Титаренко М.Л., Кобзев А.И., Лукьянов А.Е. Духовная культура Китая: энциклопедия в 5 томах. Том 5: Наука, техническая и военная мысль, здравоохранение и образование

Подождите немного. Документ загружается.

словарь иероглифов китайского языка». Т. 1—8. Чэнду, Ухань. 1986— Языкознание

1990) содержит 56

ООО

гнездовых знаков в стандартной форме кайшу.

Где, возможно, представлены также варианты написания, обнаружен-

ные на иньских гадательных костях (цзягувэнь; см. т. 3), бронзовых

изделиях эпохи Чжоу (цзиньвэнь), а также характерные для двух более

поздних почерков — сяочжуань, сложившегося в эпоху Цинь, и лишу,

который начал формироваться в эпоху Чжань-го, употреблялся при Цинь и стал основным при

Хань. Принцип организации гнездовых иероглифов как в «Большом словаре слов», так и в

«Большом словаре иероглифов» — ключевой.

Помимо иероглифических словарей издревле составлялись официальные нормативные/учебные

списки иероглифов/слогоморфем, реально употреблявшихся в ту или иную эпоху («Ши Чжоу

пянь», «Цан-цзе пянь», «Цзи цзю пянь»; см. т. 3). Эта традиция была продолжена в XX в. сначала

в связи с необходимостью выработать единые чтения для официального языка гоюй, а затем в свя-

зи с упрощением иероглифической письменности вскоре после образования КНР и компью-

теризацией иероглифов в эпоху реформ и открытости. Полвека назад, отмечают сейчас китайские

лингвисты, казалось очевидным, что иероглифическая письменность в конечном итоге должна

пойти по общемировому алфавитному пути, поэтому ее упрощение было предпринято как вре-

менная мера. В ходе реформы не учитывалась практика употребления китайских иероглифов не

только в странах с иными языками (Япония, Корея), но и в китаеязычных регионах за пределами

КНР. В результате для китайского языка в настоящее время употребляется несколько наборов

иероглифов: с включением упрощений (континентальный Китай, Сингапур, страны ЮВА,

документы ООН на китайском языке); только традиционные знаки без упрощений (Тайвань);

традиционные знаки в сочетании с диалектными кантонскими иероглифами (Гонконг и Макао).

Внутри каждой из систем до сих пор не решена проблема разнописей — традиционно сложив-

шихся вариантов написания одного и того же знака, а также стандартизации иероглифов, исполь-

зующихся в составе имен собственных (см., напр.: Сюй Чан-ань, 2007; Ли Юй-минь, 2004).

Между тем в эру компьютерных технологий на первый план вышла не столько считавшаяся

ранее наиболее важной задача упрощения и сокращения числа иероглифов, сколько проблема

стандартизации знаков — их единообразного написания (состав и порядок черт) и чтения (Ли

Юй-минь, 2005, 2008; Ван Нин, 2007; Цзи Чан-хун, 2004; Цао Сянь-чжо, 2004; Гу Сяо-фэн,

2004). Теоретическими и практическими аспектами стандартизации письменности в КНР

занимается созданный в 2004 Государственный центр контроля и изучения языковых ресурсов

(Гоцзя юйянь цзыюань цзяньцэ юйяньцзю чжунсинь). Используя современные методы, он проводит

*««. ««V* мл* мия warn **

Gaige kaifang

hanyu cihui clt

тштж*

штшжт

Я*М £Я N * Я·»

»»* *

» » » «

Хрестоматия древнекитайских текс-

тов («Гудай ханьюй»), Пекин, 2006

Книга о китайской лексике периода ре-

форм и открытости («Гайгэ кайфан чжун

ханьюй цыхуй ды фачжэнь»), Шанхай, 2008

Общественные

науки

мониторинг иероглифов, реально использующихся в средствах массовой

информации, в том числе сетевых. Конечной целью лингвисты, рабо-

тающие в КНР над проблемой унификации иероглифической письмен-

ности, ставят составление нового нормативного документа — «Стан-

дартного списка китайских иероглифов» («Гуйфань ханьцзыбяо») (Ван

Нин, 2008). Этим же Центром собираются и систематизируются лекси-

ческие данные: он формирует списки слов и словосочетаний в зависимости от частотности их

употребления в текстах на современном китайском языке, неологизмов, в том числе особых

слов, употребляющихся в Интернете, а также латинизированных сокращений. Полученные

материалы печатаются в виде отдельного тома специального ежегодника, посвященного анализу

различных аспектов языковой ситуации в континентальном Китае, Гонконге, Макао и на Тай-

ване начиная с 2005 г. («Чжунго юйянь», 2006, 2007, 2008).

С решением второй социолингвистической задачи, стоящей перед китайским обществом, —

необходимостью распространять устную форму официального языка путунхуа в диалектных

районах — связана диалектология. Тем не менее в современных работах впервые в КНР ки-

тайские диалекты воспринимаются как объект, имеющий — подобно другим диалектам или

языкам мира — самостоятельную ценность вне связи с решением проблем языкового строи-

тельства. Любые разновидности китайского языка достойны всестороннего изучения и со-

хранения, тем более что некоторые из них — с небольшим количеством говорящих — в на-

стоящее время, как отмечают китайские лингвисты, начинают бесследно исчезать. Общий язык

тун юй и диалекты сосуществовали в Китае в древности, взаимодействуя друг с другом. Точно

так же обречены на долгое сосуществование и взаимодействие современные диалекты и путун-

хуа (Чжан Чжэнь-син, 2000, с. 98-99; Ван Пин, 2006).

Известно, что единые критерии для разграничения понятий «язык» и «диалект» не выработаны

как в китайском, так и в общем языкознании. При определении статуса региональных разно-

видностей языка иногда решающую роль играют не только собственно лингвистические, но

и внешние факторы — прежде всего, проживание того или иного этноса на территории единого

либо разных государств. Китайские диалектные группы, как впервые указал Б. Карлгрен

(Karlgren, 1915), — это по сути дела разные, хотя и близкородственные языки, которые тем не

менее объединены общей письменной традицией и государственностью. Носители китайских

диалектов, относящихся к разным группам, не могут понимать друг друга без предварительного

обучения.

