более

поздние

философы. Аристотель

же

применяет слово "динамика", имея

виду

философов,

начиная

Зенона.

Но

представляется оправданным употреблять

его и

применительно

рассуждениям более ранних авторов

особенно, конечно, Гераклита

соседствует с идеей раздвоения Единого, выделения из него противо-

положностей.

'Выслушав

не мою, но

эту-вот

Речь

(Логос),

должно

признать:

мудрость

в том,

чтобы

знать

все как

одно",

— говорит,

согласно свидетельству Ипполита, Гераклит (26 (а); 199). Гераклит

утверждает не просто существование противоположностей, но их не-

избывность и всеобщность. Противоположности существуют везде. Эта

идея воплощается у Гераклита в некоторой космической, но также в

этической и эстетической формах. Ибо наличие противоположностей

для Гераклита — основа и существования, и гармонии мира. Противо-

речивость сближает — таков гераклитовский парадокс.

Еще одна диалектическая идея — борьба, "вражда" противопо-

ложностей.

Гераклит

был

изобретателем

идеи

борьбы

противополож-

ностей

как

конструктивного

философского

начала.

В изображении

Гераклита борьба, распря, война имеют глубинное отношение к рож-

дению, возникновению, расцвету, т.е. к самой жизни.

"Должно

знать,

что

война

общепринята,

что

вражда

—

обычный

порядок

вещей...

что все возникает

через

вражду

заимообразно

[= "за счет друго-

го"]"

(28 (а); 201). В этой связи Гераклит снова вступает в полемику

с Гомером: ведь тот, молясь,

"чтобы

'вражда

сгинула

меж

богами

меж

людьми',

сам

того

не

ведая,

накликает

проклятье

на

рождение

всех

[существ]",

"ибо они

рождаются

силу

противоборства

противодействия...

" (свидетельство и комментарий Плутарха — 28

(Ь

);202).

Три основополагающие диалектические идеи, которые были выде-

лены из корпуса гераклитовских фрагментов, внутренне связаны

друг

с другом,

друг

друга

переливаются, в чем также уже проявляется

диалектика — в ее

облике

диалектики

философских

идей.

Раз мы

приняли,

вместе с Гераклитом, идею-образ вечного изменения: в одну

ту же реку нельзя войти дважды, то логично сделать вывод в не-

сколько иной форме: в ту же реку вступаем и не вступаем, существуем

не существуем. Одно состояние уступает место

другому,

"холодное

нагревается,

горячее

охлаждается,

влажное

сохнет,

иссохшее

оро-

шается"

(42 (а); 214). Так идея всеобщей изменчивости поворачива-

ет к нам другой свой лик — она переливается в тезис о

единстве

противоположностей.

Изменение и есть, по Гераклиту, совмещение

крайностей — прежде всего существования и несуществования, но также

уничтожения и возникновения. Ведь уничтожение одного есть возник-

новение другого.

Противоположности едины, неотрывны

друг

от

друга.

И эту неот-

рывность Гераклит пытается разъяснить и на трудных, непонятных, и

на

простых примерах. Он говорит об обычных людях:

„Они

не

пони-

мают, как

враждебное

находится

согласии

собой:

перевернутое

соединение

(гармония), как лука и

лиры"

(27 (а); 199). Есть очень

много толкований этих гераклитовых образов. Вероятно, под "пере-

вернутым соединением (гармонией) лука и лиры" он имел в виду то,

что лук и лира — противоположности: "вражда" и единство уничто-

жения,

смерти и красоты; разъединяющей войны, понимаемой в са-

мом широком смысле — как вражда, распря, и единящей красоты,

символизируемой образом лиры. Вместе с тем, каждая из этих вещей

(лук

лира)

—

символы единства

двух

зримо соединенных

друг

другом

концов. Музыка, гармония рождается именно потому,

что ли-

ра соединяет струны.

Лук —

изогнутая палка,

которой

два

конца

соединены. Иными словами, лишь тогда, когда

две как бы

противопо-

ложные части соединяются вместе,

существуют

предметы. (Свиде-

тельство Порфирия: "...гармония натянута

противоположные сторо-

ны"

"стреляет

из

лука" посредством противоположностей.

