Мотрошилова Н.В. (ред.) История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 1

Подождите немного. Документ загружается.

Речь уже шла о "семи мудрецах", древнейших мыслителях Греции.

Имя

Фалеса в "списке" семи мудрецов повторяется чаще всего. Может

быть, Фа лес и был самым популярным, самым мудрым из них. Об

этом есть немало легенд. Как

утверждает

Диоген Лаэртий (Лаэрт-

ский),

рыбаки нашли в море треножник; милетцы решили отдать тре-

ножник

самому

мудрому.

Отдали Фалесу, тот передал

другому

муд-

рецу, другой — третьему. Но в конце концов треножник все-таки вер-

нулся к Фалесу. По другим свидетельствам, мудрейшему из мудрей-

ших эллинов предназначался кубок царя Креза, и по

кругу

вернулся

он

к Фалесу, что запечатлено в древних

стихах:

"...и сколь

мудр

сре-

ди семи мудрецов Фалес в наблюдении звезд!" (1;

101-103).

То,

что мудрецы еще не полностью отрываются от конкретного

дела, придает в глазах греков их мудрости особый вес. Построить

мост — дело вполне конкретное, ясное и осязаемое. И греки, в массе

своей люди практичные, ценившие эффект действия, реальную поль-

зу знания, наверняка с сочувствием относились к человеку, умевшему

постоять за себя, проявить сметку в трудных практических обстоя-

тельствах. Про-Фалеса передавали в древности и такую легенду (ее с

большой охотой повторил Аристотель): „Рассказывают, что когда Фа-

леса, по причине его бедности, укоряли в бесполезности философии,

то он, смекнув по наблюдению звезд о

будущем

[богатом] урожае

маслин,

еще зимой — благо у него было немного денег — раздал их в

задаток за все маслодавильни в Милете и на Хиосе. Нанял он их за

бесценок, поскольку никто не давал больше, а когда пришла пора, и

спрос на них внезапно возрос, то стал отдавать их внаем по своему

усмотрению и, собрав много денег, показал, что философы при жела-

нии

легко

могут

разбогатеть, да только это не то, о чем они заботятся.

Вот каким образом, говорят, Фалес выказал свою мудрость" (10; 107).

Иначе

пишет о Фалесе Платон: „Рассказывают, Феодор, что, на-

блюдая звезды и глядя наверх, Фалес упал в колодец, а какая-то

фракиянка

— хорошенькая и остроумная служанка — подняла его на

смех: он, мол, желает знать то, что на небе, а того, что перед ним и

под ногами, не замечает" (9; 107). Эта маленькая житейская картина

толсе по-своему характерна для жизни античного общества.

Мифология

и пред-философия

Бросается в глаза связь древнегреческой философии с мифоло-

гией. Сказанное относится не только к милетской школе, но и к более

поздним философским учениям, например к философии пифагорей-

цев,

элеатов, Платона. Мифологическая форма внутренне спаяна имен-

но

с начальными этапами пред- и собственно философствования. Ми-

фология была первой попыткой абстрактного объяснения, ответа на

вопрос:

почему,

в силу каких причин, под

влиянием

чего

или из

чего

возникло все существующее? Иными словами, в древнегреческих

мифологических или полумифологических текстах постепенно

накапливались сведения объективного характера и предпринимались

первоначальные попытки объяснения мира. Так, Гесиод написал поэму

«Теогония», что означает "происхождение богов". Хорошо известны

поэмы

Гомера. В греческой литературе мощный пласт образует мифо-

логическая поэзия, а это по существу своды опоэтизированных ми-

фов.

Мифы прежде всего содержат житейские знания и исторические

свидетельства. Но, например, в сочинениях Гесиода раскрываются мыс-

ли человека, который пытается осознать не только то, что он непо-

средственно наблюдает и переживает. Его, как и многих греков, вол-

нуют весьма отвлеченные вопросы, на которые он сам не мог дать

ответ, но которые уже не мог не поставить. Например, вопрос: откуда

возникли,

как родились боги? Постановка этого вопроса уже не чисто

религиозная. Так в пределах самой мифологии появляются мысли о

генезисе богов. А они по существу перерастают в рассуждения о гене-

зисе мира. Таким образом, в поэмах Гесиода ставится проблема

рожде-

ния

мира

из

первоначального

хаоса,

рождения

под

знаком

объедине-

ния

противоположностей.