В континентальном Китае применительно к территориальным разновидностям языка любого

уровня употребляется термин «диалекты» — фанъянь (букв, «местные слова»), в работах китай-

ских лингвистов на английском языке

—

соответственно dialects', ср. ханьюй фанъянь

—

«диалекты

китайского/ханьского языка», Chinese dialects. Параллельно основные диалектные единицы

сохраняют свои названия традиционного типа; ср. в работах современных лингвистов кон-

тинентального Китая: у фанъянь — «диалекты у» и уюй

[

I] — «группа диалектов у» (букв, «язык

[региона древнего царства] У»); кэцзя фанъянь — «диалекты хакка» и кэцзяхуа — «группа диа-

лектов хакка» (букв, «говор [этнической группы] кэцзя»); бэйцзин фанъянь — «пекинский

диалект» и бэйцзинхуа — «пекинский говор». В то же время на Тайване в современных офи-

циальных публикациях принято говорить не о диалектах, а трех местных «китайских языках»

(Han languages)·, аналоге путунхуа, который сохраняет здесь название гоюй, и двух основных

китайских диалектах, распространенных на острове (см., напр.: Wei, 2006). Первый диалект

охватывает примерно 70% населения Тайваня и относится к группе миньнань (миньнаньхуа),

распространенной на континенте главным образом в провинции Фуцзянь. На Тайване он назы-

вается миньнаньюй — «язык миньнань», тайвань миньнаньюй — «тайваньский язык миньнань»,

тайюй — «тайваньский] язык», тайваньхуа — «тайваньский говор». Второй диалект, менее

значительный по числу говорящих (12% населения), относится к группе хакка (на Тайване:

кэюй — «язык хакка»), характерной на континенте для восточной части провинции Гуандун

и прилегающих районов провинций Фуцзянь и Цзянси.

Начало современной китайской диалектологии было положено в 1920—1940-е годы благодаря

таким выдающимся лингвистам, как Чжао Юань-жэнь, Дун Тун-хэ, Дин Шэн-шу, Ло Чан-пэй,

Ян Ши-фэн и Бай Ди-чжоу (Ли Шу-янь, 1999; Чжань Бо-хуэй, 2000). Большая часть диалектных

экспедиций этого периода была организована Институтом истории и филологии Китайской

академии наук. Собранные материалы опубликованы не только на континенте, но после 1949 г.

также на Тайване. Второй период продлился с конца 1950-х до начала 1960-х годов и связан

524

с проведением общекитайского обследования 1957 г., основной задачей Языкознание

которого была подготовка пособий по изучению путунхуа носителями

диалектов. В 1979 г., после перерыва, связанного с «культурной

революцией», возобновление диалектных исследований было отмечено

основанием первого в истории китайского языкознания специального

журнала «Фанъянь» («Диалекты»). В 1981 г. создано «Общество изучения

диалектов китайского языка» (Ханьюй фанъянь сюэхуй, с 1991 — «Национальное общество

изучения диалектов китайского языка» — Цюаньго ханьюй фанъянь сюэхуй), которое с момента

своего основания регулярно проводит научные конференции общего и тематического

характера.

Для китайской диалектологии последних трех десятилетий характерно подведение итогов

и одновременно постепенное расширение области исследований с привлечением новых мето-

дов и современных компьютерных технологий (Чэнь Чжан-тай и др., 2001, с. 231—232; ЦаоЧжи-

юнь, 2006, с. 179). В конце 1980-х годов появилась итоговая лингвогеографическая публи-

кация — «Атлас языков Китая» («Чжунго юйянь дитуцзи / Language Atlas of China», Hong Kong,

1987, 1989), изданный в Гонконге совместно Академией гуманитарных наук Австралии и Ака-

демией общественных наук КНР. Диалектам китайского языка в нем посвящены общая (А2)

и 15 региональных (В1—В15) карт. На двух дополнительных картах В16а и В16в отражено

распространение китайских диалектов в Юго-Восточной Азии и других регионах мира.

Параллельно в журнале «Фанъянь» с 1984 печатались многочисленные статьи, посвященные

классификации и географическому распространению тех или иных диалектных групп и под-

групп китайского языка; обобщающие статьи этого периода написаны ныне покойным патри-

архом китайской диалектологии Ли Жуном (1920—2002) (Ли Жун, 1985, 1989). При классифика-

ции диалектов в атласе и других публикациях в качестве основных использовались новые для

китайской диалектологии системные лингвогеографические термины: «макроареал» — дацюй,

«ареал» — цюй [2], «регион» — пянь [4\, «субрегион» — сяопянь и «пункт» — дянь [3\. В основе

предложенной классификации лежат фонетические признаки — соответствия современных

систем среднекитайской, отчасти — черты, отличающие тот или иной диалект от пекинского,

фонетика которого является нормативной для официального китайского языка путунхуа.

Именно эти признаки, которые позволяют провести на картах четкие изолинии или пучки

изолиний и тем самым определить границы между диалектными единицами разного уровня,

в первую очередь учитывались в китайской диалектологии предыдущих периодов. Материалы,

накопленные в течение последних трех десятилетий, должны лечь в основу нового лингво-

географического издания — второго варианта атласа, который будет опубликован в КНР силами

китайских издателей (Сюн Чжэн-хуй, Чжан Чжэнь-син, 2008).

Традиционно считалось, что лексические и грамматические расхождения между китайскими

диалектами менее существенны, чем фонетические, хотя в том или ином объеме данные по

лексике и грамматике содержатся во многих публикациях разных периодов, в том числе в со-

ставленных в 1980-е годы кратких описаниях уездных диалектов (фанъянь чжи). Для китайской

диалектологии третьего периода характерно внимание как к фонетике, так и к лексике, а также

с 1990-х годов к грамматике и грамматической типологии (см., напр.: Хэ Вэй, 1992). Появились

статьи, посвященные проблеме порядка слов в разных диалектах, в частности в связи с проб-

лемой порядка слов в языках малых народов Китая, которая ранее уже затрагивалась в западной

и японской синологии (Чжан Чжэнь-син, 2003; Лю Дань-цин, 2006). Еще одна особенность

рассматриваемого периода

—

отход от представлений о неизменности китайского слога в потоке

речи и от изучения только фонетики изолированного слога (см., напр.: Сюн Чжэн-хуй, 1984; Ли

Шу-янь, 1999, с. 15; Ли Жу-лун, 2003).