— 27

(е

);

200.)

Пользуясь этими наглядными образами, Гераклит

делает

"зримой"

идею раздвоения единого

взаимодействия противополож-

ностей. Есть

более "конкретные" толкования гераклитова образа

лиры.

Например, Платон считает

(и к

нему присоединяются многие

авторы),

что

этот образ символизирует возможность гармонии низких

высоких звуков, которые, хотя

противоположны, мелодией

могут

быть приведены

гармоническое согласие

(27 (Ь); 199).

В своде фрагментов Гераклита встречаются образы, связанные

техникой

или

наукой

символизирующие

ту же

идею.

"У

чесала

путь

прямой

кривой

"один

и тот же".

Иными словами,

"у

орудия,

называемого "улиткой"

винтом],

мастерской валяльщика враще-

ние

прямое

кривое,

так как он

идет одновременно вверх

и по

кругу"

(32

(а); 204). Та же

идея заключена

фрагменте, связанном

геомет-

рией:

"...совместны

(окружности)

круга

начало

конец"

(34 (а);

206). "...Начертив круг, начала

не

сыскать",

—

комментирует Псевдо-

Гиппократ

(34 (Ь

); 206).

Диалектика входила

историю философии

культуры,

потом

продвигалась вперед также

через рассуждения, которые

демонстри-

ровали относительность представлений человека о мире и самом се-

бе,

ставили философов и интересующихся философией людей пе-

ред

мировоззренческими, логическими, математическими парадок-

сами,

загадками, противоречиями, трудностями. Ко

времени Герак-

лита философия

уже

накопила немало таких парадоксов, загадок.

По-

добные формы мысли

— по

мере развития философии

они

усложня-

лись

видоизменялись

—

были

не

только свидетельствами накопив-

шихся

философском объяснении мира противоречий

затруднений,

но

своего рода точками роста диалектики.

Это в

такой

же

мере

относится

парадоксам Гераклита, апориям элейца Зенона

антино-

мия

Канта.

Гераклит

был

отчаянным спорщиком. Слово "5тХ.еуоцси" (спорю),

пожалуй, ближе всего связано

как раз с

гераклитовской диалектикой.

Кроме

того,

что

Гераклит полемизирует

учениями предшественни-

ков,

он в

какой-то мере

предчувствует,

как бы

"вычисляет" возмож-

ность зарождения такого способа философской мысли

публичного

диалога,

который несколько позже воплотится

первоначальных

формах древнегреческой софистики. Предвосхищая мыслью что-то

подобное софистике

или,

быть может,

уже и

наблюдая зарождение

софистических парадоксов

практике древнегреческой жизни, всегда

наполненной

полемикой, Гераклит

сам не

только формулирует

философские

тезисы

об

относительности, субъективности мнений,

принципов,

ценностей,

но,

предвидя

их

возможную разрушительную

силу,

все же

ставит

зависимость

от

нетленных

для

него идей логоса,

истины,

единства, добра и красоты. Иногда эта черта гераклитовской

диалектики не принимается в расчет. В таких случаях из Гераклита

как

бы делают глашатая древнегреческого релятивизма. Основанием

для такого подхода

служат

некоторые фрагменты эфесского мыслите-

ля,

которые, однако, вырываются из более широкого контекста и от-

деляются от целостности его философии.

Гераклит в своих сочинениях, если судить по некоторым из сохра-

нившихся фрагментов, настраивал на готовность к познанию неожи-

данного, скрытого, обескураживающего и парадоксального. "Не чая

нечаянного,

не

выследишь

неисследимого

недоступного",

— гово-

рил,

по свидетельству Климента Александрийского, Гераклит (11; 193).