Обращаясь к Музам, автор поэмы спра-

шивает:

Скажите, как родились вначале боги и земля,

реки, и беспредельное Море, бушующее волнами,

сверкающие звезды, и широкое Небо — горе,

как распределили богатство, и как разделили почести,

как впервые заняли складчатый Олимп.

Об этом скажите мне, Музы, чьи жилища на Олимпе

самого начала, и скажите, что из них возникло первым.

(Теогония,

105; 110, 112)

Музы отвечают: „перво-наперво возник Хаос, из Хаоса родились

'широкогрудая' Гея (Земля) и 'туманный' Тартар, и Эрос ('прекрас-

нейший

среди бессмертных богов'); из Хаоса же родился Эреб (Мрак

Ночь)". Далее излагается подробнейшая версия поочередного воз-

никновения

богов, а заодно и природных явлений, стихий. Мифоло-

гическая история возникновения мира доводится до того состояния,

когда возникшие боги начинают совершать те или иные поступки, "вме-

шиваться" в жизнь людей. Тут кончается поэма Гесиода. Но в этом

пункте — где боги уже "воздействуют" на людей — начинаются по-

эмы

Гомера.

Для последующего возникновения философии существенно то, что

уже

поставлен

вопрос

рождении

мира,

небесных

тел,

земных

небесных

стихий. Человек бросает взгляд на мир в целом, пытается

представить себе и его рождение, и его единство.

Мифология

уже создала несколько типических объяснительных

конструкций. На некоторые общие структуры мифов и стало впрямую

опираться первоначальное греческое философствование. Например, в

древних мифах, в том числе, как мы убедились, у Гесиода, есть идея

первоначальном Хаосе, из которого возникает Земля и в какой-то

момент рождается Мировой океан. Идея о Мировом океане — корен-

ная

для мифологии. Во многих мифах, западных и восточных, тоже

есть такая идейная конструкция: мир как бы рождается, появляется

из

еще более обширной водной стихии. Водная же стихия считается

изначальной.

Правда, предполагается, что в более поздние времена от

огромного Мирового океана остаются только какие-то его части. Но

вода по-прежнему и навсегда считается первоистоком всего сущест-

вующего. Кто бы ни был Фалес, для его философии мифология дала

почти

готовую

структуру,

на которую мудрец опирается, но все же,

перетолковывая ее, использует не чисто мифологическим образом.

здесь самое время задаться вопросом:

почему

и в каком

смысле

философ

уже не является создателем и потребителем мифа, хотя он,

как

и всякий грек, в своей повседневной жизни окружен мифологией;

более того, во многом в языке, образах, способах мышления — не

свободен от мифологии? Миф объясняет данное событие в природе

волей божества. Причина как бы "выводится" за пределы самой при-

роды — перемещается в иную, занебесную область, вверяется богам.

Неверно

было бы преуменьшать значение такого

хода

мыслей и для

философии.

Ведь

"отделение" причин от вещей — процедура мысли,

которая

пролагает путь более абстрактному осмыслению истоков, пер-

воначал, т.е. пролагает путь философии и науке. Но от такого религи-

озного (теологического в широком смысле, т.е. сводящего причины к

воле, промыслу Бога) объяснения философия обязательно должна от-

талкиваться,

уходить.

Ведь

"отрываться" от богов, как бы "усыплять"

их наблюдение и попечительство за отдельным человеком для

мифо-

логически ориентированного грека было поначалу просто невозмож-

но.

Об этом красноречиво повествует Гомер (Илиада, XIV; 245)

уста-

ми

божества, "ответственного" за сон, усыпление:

Кого-нибудь

другого

из вечносущих богов

Я бы легко усыпил,

будь

это даже потоки реки

Океана,

который всем — прародитель...

Но

к Зевсу, Кронову сыну, я не смею приблизиться,

Ни

усыпить его — разве только он сам велит.

Философия

как раз и начала свое обращение к самой природе

прежде всего с "потоков реки Океана", где все же было легче "усы-

пить"

божества. Для древнего мира это было делом чрезвычайно

труд-

ным.

Серьезный шаг вперед, который делает она в своем процессе

освобождения от мифологии, заключается в

возвращении

самой

при-

роде

причины того, что в ней, в природе и с нею, с природой происхо-

дит.