В последнее десятилетие XX в. приоритетным направлением диалектных исследований стала

лексикография. В 1990 г. Институт языкознания АОН КНР и нанкинское издательство «Цзянсу

цзяоюй чубаньшэ» («Издательство „Просвещение" [провинции] Цзянсу») приступили к работе

над уникальным проектом — «Большим словарем диалектов Современного китайского языка»

(«Сяньдай ханьюй фанъянь да цыдянь». Т. 1—6. Шанхай, 2002) под общей редакцией проф. Ли

Жуна (о принципах его составления см.: Ли Жун, 1992, 1993; Чжан Чжэнь-син, 2000). В со-

ставлении «Большого словаря» приняли участие более шестидесяти лингвистов, в совершенстве

владеющих соотвс

«гвующими диалектами либо как родными, либо в результате долгого про-

живания в соответствующем регионе. С 1994 по 1999 г. подготовлены и опубликованы отдель-

ные выпуски словаря, каждый из которых посвящен описанию диалекта одного из 41 пунктов

Общественные (О распределении диалектов этих пунктов по группам см., напр.: Чжан

Чжэнь-син, 2000, с. 98). Не охваченными первоначальными выпусками

^ оказались, во-первых, диалекты группы аньнань (южноаньхойские) и,

во-вторых, пекинский диалект, специфическая лексика которого была,

впрочем, представлена ранее в ряде других публикаций (напр.: Чэнь Ган,

1985; Сюй Ши-жун, 1990). В 2002 г. вышло итоговое 6-томное издание,

объединившее 41 выпуск, а также подготовленный к этому времени новый, посвященный

южноаньхойскому диалекту уезда Цзиси (отдельный выпуск с описанием диалекта Цзиси —

«Цзиси фанъянь цыдянь», опубликован в 2003).

Перед составителями словаря были поставлены две задачи, которые нашли свое отражение

в опросных анкетах, использовавшихся при работе с информантами. Первая задача — как

можно полнее отразить специфические особенности каждого из обследуемых диалектов, напр.,

заимствования из русского языка в диалекте Харбина или из уйгурского языка в диалекте

Урумчи. Вторая — получить данные, позволяющие сравнивать обследованные диалекты друг

с другом и с путунхуа. Во вводной части каждого выпуска содержится географическая, истори-

ческая и демографическая характеристика соответствующего пункта. Здесь же определено место

описываемого диалекта среди других диалектов китайского языка и описаны его внутренние

расхождения — территориальные и в зависимости от возраста говорящего. Описание фонетики

включает иероглифический силлабарий, построенный в виде традиционной для китайского

языкознания таблицы. Собственно словарная часть содержит от семи до десяти тысяч статей

в зависимости от выпуска и построена по фонетическому принципу. К каждому выпуску

прилагаются дополнительные указатели — тематический и иероглифический по числу черт.

Многочисленные примеры словоупотребления служат богатым источником для сравнительного

изучения не только лексики, но также и грамматики китайских диалектов (Ван Го-шэн, 2003).

Помимо «Большого словаря диалектов современного китайского языка» за последние два деся-

тилетия опубликованы десятки других лексикографических работ. Среди наиболее значитель-

ных — составленный Чэнь Чжан-таем и Ли Синь-цзянем словник «Базовая лексика диалектов,

лежащих в основе путунхуа» («Путунхуа цзичу фанъянь цзибэнь цыхуйцзи». Т. 1—5. Пекин,

1996). Он содержит данные, в частности фонетические и морфонологические, о диалектах

93 пунктов ареала диалектов гуаньхуа и включает 2645 статей. К наиболее важным публикациям

по лексике следует отнести также пятитомный

«Большой словарь китайских диалектов» («Ханьюй

фанъянь да цыдянь». Т. 1—5. Пекин, 1998), состав-

ленный Сюй Бао-хуа (Фуданьский университет,

Шанхай) и Мията Итиро (Институт иностранных

языков, Киото). Источниками для него послужили

как современные диалекты (свыше тысячи пунктов

в разных районах Китая), так и более 5000 письмен-

ных памятников разных периодов, самые ранние —

до эпохи Цинь. Одна из проблем, с которой столкну-

лись составители «Большого словаря» и вообще ра-

бот по диалектной лексике, — определение этимоло-

гии слогоморфем в составе того или иного слова,

записываемых (часто по-разному в зависимости от

диалекта) «местными знаками» — бэньцзы (о пробле-

ме «местных знаков» см., напр.: Ли Жун, 1997; Ли

Шу-янь, 1999, с. 15; Ван Фу-тан, 2003). Задача поис-

ка иероглифов для записи диалектных текстов счита-

ется одной из приоритетных на Тайване. Это связано

с возрастающим объемом печатающейся литературы

на диалектах и повышением их статуса на острове.

Наряду с описанными выше направлениями ки-

тайского языкознания определенное место занима-

ют в нем фонетика и грамматика путунхуа. Другим

лингвистическим проблемам посвящены специаль-

ные журналы, такие как «Ту ханьюй яньцзю» («Ис-

следования древнекитайского языка», Хунань),

«Ханьцзы вэньхуа» («Культура китайских иерогли-

Отдельный выпуск «Большого словаря

диалектов современного китайского язы-

ка», посвященный диалекту Иньчуаня

(«Иньчуань фанъянь цыдянь»). Нанкин,

1996

фов», Пекин), «Юйвэнь цзяньшэ» («Языковое строительство», Пекин), Языкознание

«Юйянь вэньцзы инъюн» («Прикладное языкознание», Пекин), «Чжун-

вэнь синьси» («Обработка информации на китайском языке», Сычуань).