"Нечаянным"

же могло казаться и то, что привычные греку житей-

ские знания и понятия, согласно которым различные качественные

состояния

несовместимы

друг

с другом. Гераклит находит возможным

соединить их с противоположностями. Отличается ли чистая вода от

грязной? Может ли одна и та же вода в одно и то же время быть и

чистой, пригодной для жизни и для питья, и грязной, для всего этого

непригодной? Грек, скорее всего, уверенно и однозначно отвечал на

подобные вопросы отрицательно, да еще, наверное, дивился, почему

кому-то приходит в голову их задавать. А у Гераклита наготове был

неожиданный, парадоксальный положительный ответ: „И грязное и

чистое, говорит [Гераклит], — одно и то же, и пригодное и непригод-

ное для питья — одно и то же.

«Море,

— говорит, —

вода

чистейшая

грязнейшая:

рыбам

—

питьевая

спасительная,

людям

—

негод-

ная для

питья

губительная»"

(35 (а); 206). (Конечно, такое можно

было уверенно

утверждать

в эпоху, когда моря еще не сделались, как

наше время, губительными и для рыб!) Так, сталкивая обыденное

сознание

с философскими парадоксами, Гераклит снова и снова отстаи-

вал идею единства, тождества противоположностей. Польза или вред

чистой, казалось бы, только живительной или только губительной гряз-

ной

воды оказывались относительными. Гераклит напоминал и о дру-

гих примерах:

"...свиньи

грязью

наслаждаются

больше,

чем

чистой

водой"

(36 (а

); 206);

"...птицы

моются

пылью"

(36 (с

); 208); "ос-

лы

солому

предпочли

бы

золоту"437

(а); 208); быки

чувствуют

себя

счастливыми, когда находят в корме горькую траву вику (38 (а); 208)"

т.д.

Прекрасное или безобразное

могут

совмещаться в одной и той же

вещи, в одном и том же состоянии, человеке и т.д., в зависимости, так

сказать, от точки отсчета. Сказанное верно и в отношении жизни и

смерти, рождения и гибели. Чтобы убедиться в этом, людям доста-

точно поразмыслить о самих себе.

"Рожденные

жить,

они

обречены

на

смерть

(а точнее, на упокоение), да еще

оставляют

детей,

чтобы

родилась

[новая]

смерть"

(99 (а); 246). Желая уподобить смену чело-

веческой жизни смертью превращениям "мерами вспыхивающего" и

"мерами угасающего" огня, Гераклит изрекает:

„Человек

—

свет

ночи:

вспыхивает

утром,

угаснув

вечером.

Он

вспыхивает

жизни,

умерев,

словно

как

вспыхивает

бодрствованию,

уснув"

(48 (а);

216). Смерть одного состояния — момент рождения чего-то другого.

Этот парадокс помогает подтвердить идею взаимопревращения тел,

состояний,

стихий, в свою очередь питающую идею бесконечности из-

менений.

"Душам

смерть

—

воды

рожденье,

воде

смерть

—

земли

рожденье..."

(66 (а); 229). Мысль древних о взаимопревращениях,

переливах

друг

друга

противоположных вещей, состояний, стихий

Гераклит, таким образом, тоже предпочитал зафиксировать в виде

диалектического парадокса. Казалось бы, что может быть несовмести-

мее, чем Солнце и ночь? Если светит Солнце, то это заведомо значит,

что нет ночи. Однако и здесь Гераклит заготовил свой парадокс: „Не

будь

Солнца,

мы бы не знали, что

такое

ночь"

(60 (0); 226).

Парадоксы, загадки, ирония Гераклита всегда побуждали к спо-

рам и поиску разгадок. Так, эфесский мыслитель изрек, что Солнце,

которое

"правит

космосом",

"шириной

[всего

лишь]

ступню

чело-

веческую"

(57; 224). Загадка тут в том, что

другие

фрагменты из

Гераклита свидетельствуют о его "почтительном" отношении к Солнцу

как

главному среди небесных тел.