Мифология,

как уже говорилось, фактически поставила интересней-

шие

вопросы: из чего все рождается и во что все разрешается? Чем все

существующее управляется? Где первооснова всего? Философия же,

определенном смысле заимствовав сами вопросы у мифологии, ре-

лигии,

сформулировала их в более "чистой" форме. Самое же сущест-

венное

— она стала отвечать на более "чистые" вопросы с помощью

2 История философии, кн. 1

учения

первоначале,

А первоначало мыслилось как нечто в принци-

пе единое с природой. Основной вывод: в отличие от мифологии и

религии сама природа, а не что-то внеприродное, у первых древнегре-

ческих философов становится причиной всего того, что происходит в

природе и с природой.

Пред-наука и любовь к мудрости

При

изучении исторических свидетельств о древнегреческих мудре-

цах исследователи сталкиваются и с такой противоположностью: кто

были они — "ученые" или "философы"?

Оба слова не случайно взяты в кавычки: говорить о греческих

мыслителях, в особенности о первых, например о Фалесе Милетском,

именно

как об ученых и философах можно лишь с большой натяжкой.

Какие

научные

знания

приписываются Фалесу? Как уже говорилось,

ему приписывается (Цицероном и другими авторами) предсказание

солнечного затмения (5; 106). Но, во-первых, многие сомневаются,

что Фалес действительно смог такое предсказать.

Другие

авторы допус-

кают, что Фалес мог предсказать затмение, но считают это предсказа-

ние

скорее не научным, а практическим.

Ведь

и до него некоторые

люди предсказывали затмения, наблюдая известную повторяемость

явлений,

делая некоторые практические астрономические расчеты.

Правда, Фалесу Милетскому приписывают (Диоген Лаэртий и др.)

серьезные астрономические

труды:

«О солнцевороте», «О равноден-

ствии» (1; 100). Ни одной строчки из них, однако, до нас не дошло в

подлинниках.

Есть только переложения. Но существование подобных

астрономических

трудов

у Фалеса вполне вероятно. (К тому времени

полу

практические,

полунаучные сведения астрономического характе-

ра были уже довольно обширны.) В них, например, могла идти речь о

применении

астрономических знаний к морскому

делу.

Вполне воз-

можно,

что Фалес написал некую «Морскую астрологию», обобщив

опыт мореплавателя и купца, который он накопил, путешествуя на

Восток, в частности в Египет.

Известно,

что первые греческие мудрецы ездили за знаниями в

Египет. Не вызывает сомнения восточное происхождение греческого

свода астрономических знаний. Историки, доксографы (Плутарх, Ио-

сиф

Флавий, Ямвлих), более поздние исследователи документально

подтвердили это (11; 108). Но что нового внесли греки в эти

знания,

особенности астрономические?

Ведь

и финикийцы, и египтяне уже

достаточно широко применяли имеющийся у них свод астрономических

знаний

и к мореплаванию, и к земледелию, и к другим областям чело-

веческой практики. Вполне возможно, что Фалес, путешествуя, попал

в Финикию (есть

даже

предположения, что Фалес был финикийцем

по

происхождению, хотя большинство исследователей все-таки схо-

дятся на том, что он был милетец). Из финикийской и египетской

астрономии в те столетия уже было известно, как ориентироваться в

море по звездам. Научившись

всему

этому у финикийцев, греки суще-

ственно упростили и усовершенствовали ориентирование движения ко-

раблей по звездам. Сосредоточение мысли Фалеса на

теме

моря и

звезд исследователи не без оснований возводят именно к практике

мореплавания,

где знания или имели практический, эмпирический ха-

рактер, или приобретали вид преднаучных фантазий.

В связи с астрономией накапливались и иные

знания,

появились

новые проблемы и темы. Например, уже у финикийцев, египтян и

греков произошло изменение календаря. Раньше был в

ходу

лунный

календарь, но постепенно наметился

переход

от лунного

года,

от лун-

ного цикла на солнечный цикл, на так называемый солнечный год.

Как

раз в эпоху Фалеса Греция вместе с другими ближайшими к ней

регионами цивилизации перешла уже и к близкому современному де-

лению

года

на месяцы, дни, т.е. перешла к солнечному календарю. И

часто накопление такого рода знаний связывается с именем Фалеса.