Отдельный том «Язык. Письменность» («Юйянь. Вэньцзы». Пекин,

Шанхай, 1988), посвященный прежде всего Китаю, издан в составе

«Большой китайской энциклопедии» («Чжунго да байкэ цюаньшу»).

Практические и теоретические результаты широкомасштабных лингвистических исследований,

осуществляющихся на протяжении последних тридцати лет в Китае, представляют интерес не

только для синологов разных специальностей за его пределами, но и для лингвистического

сообщества всего мира.

* Гоюй цыдянь (Словарь государственного языка). Т. 1-8. Шанхай, 1937-1945;

Синьхуа цзыдянь (Словарь иероглифов Нового Китая). Пекин, 1953; то же. Пекин,

2004 (10-е изд.); то же. Пекин, 2007 (подарочное изд.); Сяньдай ханьюй цыдянь (Сло-

варь современного китайского языка). Пекин, 1978; то же. Пекин, 2005 (5-е изд.);

Чэнь Ган. Бэйцзин фанъянь цыдянь (Словарь пекинского диалекта). Пекин, 1985;

Ханьюй да цзыдянь (Большой словарь иероглифов китайского языка) / Ред. Цзоу Хуа-

цин. Т. 1-8. Чэнду, Ухань, 1986-1990; Ханьюй да цыдянь (Большой словарь слов

китайского языка) / Ред. Ло Чжу-фэн. Т.

1 — 13.

Шанхай, 1986—1993; Чжунго юйянь

дитуцзи / Language Atlas of China, Hong Kong, 1987, 1989; Чжунго да байкэ цюаньшу

(Большая китайская энциклопедия). Юйянь. Вэньцзы (Язык. Письменность). Пекин,

Шанхай, 1988; то же. 2002; Чэнь Чжан-тай, Ли Синь-цзянь. Путунхуа цзичу фанъянь

цзибэнь цыхуйцзи (Базовая лексика диалектов, лежащих в основе путунхуа). Т. 1—5.

Пекин, 1996; Ханьюй фанъянь дацыдянь (Большой словарь китайских диалектов) /

Ред. Сюй Бао-хуа, Мията Итиро. Т. 1—5. Пекин, 1998; Сяньдай ханьюй фанъянь дацы-

дянь (Большой словарь диалектов современного китайского языка) / Ред. Ли Жун.

Т. 1—6. Нанкин, 2002. ** Ван Го-шэн. Цун юйфа яньцзю цзяоду кань «Сяньдай ханьюй

фанъянь дацыдянь» цзунхэбэнь (Объединенный [шеститомный] вариант «Большого

словаря диалектов современного китайского языка» как источник для исследований

по грамматике) // Фанъянь. 2003, № 4, с. 368-373; Ван Нин. Тань «Гуйфань хань-

цзыбяо» ды чжидин юй инъюн (О разработке и применении «Стандартного списка

китайских иероглифов») // Юйянь вэньцзы инъюн. 2008, № 2; он же. Цзиюй цзянь-

фань ханьцзы чжуаньхуань ды пинсин цыюйку цзяньшэ юаньцзэ (Принципы форми-

рования лексической базы данных с параллельными упрошенными и полными

вариантами написания иероглифов) // Юйянь вэньцзы инъюн. 2007, № 4; Ван Пин.

Чжэнцюэ чули фанъянь юй путунхуа гуаньси чу и (Предварительные замечания

в связи с необходимостью упорядочить отношения между путунхуа и диалектами) //

Чжунго фанъянь сюэбао. 2002, № 1, с. 214—220; Ван Фу-тан. Фанъянь бэньцзы као-

чжэн шолюэ (Кратко о проблеме изучения местных иероглифов для записи диа-

лектов) // Фанъянь. 2003, № 4, с. 289—298; Гу Сяо-фэн. Цзисуаньцзи инъюн чжун ды

ханьцзы гуйфань вэньти (Проблемы нормализации иероглифов при употреблении на

компьютере) // Ханьцзы гуйфань байцзятань (Дискуссия по проблеме стандартизации

китайских иероглифов) / Ред. Ли Юй-мин, Фэй Цзинь-чан. Пекин, 2004, с. 99—106;

Ли Жу-лун. Ханьюй фанъянь ды бицзяо яньцзю (Сравнительное изучение диалектов

китайского языка). Пекин, 2003, с. 1-29; Ли Жун. Гуаньюй ханьюй фанъянь фэньцюй

ды цзидянь ицзянь (Несколько замечаний в связи с классификацией диалектов

китайского языка) // Фанъянь. 1985, № 1, с. 81—88; № 2, с. 161—162; он же. Као

бэньцзы ганьку (Радости и горести при поисках иероглифов для записи диалектных

слов) // Фанъянь. 1997, № 1, с. 1—13; он же. Фанъянь цыдянь шолюэ (О диалектных

словарях) // Фанъянь. 1992, № 4, с. 243-254; он же. Ханьюй фанъянь ды фэньцюй

(Классификация диалектов китайского языка) // Фанъянь. 1989, № 4, с. 241—259;

он же. Фэньди фанъянь цыдянь цзунсюй (Общее предисловие к региональным

диалектным словарям) // Фанъянь. 1993, № 1, с. 1; Ли Шу-янь. Мяньсян эршии шицзи

ды ханьюй фанъянь яньцзю (В преддверии диалектологических исследований

XXI в.) // Фанъянь. 1999, № 1, с. 14—20; Ли Юй-мин. Дунъюань цюаньго ды кэянь

лилян, цзохао итицзы ды яньцзю гунцзо (Мобилизовать научно-исследовательские

силы по всей стране, усилить работу по изучению рвзнописей иероглифов) // Итицзы

яньцзю (Исследования [по проблеме] разнописей) / Ред. Чжан Шу-янь. Пекин, 2004,

с. 1-3; он же. Чжунго юйянь гуйхуалунь (О лингвистическом планировании в Китае).