"Солнце

же,

будучи

их

эпистатом

[распорядителем] и

судьей,

дабы

определять,

регулировать,

знаме-

новать

объявлять

перемены

времена

года,

которые

все

порожда-

ют..." (64 (а); 228). Почему же судья, распорядитель, правитель

космоса так иронически "унижен": шириной он всего лишь в чело-

веческую ступню? Через парадокс — Солнце и вознесено над миром,

человеком, и приближено к ним — Гераклит

утверждает

по крайней

мере две важнейшие философские идеи. Во-первых, при всем "приви-

легированном" положении Солнца в космосе не дано ему нарушить

естественный порядок Вселенной, что, собственно, разъясняет сам Ге-

раклит: Солнце "не

преступает

положенных

границ,

ибо

если

оно

<преступит>

должные

сроки,

его

разыщут

Эринии,

<союзницы

Прав-

ды^' (57; 224. 52; 220). Во-вторых, величина Солнца тут поставлена

рамки человеческого видения и наблюдения, субъективных мерок

жизнедеятельности человека, борьбы таких противоположностей, как

размышление и чувственное наблюдение. Об этом верно сказал Сене-

ка,

комментируя интересующий нас гераклитовский фрагмент: „Хотя

разум доказывает, что Солнце больше Земли, взор наш сократил его

до таких размеров, что мудрые мужи утверждали,

будто

оно величиной

ступню" (57 (d); 225).

Аристотель считал, что гераклитовская диалектика оказала огром-

ное влияние на Платона. Трудно не верить Аристотелю — ведь он был

учеником Платона. В интеллектуальной

судьбе

многих последующих

философов,

причем таких несхожих, как Гегель и

Ницше,

можно

обнаружить глубокое воздействие гераклитовских идей и образов. Итак,

непреходящая заслуга Гераклита в том, что он, представив мир множе-

ственных, смертных вещей, человеческий мир подвижным, изменчивым,

текучим, разделенным на противоположности, в то же время удер-

жал идею единства и закономерного порядка в неизмеримом, всегда

задающем загадки, до конца не познанном и непознаваемом космосе.

Иначе

обстояло дело в философии элеатов — тоже великой свои-

ми

открытиями, интеллектуальными новшествами. Именно она выве-

ла античную мысль к одной из самых грандиозных идей —

философ-

ской

идее

бытия.

Но не смогла, натолкнувшись на глубочайшие мыс-

лительные трудности противоречия, объединить бытие и движение.

3 История философии, кн. 1

ЭЛЕЙСКАЯ

ШКОЛА.

ИДЕЯ

ПАРАДОКСЫ

БЫТИЯ.

ФЕНОМЕН

КСЕНОФАНА

"Зачинателем элейской школы, — свидетельствует Климент Алек-

сандрийский,

— был Ксенофан Колофонский", который, "по словам

Аполлодора... родился 50-ю олимпиаду

[580-577

гг. до н.э.] и дожил

до времени Дария и Кира". Эту

дату

рождения Ксенофана подтвер-

ждает

и Секст Эмпирик (8; 157). Видимо,

Ксенофан

Колофонский

был одним из самых известных и влиятельных греческих мудрецов

середины VI в. до н.э. Подобно другим ранним философам, он —

фигура почти легендарная. Но хотя некоторые свидетельства о его

жизни

и творчестве считаются спорными, есть среди них и такие,

которые в согласии и даже единообразии повторяют разные доксогра-

фы.

Совпадения в их сообщениях позволяют как бы вылепить вооб-

ражением образ мудреца Ксенофана, и напоминающий ранее обрисо-

ванный

тип первых философов и отличающийся от него.