Вот свидетельство

Апулея:

„Фалес Милетский, несомненно самый вы-

дающийся из тех знаменитых семи мудрецов (он

ведь

и геометрии у

греков первый открыватель, и природы точнейший испытатель, и све-

тил опытнейший наблюдатель), малыми линиями открыл величайшие

вещи:

круговороты времен

года,

ветров дуновения, звезд движения...

громов дивные громыхания; планет

(sidera)

извилистые пути, Солнца

годичные повороты... а также [объяснил] нарождающейся Луны при-

бывание,

стареющей — убывание, затмевающейся — преграды. Мало

того, уже на склоне старческих лет он придумал божественный расчет

[« пропорцию, ratio], относящийся к Солнцу, [вычислив] сколько раз

своей величиной [= диаметром] Солнце меряет ту окружность, кото-

рую пробегает..." (19;

112-113).

Это свидетельство, скорее всего, при-

писывает легендарному Фалесу свод знаний, накопленный в ту

отда-

ленную эпоху разными людьми.

Вполне возможно, однако, что в астрономических сочинениях Фа-

леса уже по-новому

обсуждался

вопрос о светилах и планетах. Он

давно занимал греков, да и не только их. Модель космоса формирова-

лась постепенно, но ко времени Фалеса, очевидно, Космос уже был

разделен на семь кругов. В эпоху Фалеса в астрономических знаниях

фигурировали те планеты, которые впоследствии получили названия

Луны, Солнца, Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна. Ас-

трономические сведения практического плана и толка уже соединя-

лись с более абстрактными рассуждениями о планетах. Например,

обсуждался

вопрос, какой формы планеты. Казалось бы, понаблюдав

за Солнцем или за Луной, можно было легко ответить на этот вопрос:

раз видится диск, значит, мы видим заполненную чем-то телесным

окружность. Следовательно, можно предположить, что планеты име-

ют форму шара. Аналогичными могли быть представления о Земле:

рассуждая

о шарообразной форме

других,

видимых

глазу

планет, оправ-

данно

заключить, что и Земля имеет форму шара. И мысль о том, что

• Земля шарообразна, высказывали некоторые греческие ученые и фи-

лософы.

Но идея о шарообразности Земли в то время, как ни странно,

вовсе не была самой популярной. Она обсуждалась лишь как одна из

возможных версий.

Чтобы понять причины подобного состояния философских идей о

космосе,

стоит внимательнее присмотреться к характеру астрономиче-

ских знаний Фалеса и его последователей Анаксимандра и Анаксиме-

на

и осмыслить весьма тонкое для древности относительное отличие

астрономии как делающей самые первые шаги науки от астрономии

как

свода чисто практического

знания.

Когда мореплаватель ориенти-

руется по некоему созвездию, по расположению планет, ему, вообще

говоря, не нужно ничего

другого,

кроме некоторых практических све-

дений.

Для того, скажем, чтобы плыть в Эгейском море, лучше всего

Малую Медведицу держать справа или слева по

курсу,

в зависимости

от того, в какую сторону плывешь. Почему именно так, мореплавате-

лю знать не столь важно. Ему также нет необходимости вникать в

вопросы о том, какова форма звезд, по которым он ориентируется,

планет, которые он наблюдает.

Когда мифология задавалась вопросами: почему, как устроены кос-

мос и его тела, то от творцов мифов никто не требовал доказательств.

Например,

если они утверждали: Земля — огромное тело, имеющее

форму шара, то создатель мифа мог бы для доказательства сослаться

на

что угодно — на предание, на богов. А вот первый греческий муд-

рец,

делая какие-то астрономические заключения, уже должен был

представить соображения, доказательства конкретного характера или

теоретического абстрактного порядка. Как можно было в то время

доказать шарообразность Земли? Лишь использовав для этого какие-

то теоретические соображения, и некоторые философы пробовали это

сделать. Но какие то были "доказательства"? Главным образом эсте-

тические. Так, пифагорейцы считали, что шарообразная форма наи-

более совершенна. Круглое тело считалось пластичным, красивым.

Поэтому нашей Земле — по законам гармонии и совершенства — лучше

всего быть шаром. Но ведь, если рассуждать абстрактно, планета,

которую мы видим круглой, не обязательно имеет форму шара. Впол-

не

логично предположить, что к нам обращен каким-то своим доныш-

ком

некий цилиндр. И предположение о том, что Земля и

другие

пла-

неты имеют форму цилиндра, этого весьма популярного у античных

исследователей геометрического тела, — одно из самых распростра-

ненных

в философии того периода.