Чанчунь, 2005; он же. Юйянь гуннэн гуйхуа чу и (Предварительные замечания по

планированию функций языка в обществе) // Юйянь вэньцзы инъюн. 2008, № 10;

Общественные Линь Юй-шань. Чжунго цышу бяньцзуань шилюэ (Об истории составления

словарей в Кжгае). Чжэнчжоу, 1992; Лю Дань-цин. Ханьюй фанъянь юйфа

науки дяоча яньцзю ды сань чжун моши (Три модели обследования и анализа грам-

матики диалектов китайского языка) // Чжунго фанъянь сюэбао. 2006, № 1,

с. 87—106; «Ма-ши вэнь тун» юй ханьюй юйфасюэ («Ма-ши вэнь тун»

и изучение китайской грамматики) / Ред. Хоу Цзин-и. Пекин, 2000; Сюй Цзя-

лу. Мяньдуй синь шицзи ды вого юйяньсюэ (Отечественное языкознание на пороге

нового столетия) // Чжунго юйвэнь. 1999, № 5, с. 384; Сюй Чан-ань. Тайвань чжэнли

ханьцзы гайшу (Кратко о нормализации иероглифов на Тайване) // Ханьцзы гуйфань

байцзятань (Дискуссия по проблеме стандартизации китайских иероглифов) / Ред. Ли

Юй-мин, Фэй Цзинь-чан. Пекин, 2004, с. 249—264; Сюй Ши-жун. Бэйцзин туюй

цыдянь (Словарь местной пекинской лексики). Пекин, 1990; Сюн Чжэн-хуй. Цзэньян

цючу лянцзыцзу ды ляньду бяньдяо гуйлюй (Как искать закономерности чередований

тонов в двусложных фонетических словах) // Фанъянь. 1984, № 2, с. 102-108;

Сюн Чжэн-хуй, Чжан Чжэнь-син, Ханьюй фанъянь ды фэньцюй (Классификация

диалектов китайского языка) // Фанъянь. 2008, № 2, с. 97—108; Хэ Вэй. Ханьюй

фанъянь юйфа яньцзю ды цзигэ вэньти (Несколько вопросов в связи с исследования-

ми в области грамматики китайских диалектов) // Фанъянь. 1992, № 3, с. 161-171;

Цао Сянь-чжо. Таньтань ханьцзы цзыинь гуйфань вэньти (О стандартизации чтения

иероглифов) // Ханьцзы гуйфань байцзятань (Дискуссия по проблеме стандартизации

китайских иероглифов) / Ред. Ли Юй-мин, Фэй Цзинь-чан. Пекин, 2004, с. 92-98;

Цао Чжи-юнь. Дили юйяньсюэ цзи ци цзай чжунго ды фачжань (Лингвистическая

география и ее развитие в Китае) // Чжунго фанъянь сюэбао. 2006, № 1, с. 171-184;

Цзи Чан-хун. Цзяньхуа ханьцзы ды хуйгу юй шэсян (Упрощение китайских иерогли-

фов: прошлое и будущее) // Ханьцзы гуйфань байцзятань (Дискуссия по проблеме

стандартизации китайских иероглифов) / Ред. Ли Юй-мин, Фэй Цзинь-чан. Пекин,

2004, с. 119—127; Чжан Вэй-цзя. Фанъянь яньцзю юй фанъянь шиту ды шуцзыхуа

(Диалектные исследования и цифровые методы составления диалектных карт) //

Сибэй фанъянь юй миньсу яньцзю луньцун (Исследования по диалектам и фольклору

Северо-Западного Китая) / Ред. Син Сян-дун. Пекин, 2004, с. 89-109;

Чжан

Мин-хуа.

Чжунго цзыдянь, цыдянь шихуа (Об истории китайских словарей иероглифов и

словарей слов). Пекин, 1998; Чжан Чжэнь-син. «Сяньдай фанъянь дацыдянь»

бяньцзуань хоу цзи (Заметки после публикации «Большого словаря диалектов

современного китайского языка») // Фанъянь. 2000, № 2, с. 97—113; он же. Сяньдай

ханьюй фанъянь юйсюй вэньти ды каоча (Обзор работ, посвященных проблеме

порядка слов в современных китайских диалектах) // Фанъянь. 2003, № 2,

с. 108—126; Чжань Бо-хуй. Эрши няньлай ханьюй фанъянь яньцзю шупин (Обзор

исследований в области китайской диалектологии за последние 20 лет) // Фанъянь.

2000, № 4, с. 317—324; Чжунго юйянь шэнхо чжуанкуан баогао (2005) (Доклад

о языковой ситуации в Китае, 2005 г.). Т. 1—2. Пекин, 2006; Чжунго юйянь шэнхо

чжуанкуан баогао (2006) (Доклад о языковой ситуации в Китае, 2006 г.). Т. 1-2.

Пекин, 2007; Чжунго юйянь шэнхо чжуанкуан баогао (2007) (Доклад о языковой

ситуации в Китае, 2007 г.). Т. 1-2. Пекин, 2008; Чэнь Цин-янь. Пин «Путунхуа цзичу

фанъянь цзибэнь цыхуйцзи» (Обзор [словника] «Базовая лексика диалектов,

лежащих в основе путунхуа») // Фанъянь. 2000, № 2, с. 114—125; Чэнь Чжан-тай,

Чжань Бо-хуй, У Вэй. Ханьюй фанъянь диту ды хуйчжи (Составление карт китайских

диалектов) // Фанъянь. 2001, № 3, с. 231-237; Эршии шицзи ды чжунго юйяньсюэ

(Китайское языкознание в XXI в.). Пекин, 2004; Wei, Jennifer M. Language Choice and

Ideology in Multicultural Taiwan // Language and Linguistics. 2006, № 1, p. 87-107;

Karlgren B. Etudes sur la phonologie Chinoise // Archives d' Études Orientales. Vol. 15/1.

1915.

О. И. Завьялова

528

Педагогическая мысль

образование Педагогическая

мысль

Философские и социальные основы классической педагогики

образование

Философские предпосылки формирования традиционного образования.

В традиционном Китае образование, грамотность и книги занимали

особое место, а ученые-чиновники образовали своего рода касту, не менее почитаемую, чем

жрецы в иных цивилизациях. «Известно, что даже император не зовет учителя, [а приглашает].