Ксенофана

называют "натурфилософом" (свидетельство Страбо-

на

— 20; 159), учеником натурфилософа

Архелая

(6; 157). Для этого

есть основания, ибо вслед за предшественниками основатель элейской

школы рассуждал о природе и природном первоначале. Но еще чаще

Ксенофана

ставят в ряд выдающихся поэтов Древней Греции: как го-

ворил Аристотель, с "Гомером при жизни [соперничал] Сиагр, после

смерти — Ксенофан Колофонский, с Гесиодом при жизни — Керкоп,

после смерти — упомянутый Ксенофан" (19; 159). Доксографы вы-

сказывали, правда, и сомнения в глубине и яркости поэтического та-

ланта, коим был наделен элейский мудрец, однако характерно, что

это делали авторы, порицавшие Ксенофана и его последователей за

богоборчество. Например, Филон Александрийский задавал такой гнев-

но-риторический вопрос: „Но почему Эмпедокл, Парменид, Ксенофан

хор их подражателей не получили в

удел

вдохновения от Муз, когда

занимались богословием?" (26; 159). "Богословие" — это, разумеет-

ся,

поздний термин, который не передает адекватно ни специфику

древнегреческих размышлений о

богах,

ни тем более особую направ-

ленность мыслей Ксенофана. Ибо основатель элейской школы не просто

был одним из первых мудрецов, более глубоко занявшихся вопросом

богах,

созданных греками и другими народами. Он стал филосо-

фом-богоборцем, чья критика идей о богах была такой остроумной и

убедительной, что оставила в веках заметный след. Гераклит, как бы

он

ни боролся с Ксенофаном, в этом отношении шел по его стопам.

Вместе с тем, мысль о нетождественности античного богоборчества с

атеизмом как раз примером Ксенофана может быть подкреплена и

проиллюстрирована.

Прежде всего, элейский мудрец указал на трудности, парадоксы,

которые философское учение о первоначале, теперь уже довольно разви-

тое, позволяло ему обнаружить и в обыденных религиозных представ-

лениях, ив "богословских" учениях. Аристотель, видимо, считая достой-

ными

подражания полемические приемы Ксенофана, специально пишет

своем сочинении «Риторика»: „Другой [риторический топос] основан

на

том, что если тождественно следствие, то тождественны и посылки,

из

которых оно вытекает. Примером может служить изречение Ксено-

фана

о том, что как утверждающие, что боги родились, так и утвер-

ждающие, что боги умерли, одинаково впадают в нечестие. В обоих

случаях получается, что в какой-то момент богов нет" (12; 158).

Основатель элейской школы в самом

деле

"ловит" своих предше-

ственников,

широко разверзнувших теогонические фантазии, на внут-

реннем

противоречии их рассуждений: если Бог — постоянная перво-

основа

и прародитель всего существующего, то сам он не может быть

когда-то,

где-то

и из чего-то рождающимся, возникающим.

Но

люди мнят, что боги были рождены,

Их

же

одежду

имеют, и голос, и облик [такой же].

(14; 171)

Однако

если боги видятся подобными человеку (антропоморфны-

ми),

а такими изображали своих божеств и греки, и

другие

народы, то

возникает

немало несообразностей. Человекоподобие так или иначе

лишает богов и всемогущества, и совершенного разума, и высокой

нравственности.

Боги в мифологических представлениях оказывают-

ся,

с одной стороны, причастными ко всему, что стрясается .с людьми,

их действиям, поступкам, а значит, также к проступкам, преступле-

ниям.

Секст Эмпирик так передает поэтическое обвинение Ксенофана:

Все на богов возвели Гомер с Гесиодом, что только

У людей позором считается или пороком:

Красть,

прелюбы творить и

друг

друга

обманывать [тайно].

(11;

171)

другой стороны, и сами боги тогда погрязают во вполне чело-

веческих пороках.

Путешествия, ознакомление с пониманием и изображениями божеств

других

странах, сравнение их с верованиями соотечественников да-

ли

Ксенофану материал для весьма крамольных по тем временам ут-

верждений о

богах.

Разные народы, заявлял Ксенофан, не просто изо-

бражают богов людьми, но живописуют их по своему конкретному

образу и подобию:

Эфиопы...

черными и с приплюснутыми носами,

Фракийцы

— рыжими и голубоглазыми...

(16; 171)

Ксенофан,

по свидетельству Климента Александрийского, зло вы-

шучивал распространенные в его эпоху представления о богах как

вредные человеческие суеверия. Он предлагал вообразить, какими бы

могли быть боги у животных, обладай они возможностью мыслить,

высказывать свои мысли, создавать образы:

Если

бы руки имели быки и львы или <кони,>

Чтоб рисовать руками, творить изваянья, как люди,

Кони

б тогда на коней, а быки на быков бы похожих

Образы рисовали богов и

тела

их ваяли,

Точно такими, каков у каждого собственный облик.