Эмпирически

ясные доказательства шарообразности Земли, вооб-

ще говоря, люди получили, когда смогли совершить кругосветное

путешествие или когда полетели в космос,

никак

не раньше. Правда,

теоретические доказательства шарообразности Земли, а также вращения

Земли

вокруг Солнца были получены еще до кругосветных путешест-

вий,

тем более космических полетов. Но во времена древних мудрецов

они

были невозможны. Не было и не могло быть

тогда

эмпирически

достоверных доказательств относительно космоса и планет. О космосе

можно было только рассуждать абстрактно, только фантазировать.

Потому

так

тесно связанное

практикой астрономическое знание

сде-

лалось областью свободной фантазии.

Философии

было важно

удобно опереться

на

астрономический

материал: здесь брала свое естественное начало

органичная

и для древ-

ней мысли, и для философии вообще идея космоса, целостного, еди-

ного

мира,

универсума.

Вначале

эта

идея могла быть только плодом

полу

мифологической,

полу

философской

фантазии.

Понятно,

что ас-

трономия

античности

так и не

стала наукой

современном смысле

этого слова: почти

все

астрономические знания оказались более

или

менее фантастическими. Земля

представлении древних мудрецов-

астрономов

по

форме уподобляется куску деревянного цилиндра,

ко-

торый плавает

океане.

Так

думал

Земле Фалес,

во

всяком

случае

такая

мысль

ему

приписывалась. Фантазия?

Да. Но

существенно,

что

создается знание, отличное

и от

практических сведений астрономии,

от космогонии мифологического типа.

В чем же его

отличие? Прежде

всего

в том, что

философ-астроном предлагал "образ фантазии",

на

который

надо было осмелиться:

он

выдвигал некоторую парадоксаль-

ную, необычную идею.

То был

полет мысли,

выход

за

пределы непо-

средственного, практически данного, созерцаемого.

Здесь

следует

особо сказать

физике. "Фюсис" по-гречески озна-

чает "природа". Вокруг этого понятия концентрируются размышле-

ния

над

природой. Впервые начинаются

они не в

философии. Такие

понятийные

"единицы" мышления,

как

"космос", "земля", "небо",

при-

сущи сознанию

всех

думающих людей. Целостность неба

— это

реаль-

ность.

Космос

— и

окружающий

нас

видимый

мир

природы,

рисуемая

воображением невидимая целостность.

потому люди начинают

размышлять

над

такими целостностями,

еще

находясь

плену мифо-

логического сознания. Слово "фюсис", "природа", происходит

от

греческого глагола qnxo, который означает "рождаю" (фйоцш.

— "рож-

даюсь"). Значит, само слово говорит

о том, что

греки обращают

вни-

мание

на

подвижное, развивающееся, рождающееся,

на

некоторое

со-

зидательное единство, каким

является природа.

И в

соединении

теми мыслительными новшествами,

которых

шла

речь раньше,

это

дает

существенный

результат.

Природу теперь предполагается объяснять

из нее

самой. Значит,

не

ссылками

на

богов, "живущих"

самой вещи

или

вынесенных

за ее

пределы.

важно,

что в

древнегреческой науке

философии приро-

да

как

целое становится объектом размышления раньше,

чем

люди

начинают научно исследовать отдельные тела. Физика рождается,

та-

ким

образом, прежде всего

как

космология, космогония,

как

учение

космосе,

разумеется,

античном

его

понимании.

По

этой причине

астрономия

довольно быстро становится частью философского

раз-

мышления,

частью рассуждения

мире,

природе

целом. Природа

вообще,

как

таковая,

как

единство

— вот что

интересует сначала

ми-

фологию,

потом

уже и

пред-

собственно философию.

Но на

вопрос

единстве природы,

природе

как

целом философия отвечает

уже

иным,

чем мифология, образом. Тут намечается единство философии

зарождающейся науки: в обоих случаях предполагается предостав-

ление доказательств. В самом деле, если то, о чем знание говорит,

довольно часто не очевидно, то нужны доказательства. И вот понятие

"фюсис"-"природа". начинает расслаиваться. С одной стороны, под

ним

имеют в виду все то, что есть, что рождается, возникает, сущест-

вует.