Владетели больших княжеств искали дружбы с учеными» («Мэн-цзы», V Б, 7, пер. П.С. Попова).

Среди причин подобного преклонения: отсутствие касты жрецов; сложность иероглифической

письменности; уникальная система отбора на высшие государственные посты, которая

позволила интеллектуальной элите сконцентрировать власть и сделать образованность

синонимом преуспевания.

Педагогическая мысль, связанная с воспитанием личности, была неразрывной частью древне-

китайской философии. Учителя принадлежали к различным философским течениям — кон-

фуцианству (жу-цзя), моизму (мо-цзя), даосизму, легизму (все ст. см. т. 1); однако педагогическая

доктрина и практика конфуцианцев были наиболее влиятельными, оптимально встроенными

в государственную систему и теоретически обоснованными, поэтому в истории китайского

образования сыграли ведущую роль. В развитии конфуцианства принципиальные подходы

к воспитанию оставались неизменными, хотя оно интегрировало некоторые легистские, моист-

ские, даосские концепции, в отдельные эпохи влиявшие на постановку школьного дела, и неко-

торые еретические философские построения самих конфуцианцев. Поскольку конфуцианство

было прежде всего этическим учением, для Китая характерно изначальное сращивание фило-

софской и педагогической мысли.

Классическая китайская философия считала сознательное воздействие на природу человека

(воспитание) основным фактором формирования идеальной личности. В зависимости от

осмысления проблем онтологии личности (истоки человеческих способностей, взаимоотноше-

ние личности с окружающей средой, природа субъекта и объекта) в древнем Китае очерчивались

цели и задачи образования, его функции в обществе, а также дидактические методы. Границы

и возможности воспитательного воздействия считались широчайшими, а природным задаткам

не придавалось большого значения. Отсюда — акцентирование в учебном процессе волевых

усилий учащихся. Понятие «праведного/благого знания/благосмыслия» (лян чжи; см. т. 1)

обозначило и другую особенность классической педагогики, где нравственное воспитание на

протяжении веков являлось сердцевиной процесса обучения. Апелляция исключительно к разу-

му при игнорировании эмоциональной сферы — еще одна особенность классической дидак-

тики, в значительной мере обусловленная конфуцианской этикой. Этому же влиянию следует

приписать и отсутствие (вплоть до Новей-

шего времени) тенденций к индивидуали-

зации и формированию самоценной лично-

сти в воспитательном процессе.

Конфуцианские представления о воспитании

и природе человека. В древности и средне-

вековье личность в Китае типизировалась,

а не индивидуализировалась, поэтому педа-

гогический процесс был обращен к абст-

рактной человеческой модели. Воспитание

рассматривалось в качестве мощного ору-

дия воздействия на дарованные Небом

(тянь [1]; см. т. 1), или природой, харак-

теристики человека (разум, способности,

физическое здоровье, чувства) для его со-

вершенствования.

Термин «личность» обычно обозначался

словом шэнь [2\, что подразумевало вопло-

щение в телесной оболочке «дарованной

Сельская школа, XII в.

Общественные Небом» природы, создавая единство физического и духовного. Специ-

фика человека определялась не его познавательными способностями,

науки

а н

авственньши

параметрами — присущим ему чувством справедли-

вости/долга (и [1]; см. т. 1) и соблюдением этикета/церемоний/ благо-

пристойности (ли [2]; см. т. 1). Начиная с «Чжоу и»/«И цзина» (см. т. 1)

человек рассматривался как проявление «единотелесной» природы,

космосоциальный феномен. Подобная концепция на протяжении многих веков препятствовала

вычленению личности из тьмы ей подобных и воспитанию у нее чувства самоценности

и автономности. Отдельные философы стремились к возвышению человека как высшего среди

всех существ, «способного познавать и к тому же обладающего чувством справедливости/долга»

(Сюнь-цзы, III в. до н.э.; см. т. 1) и «мудростью» (Ван Чун, I в. н.э.; см. т. 1). Тем самым они

пытались обосновать относительную независимость личности от воли Неба: первый из этих

философов полагал, что «совершенными» люди становятся, опираясь на собственную волю

и разум, а второй утверждал, что свойства человека определяются не Небом, а природными

факторами (полученной при рождении животворной субстанцией ци [1] — см. т. 1), что

предполагало личную ответственность человека за свои действия. Однако подобная линия рас-

суждений не стала господствующей в конфуцианстве.

Берущее начало в ранней конфуцианской традиции деление людей на немногочисленные

категории подразумевало общность их имманентной природы. Конфуций (VI-V вв. до н.э.; см.

т. 1, 4) первый обозначил три категории людей на основании присущих им нравственных

качеств и знаний: «благородные мужи» (цзюнь цзы; см. т. 1), обычные люди и сяо жэнь (этот

термин толкуется в синологической литературе как «низкий» по социальному статусу или по

натуре), сосредоточив внимание на «благородных» и «низких» людях. Принадлежность человека

к одной из этих категорий философ считал его имманентным свойством, которое возможно

скорректировать посредством обучения и воспитания. Соответственно воспитание должно

дифференцироваться в зависимости от предназначения человека: у «благородных мужей»

—

это

соблюдение моральных правил в обществе, у «низких людей» — забота о земле. В воззрениях

Конфуция отсутствует четкая концепция онтологии личности, ему принадлежат лишь

отдельные высказывания, в частности об изначальной однотипности всех людей: «природные

качества сближают людей, а приобретенные привычки отдаляют» («Лунь юй», XVII, 2, пер.

Л.С. Переломова; см. т. 1). Вторая часть фразы означает, что в каждую из названных категорий

люди попадают благодаря воздействию окружения, и образование играет в этом процессе веду-

щую роль. Эту мысль опровергает другое высказывание Конфуция, которое выделяет людей,

принадлежащих к двум «сверхкатегориям» и не поддающихся воспитанию: «Высший

—

тот, кто

обладает знаниями от рождения; следующий — тот, кто приобретает знания в учении; за ним

следует тот, кто приступил к учению, столкнувшись с трудностями. Того, кто, столкнувшись

с трудностями, не приступил к учению, народ причисляет к низшим» («Лунь юй», XVI, 9, пер.