, (15; 171)

Однако борьба против обыденных суеверий и наиболее известных

теогонии отнюдь не приводила Ксенофана к отрицанию самой идеи

божества. Напротив, он стремился очистить эту идею от того, что ему

казалось ложным суеверием.

Ксенофана

правомерно

считать

одним

из

первых

истории

европейской

мысли

изобретателей

идеи

неан-

тропоморфного,

абстрактного,

можно

даже

сказать,

"философского

бога".

И если не конкретный

результат,

к которому пришел Ксено-

фан,

то

путь

его размышлений; сомнений, аргументации стал впо-

следствии весьма перспективным. Поэтому критическая ирония бого-

борца Ксенофана

будет

одновременно и радовать, и настораживать

более поздних авторов.

Климент

Александрийский считает, что Ксенофан Колофонский

приводит хорошие доводы в пользу своего учения о том, что Бог один

бестелесен:

[Есть] один [только] бог, меж богов и людей величайший,

Не

похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем...

(23;

172)

Симпликий

свидетельствует,

что Бог в изображении Ксенофана:

Вечно на месте одном пребывает, не двигаясь вовсе,

Переходить то

туда,

то

сюда

ему не пристало.

(26; 173)

Будучи

довольно органично и логично связанной с проблемой бо-

жества в более узком смысле, рассмотренная полемика одновременно

является и

специфически

философской.

Логика критического видоиз-

менения,

очищения идеи первоначала основными своими контурами

сливается с критическими и позитивными устремлениями "новой тео-

логии" Ксенофана и его последователей. Сплетение

двух

тем (и

двух

идейных рядов) — первоначала, (в более поздней терминологии) суб-

станции

и сущности Бога, возникшее в древнейшие времена, протя-

нется через всю историю философии, включая и философскую мысль

нашего столетия.

Итак,

Бог в

понимании

Ксенофана

именно

есть

первоначало

—

всеединое,

неподвижное,

вечное.

Но рядом с такими сущностными,

абстрактными характеристиками Ксенофан ставит еще одну: оказыва-

ется, Бог к

тому

же... "шарообразный" (свидетельство Цицерона —

34; 165)! Едва сделав шаг вперед к абстрактно-единой первосущно-

сти — к идее бытия, основатель элейского учения сразу же

делает

шаг назад, наделяя единое, бытие особенной, чувственной формой —

шарообразностью. Завязывается

узел

трудностей и противоречий, ко-

торые не только не развязывают, а еще

туже

затягивают элейцы Пар-

менид, Зенон, Мелисс.

Рождение идеи бытия (Парменид)

Мнения

доксографов об отношении

Парменид

а (акме которо-

го —

504-501

гг. до н.э. — совпадает с акмэ Гераклита) к Ксенофану

расходятся. Одни объявляют Парменида не только учеником, но и

верным последователем Ксенофана.

Другие

(скажем, Диоген Лаэр-

тий — 1; 274) сообщают, что Парменид подчеркнуто демонстрировал

свою верность не Ксенофану, а

другому

учителю, пифагорейцу Ами-

нию, чья известность в Древней Греции не шла ни в какое сравнение

•

с всегреческой Ксенофановой славой. Действительно, в учении Пар-

менида можно найти мысли, созвучные пифагорейским. Такова, на-

пример,

идея о шарообразности Земли. Но ведь и Ксенофан, как мы

теперь знаем, питал слабость к шарообразной форме настолько, что

даже

приписал ее

божеству,

"самому бытию". Эту идею приняли и

другие

элейцы. Вообще же идеи и логика Ксенофанова учения в

значительной степени представлены у Парменида, Зенона и Мелисса.

Эти три мудреца, видимо, играли существенную роль и в развитии

древнегреческой философской мысли, и в интеллектуальной жизни

эпохи, которая, припомним, была эпохой Анаксагора и переливалась

эпоху Сократа.

Парменид также был поэтом. Плутарх, отмечая, что философичес-

кая

поэзия — особый тип поэтизирования, по вопросу "Как слушать

поэтов?"

дает

такое разъяснение: „Стихи Эмпедокла и Парменида...