Естественный, рождающийся и возникающий мир, взятый в его

целостности, — это то, что и мы с вами тоже понимаем под природой.

другой стороны, греки словом "природа" ("фюсис") обозначают и

то,

что мы назвали б"ы "сущностью", но для чего также подчас исполь-

зуем слово "природа" (в значении:

суть

чего-либо). "Фюсис", приро-

да во втором смысле — то, что не очевидно, что нужно выявить, най-

ти,

что не совпадает с нашим непосредственным опытом относительно

природы.

Такое разделение путей мысли — одно из самых важных

для рождения науки.

Специфику

возникающей древнегреческой науки лучше всего рас-

смотреть на примере

математики.

Греки совершили в математике

кардинальный

поворот: они старались сформулировать задачу и ее

решение

самым общим образом — без отнесения к особой области

деятельности. Так произошел интеллектуальный рывок от того, что

Платон

называл "логистикой", т.е. от конкретной, прикладной (в со-

временной

терминологии) математики — искусства счета — к матема-

тике

абстрактной. Но этим дело не исчерпывалось. Важно, что греки

также и в математической науке, и, быть может, прежде всего в ней,

перешли к

доказательствам.

Сначала не было осознано, для чего

нужны доказательства, — ведь они велись по отношению к знаниям,

которые и египтянам, и грекам представлялись само собой разумею-

щимися.

Но такое доказывание оказалось очень нужным интеллекту-

альным процессом: мыслительная деятельность доказательства брала

разгон как раз на очевидном — ясном и близком. Люди упражнялись

том, чтобы, не отрываясь от очевидного, сделать его бесспорным,

неопровержимым.

Методы доказательства очевидного (о чем И. Кант

говорит в «Критике чистого разума»), видимо, так занимали греков,

что о людях, перешедших к доказательствам (поначалу — доказатель-

ствам очевидного), сохранилась память как о величайших изобретате-

лях. Наверное, одним из таких людей и был Фалес.

Скорее

всего, на Востоке уже было известно, что

углы

при основа-

нии

равнобедренного треугольника равны. Фалесу же приписывалось

(Проклом,

Евдемом) именно

доказательство

теоремы (20; 113). Позже

Пифагор

доказывал свою знаменитую теорему, развертывая уже це-

лую систему доказательств. Как

утверждают

историки науки, речь

опять-таки

шла о теореме, которую знали и которой практически опе-

рировали египтяне:

Относительно математических занятий первых милетских филосо-

фов

можно с полным основанием утверждать, что как математики они

выходят на путь

абстрактных

обобщающих

построений,

опираю-

щихся

на

доказательства.

Это — существенные новшества в корпусе

знаний

античности. И, быть может, решительный шаг к освобожде-

нию

от конкретности, к превращению математики во всеобщее знание

обусловил громадный прогресс самой математики. Если спорно, бы-

ла ли древняя астрономия наукой (и большинство склоняется к

тому,

что не была), если спорят о том, можно ли считать наукой древнюю

физику

(тут многие историки науки полагают, что у Аристотеля, напри-

мер,

уже присутствует первоначальная система научных физических

знаний,

хотя у первых философов физика еще не была научной), то

почти нет споров о научности древнегреческой математики. С первых

своих шагов и до того состояния, которое в III в. до н. э. сообщил ей

Евклид,

математика стремительно превращалась в развитую и

даже

относительно законченную науку. Не случайно геометрией Евклида

пользовались на протяжении всего последующего развития челове-

чества, и.она (разумеется, в обогащенном виде) была единственной

научной геометрией до XIX в., пока не возникла геометрия Лобачев-

ского-Римана.

На протяжении целых столетий древнегреческие фило-

софы

почти все были математиками. И лозунг-символ, который, по

преданию, объявит главным принципом своей Академии Платон, зву-

чал, как известно, так: „Негеометр да не войдет".

То,

что древнегреческие философы были математиками, можно по-

казать на примере Пифагора, Демокрита, самого Платона. При этом

нельзя

упускать из

виду,

что в рамках философии все больше разви-

валось также и особое математическое размышление — о

количест-

венных

характеристиках

мира.

А наряду с ним начинало формиро-

ваться, складываясь в обширную — более конкретную — область

мысли,

специальное математическое знание. Евклид уже лишь в

небольшой мере философ: он главным образом математик, системати-

затор античной математики. Правда, такое разделение и относитель-

ное

отделение от философии больше захватывает математику, нежели

другие

области

знания.