Л.С. Переломова). Следовательно, Конфуций не отрицал исключительных врожденных мо-

ральных свойств, присущих отдельным личностям.

Мысль о равенстве человеческих способностей поддержал Мэн-цзы (см. т. 1), который, однако,

несколько поколебал идею трансцендентности высшей мудрости: «...мудрец

—

он только прежде

меня уразумел то, что обще нашим сердцам» («Мэн-цзы», VI А, 7, пер. П.С. Попова). Против

данного постулата Конфуция решительно выступили и монеты, которые считали, что он про-

тиворечит принципу всесильности воспитания: «Требовать, чтобы люди учились, и утверждать,

что есть судьба, — это все равно что приказать человеку уложить волосы и тут же сбить с него

шапку» («Мо-цзы», гл. 48 «Гун Мэн», пер. М.Л. Титаренко; см. т. 1).

Тезис о широких возможностях воспитательного воздействия на человека в той или иной форме

присутствует у большинства философов древнего Китая, независимо от направления. Многие из

них обосновывали его нейтральностью изначальной природы человека (син [1]; см. т. 1), кото-

рую, подобно «суровой пряже», воспитанием-воздействием можно «окрасить» в любые цвета

—

так и люди получаются все разные («Мо-цзы», гл. 3 «Со жань» — «То, что окрашено»).

Философы — сторонники небесной предопределенности человеческой натуры были тем не ме-

нее убеждены в решающей роли воспитательного воздействия. Учение Мэн-цзы об изначально

доброй человеческой природе, согласно которому все основные конфуцианские этические ка-

тегории не являются внедренными в человека извне, а естественно присущи ему, как и «четыре

конечности тела» (сы ти), не сужало его представлений о возможностях воспитания. Задачу

обучения Мэн-цзы видел в том, чтобы «развить и довести до полноты» добрые начала в чело-

веке, уберечь их от негативного воздействия окружающего мира (которое и Мэн-цзы, и другие

философы древности, в частности Мо Ди [см. т. 1], считали единст-

венной причиной приверженности злу у людей).

Особенность подхода Мэн-цзы в том, что он рассматривал процесс

обучения как следование за естественным развитием человека, уподоб-

ляя его течению потока (аналогичным образом эпикурейцы и Демокрит

[460—370 до н.э.] полагали, что учение должно развивать божественное

естество человека).

Сюнь-цзы, напротив, подчеркивал преобладание в человеке негативного чувственного начала

(юй син), поэтому и сам процесс обучения и воспитания толковал как упорную шлифовку,

т.е. насильственное преодоление природного материала для его совершенствования. Сюнь-цзы

полагал, что человек в процессе воспитания «борется» с природными недостатками и «изжи-

вает» их. В противовес Мэн-цзы он утверждал, что понятие о ритуале (ли [2\) и чувство спра-

ведливости/долга можно обрести исключительно в процессе учения и в практической дея-

тельности: именно воспитание порождает отличия в богатстве и бедности, мудрости и глупости.

В многовековой практике Китая педагогические постулаты Сюнь-цзы, акцентирующие пере-

делку природы человека, возобладали над линией гармонизирующего воздействия воспитания,

которую отстаивал Мэн-цзы.

Конфуцианская традиция утверждала, что неограниченные возможности обучения опреде-

ляются не столько природными данными («каждый способен к упорной учебе», считал Сюнь-

цзы, но не всякий хочет и добивается этого), но более всего неодинаковыми усилиями людей,

их леностью либо упорством: «Там, где другому достаточно одного усилия, тебе необходимо

сто... Если следовать таким путем, то даже тупой человек сможет разобраться [во всем]» («Чжун

юн», пер. В.Г. Бурова; см. т. 1). Мо Ди утверждал, что «все люди обладают одинаковыми спо-

собностями, но они неодинаково развиты» (пер. М.Л. Титаренко). Мэн-цзы, полемизируя

с Конфуцием, провозгласил, что, упорно учась, «всякий человек сможет стать равным [совер-

шенномудрым] Яо и Шуню» (обе ст. см. т. 2). Сюнь-цзы уточнил эту мысль: утверждать, будто

«обычный человек с улицы может стать [совершенномудрым] Юем (см. т. 2), будет правильным,

но [говорить], что все обычные люди с улицы способны стать Юем, едва ли будет верным»

(«Сюнь-цзы»,»гл. XXIII, пер. В.Ф. Феоктистова), ибо «не каждый хочет и добивается этого».

В дальнейшем философы модифицировали раннеконфуцианские представления о трех кате-

гориях людей и однотипности природы человека, поставив воспитание в более тесную зави-

симость от врожденных свойств человека. Впервые эту идею в условиях централизованной

империи разработал Дун Чжун-шу (II в. до н.э.; см. т. 1). Его методы воспитательного воз-

действия базировались на убежденности в дуальной структуре человеческой природы:

принадлежащая светлому началу (ян [1}\ см. инь—ян в т. 1) душа и злотворная чувственная

природа (цин [2]; см. син [1] в т. 1). Он продолжил линию рассуждений Мо Ди, согласно

которому «природная сущность человека (син [/]) дается ему в необработанном состоянии»,

а посему не поддается определенной характеристике, пока не подверглась воспитанию, и в

отличие от Мэн-цзы он выдвинул тезис о том, что в природе человека заложен лишь потенциал

добра, который воспитание может реализовать, но «не всякая природа воплощается в добро».

Дун Чжун-шу утверждал, что большинство людей тянется к личной выгоде так же естественно,

как вода стремится вниз, поэтому задача воспитания виделась ему двоякой: в том, чтобы

(подобно Мэн-цзы) «выявлять любовь (хао)» и «подавлять недоброжелательность (цзэн)»,

присущую чувственной натуре человека (что сближало его с Сюнь-цзы).