суть

теоретические рассуждения, заимствующие у поэзии как средст-

во возвышенность слога и размер, чтобы избежать прозаичности" (15;

277). Правда, встречающееся у Плутарха выражение "теоретические

рассуждения" вносит в раннее греческое философствование более позд-

ний

смысловой оттенок. Тем не менее можно согласиться с тем, что

поэтическая форма не была для Парменида главной и, возможно, в

еще большей мере, чем у Ксенофана, лишь служила выдвинутым на

первый план философским целям. Но она и не была для элейской

мысли чисто внешним, несущественным элементом. На той стадии раз-

вития древней философии, когда она, как у элейцев, еще парила в

высотах космологическо-философской фантазии, поэтическая форма

была уместной и органичной.

В тех исторических условиях для философии вообще было естест-

венно

породниться с поэзией, с литературой — в частности, пользо-

ваться

жанром

диалога

(открытие которого как

философского

жанра

приписывают именно элейцу Зенону). Философствование о беспре-

дельном прекрасном космосе, о человеке, его уме, сердце, о прошлом

будущем,

о высоком, добром в деяниях человека и человечества

склоняло

великих мыслителей к поэтической форме или к яркой, дра-

матичной прозе диалогов. Начиная с глубокой древности ценились

или

критиковались, но мало кого оставляли равнодушными донесен-

ные преданием тексты Парменида, которые, видимо, входили в его

поэму о природе*. Завязку этого философского сочинения, пролог к

нему (проэмий) Парменид использует для того, чтобы, опираясь на

привычный

для греков мир мифологических, художественных, а потом

философских фантазий, помочь читателю (и слушателю) отправиться

воображаемое интеллектуальное путешествие — в мир идей и обра-

зов элейской философии, а также объяснить, каковы главные цели и

ценности,

во имя которых только и

следует

"отпускать" быструю мысль

путешествовать по путям дальнего космоса и в глубины сущностных

изысканий,

в конце концов позволяющих самым мудрым "встретить"

вездесущее божество.

Кони,

несущи меня, куда только мысль достигает,

Мчали,

вступивши со мной на путь божества многовещий,

Что на крылах по Вселенной

ведет

познавшего

мужа.

Этим

путем я летел, по нему меня мудрые

кони,

Мча колесницу, влекли, а Девы вожатыми были.

(1-5;

295)

Дева — одна из тех "Дочерей Солнца", которые в поэме Пармени-

да стали "вожатыми" путешествия юного философа, — обращается к

нему со словами:

Юноша,

спутник бессмертных возниц! О ты, что на конях,

Вскачь несущих тебя, достигнул нашего дома,

Радуйся! Ибо тебя не злая Судьба проводила

Этой

дорогой пойти — не хожено здесь человеком —

Но

Закон вместе с Правдой. Теперь все должен узнать ты:

Как

убедительной Истины непогрешимое сердце,

Так

и мнения смертных, в которых нет верности точной.

(24-30; 295)

Что же было поведано "спутнику бессмертных возниц" насчет "убе-

дительной Истины"? Собственно, в поэме выражено самое главное в

элейской

концепции первоначала — концепции бытия и божества. Да-

вайте и мы присмотримся к тому, что именно элеец Парменид считал

"убедительной Истиной".

Главный для элеатов вопрос: что в философии значит слово

"есть"?

...Спор

[собств. "тяжба, требующая решения"] по этому

делу

—

вот в чем:

Есть

или не

есть?

Так вот, решено [-вынесен приговор],

как

[этого

требует]

необходимость,

От одного [пути] отказаться как от немыслимого, безымянного,

ибо это не истинный Путь,

а другой признать существующим и верным.

(15-19; 290)

* Далее

при

цитировании поэмы Парменида использованы новые версии перевода,

предложенные

А.В.

Лебедевым

книге «Фрагменты ранних греческих философов»,

причем

случаях,

когда важна

не

столько точность формул, сколько яркость образа,

приводятся стихотворные переводы, помещенные

Приложении

разделу

Пармениде,

а при обращении

существенным оттенкам именно философской мысли

—

прозаические

переложения Парменидовой поэмы.