Физику, например, которую считают наукой о

телах,

об их движении, античная философия гораздо дольше сохраня-

ет под своим крылом. Но это можно сказать и о биологии, объединяю-

щей

знания об организмах.

Какого

типа были биологические знания в Древней Греции? Среди

них все большую роль приобретали знания

описательные.

Почти ка-

ждый из людей, одержимых страстью добывать новые

знания,

объяс-

нять

мир, в то время много путешествовал. И, попадая в

другие

зем-

ли,

"биологи" часто стремились описать, что это за страны, как там

живут

люди, какие произрастают растения и какие водятся животные.

Одним словом, недооценивать роль первоначальных описаний в рож-

дении

науки и философии древности было бы совершенно неверно.

Поначалу в описаниях было много фантастичного, ибо не всегда

рассказывалось о виденном своими глазами, да и виденное не описы-

валось сколько-нибудь точно. Но со временем спрос на все более точ-

ные,

объективные,

как теперь говорят, описания возрастал. Ко вре-

мени

Аристотеля были описаны уже сотни различных растений и жи-

вотных. Собрав, систематизировав эти описания, поставив вопросы о

том, что такое живое, что такое организм, Аристотель и стал одним из

виднейших философов-биологов древности. Целые книги Стагирита

заполнены описаниями животных, растений, их классификациями. Зна-

ние

это накапливалось постепенно. Философы не только располагали

таким знанием, осваивали его, но нередко были его создателями.

Другой вид описательных знаний —

географические

сведения:

опи-

сывались страны, города, моря, составлялись карты, планы. Позже

возник

комплекс более или менее точных географических

знаний.

Но,

начав почти что с нуля, как бы узаконив такой вид мыслительных

изысканий,

философы стали предпринимать попытки перейти от опи-

сания

установлению

связей,

обнаружению

сущности,

ответу

на

вопрос "почему?". В те времена отвечать на подобные вопросы было

очень трудно.

Тем не менее древнегреческая философия (она же физика) отнюдь

не

уклоняется от таких вопросов; они просматриваются уже у милет-

ских философов. Предположительно их поставил Фал

ее.

Но, бесспор-

но,

они есть у Анаксимандра и у Анаксимена. Вопросы примерно та-

ковы.

Почему твердое тело способно

вдруг

или по прошествии време-

ни

распадаться? Почему одно тело расширяется,

другое

сжимается,

становится больше или меньше? Почему вообще меняется состояние

тела?

Это вопросы и общие, и достаточно определенные, конкретные.

Так,

проблема сжатия или расширения тела постепенно становится

одной из главных в

физике.

Но ведь первоначально такого рода про-

блемами озадачили человеческий разум именно философы.

этой же группе вопросов примыкает следующий: тело двига-

лось, потом оно остановилось — почему? Как это произошло? И что

такое движение? Чем движение отличается от отсутствия движения,

от покоя? Для того чтобы ответить на подобные "общеконкретные"

вопросы, надо было — в перспективе — осмыслить физические, мате-

риальные тела и в их

относительной

обособленности,

и в их

связи

друг

с другом. Сначала отдельное тело, тела являлись перед человече-

ской

мыслью в их целостности и в их упорядоченной подчиненности

миру как единству. Все это попало в поле зрения людей раньше, чем

мыслители пришли к выводу, что тело можно "раздробить на части"

не

только физическим образом. Час

физики

как точной науки

тогда

еще не наступил. Но вопросы для нее были поставлены. Однако отве-

ты на них долгое время давались не с точки зрения

физики

в собствен-

ном

смысле, а с позиций философии.

Почему тело рождается и умирает? В этом вопросе для первых

греческих мудрецов было не так важно, идет ли речь о человеческом

теле или любом природном теле. Они ставили подобные вопросы в

связь с более общей проблемой рождения и гибели. Так, проблемы

будущей

физики

были первоначально восприняты как вопросы - точнее,

как

единый вопрос — самого широкого, именно философского плана:

где то

основание,

то

самое

общее

и то

самое

главное,

благодаря чему

все рождается и все уничтожается? Каково то, из чего все происходит

во что все "разрешается"? Что есть основание единства мира, все-

порождающее и все-объемлющее?