Дун Чжун-шу отошел от конфуцианского догмата о единых природных свойствах людей. Он

также разделил людей на категории, но основанием для подобной дифференциации служили не

различия в знаниях, полученных в ходе обучения, а имманентные пропорции человеческих

страстей (цин юй): к первой категории он относил тех, у кого страстей мало, такие люди добры

без воспитания; соответственно у «ничтожных людей» страстей много, их не исправишь воспи-

танием, на них можно воздействовать лишь наказанием; обычные же люди, хотя и подвержены

страстям, могут стать хорошими с помощью воспитания. Тем самым в фокус воспитательного

воздействия у Дун Чжун-шу (в отличие от Конфуция) попала неоднозначная природа человека

и «обычные люди». В то же время он более жестко, чем ранние конфуцианцы, обозначил невоз-

можность выхода человека за рамки определенной категории.

Еще через несколько веков среди мыслителей Китая нашлись и те, кто бросил вызов отдельным

канонизированным конфуцианским взглядам на природу человека и цели воспитания. Ван Чун

(I в. н.э.) еще делил людей на три категории, но, будучи решительным противником небесной

детерминированности, категоричней, чем Мо Ди, опроверг представление о совершенно-

Педагогическая

мысль

и образование

Общественные мудрых, которым даны знания от природы. Он подчеркивал, что ключ

к моральному совершенствованию «в воспитании, а не в одной лишь

науки

природе», он активней, чем предшественники, акцентировал широкие

возможности воспитания применительно к обычным («средним»)

людям (чжун жэнъ). В отличие от Дун Чжун-шу, Ван Чун считал, что

независимо от того, к какой из природных категорий принадлежит

человек, каждый способен изменяться и переходить цз одной категории в другую.

Говоря о несхожести людей, Ван Чун поставил их различия в зависимость от мыслительных

способностей, а не от изначально заложенных этических понятий, элементов чувственности или

активности в усвоении знаний. Это был новаторский педагогический постулат, хотя еще отри-

цающий возможность развития способностей, которые «могут быть большими или малыми»,

проявиться рано или поздно, но «большие не могут стать малыми» и наоборот («Лунь хэн»,

кн. 26, гл. 1, пер. Т.В. Степугиной). Тем самым Ван Чун в какой-то мере дифференцировал воз-

можности воспитательного воздействия в зависимости от индивидуальности обучающихся.

Более того, он первым из философов Китая постулировал непосредственную связь умственных

способностей человека (а следовательно, и успехов в обучении) с его физическим здоровьем.

В XVII в. эту мысль конкретизировал Ван Чуан-шань (Ван Фу-чжи; см. т. 1).

Ван Чун развил тезис о необходимости контроля за негативным воздействием социальной

среды. Эта идея нашла своих последователей: Янь Чжи-туй (VI в.) обосновал ее ссылками на

незрелость детской души и настаивал на том, чтобы дети общались лишь с праведниками.

В последовавшие затем несколько веков философы утверждались в мысли, что «по природным

данным люди отличаются [друг от друга] во сто крат» (Ван Фу, I—II вв., «Цянь фу лунь» —

«Суждения затворника», гл. «Цзань сюэ» — «Хвала учению», пер. П.М. Устина, Линь Линь; см.

т. 1). Принципиально новым шагом в процессе дифференциации и индивидуализации чело-

веческой природы и расширении возможностей воспитательного воздействия стала концепция

Хань Юя (VIII—IX вв.; см. также

т.

1, 3), который, развивая представления о трех категориях (санъ

пинь) людей, типологизировал также и человеческие эмоции. Продолжая мысль Ван Чуна, Хань

Юй утверждал, что хотя категории определены Небом, а сама по себе природа человека

изменяема лишь в рамках изначально заданных категорий, все же обучение позволяет человеку

переходить из одной категории в другую: высший вид может стать «еще просветленней», людей

средних «можно привести к высшим или низшим», а людей ризких — обуздать.

Неоконфуцианские философы Чжан Цзай (1020-1078), братья Чэн Хао (1032-1085) и Чэн И

(1033-1107), Чжу Си (1130-1200), Лу Цзю-юань (1139-1193), Ван Ян-мин (1472-1529) (все ст. см.

т. 1) сделали шаг к индивидуализации личности и постижению ее многообразия, констатируя

своеобразную двуслойность человеческой природы, которую составляет общая для всех «совер-

шенно изначальная природа» и ее конкретные модусы в виде «материальной природы» каждого

отдельного человека. В сфере дидактики неоконфуцианцы утвердили принцип трех состав-

ляющих успешного обучения, которые в ранней конфуцианской педагогике существовали от-

дельно друг от друга: это врожденные данные (тянь цзы [7]), волевые усилия и целеустремлен-

ность (Чжан Цзай); приоритет отдавался двум последним составляющим. Дальнейшее развитие

эти положения получили в трудах Ван Ян-мина, который четко сформулировал мысль о том, что

«умственные способности людей неодинаковы», соответственно и методы обучения должны

быть индивидуализированы (подобно лекарствам от разных болезней), в том числе и в зави-

симости от возрастных особенностей (в частности, он рекомендовал игровые методы обучения

для детей младшего возраста).

В XVII в. философ Ван Чуань-шань первым выдвинул положение о том, что в формировании

человека в равной мере важны и воспитательное воздействие, и изначальные природные спо-

собности, определяемые чжи [/] — духовной природой личности. Переосмыслив тезис Кон-

фуция о равенстве людей от природы, он сделал свой вывод: «Различие в природе рождает раз-

личие в привычках и поведении» людей, а последнее «рождает различие в их знаниях и поступ-

ках» («Ду Тун цзянь лунь» — «Суждения к прочтению „Всеобщего зерцала [истории]"», пер.

В.Г. Бурова). Ван Чуань-шань утверждал, что природа человека обладает большими резервными

возможностями: «недостигнутого можно достичь», «достигнутое можно изменить». Исходя из

этого, он обогатил конфуцианский тезис об изначальности двух нравственных категорий лю-

дей — «благородных мужей» и «низких людей», разделив каждую из них на группы в зави-

симости от полученных в процессе обучения знаний. В основе этического учения Ван Чуань-

шаня лежала новаторская и крайне важная для педагогики мысль о постоянном и постепенном

развитии и изменении природы человека с детства, ее «обогащении» под влиянием окружающей