276
представленных автором описаний видеорядов. Есть
некоторые, так сказать, колонизаторские размышле-
ния лирического героя об использовании диких зе-
мель в завоеванной на тот момент части Алжира –
но и они теряются среди красок великолепного пей-
зажа, заключенного между пустыней и горами
[Фромантен 1990: 251–252].
Если «Лето в Сахаре» еще содержит некоторую
линейную повествовательную идею, то более позд-
ний «Год в Сахеле» (1859), являющийся обрамляю-
щим повествованием для всего цикла, уже практи-
чески целиком состоит из эмоционально окрашен-
ных картин – природы, бытовых сцен, воспомина-
ний. Нить повествования о событиях, происходящих
с главным героем, чрезвычайно прерывиста и порой
просто теряется среди изобилия живописных под-
робностей происходящих событий и всплывающих
воспоминаний, имитирующих впечатления путеше-
ственника. Сюжет выстраивается в обратной пер-
спективе; на первый взгляд перед читателем пред-
стает поток фрагментарных записей, никак не свя-
занных друг с другом. Оказывается, что те или иные
детали картины были предвестником развившейся
линии сюжета, но картин – множество, а в логиче-
ской последовательности выстраиваются только
немногие их детали. Существует, вообще говоря,
возможность развития других – но она остается не-
реализованной. Посередине потока впечатлений
вперемежку с философскими сентенциями, поэтиче-
скими отступлениями, и живописными реминисцен-
циями – завязка интриги, хотя читатель понимает
это много позже, после ее завершения. Главный ге-
рой присутствует при беседе молодой женщины со
своим знакомым арабом, который держит лавку.
«Ты знаешь, как зажиточный, знатного происхож-
дения мужчина понимает коммерцию. Всего-
навсего иметь свой угол в модном месте, где проис-
ходят все дневные встречи мужчин, чувствовать
себя там хозяином и жить в праздности. Он прини-
мает посетителей и, не поднимаясь с дивана, участ-
вует в уличной суете, узнает новости, стекающиеся
с разных сторон, находится в курсе всех событий
квартала и, если позволительно употребить слово,
лишенное смысла в арабском обществе, я сказал бы,
ведет светский образ жизни, не покидая собственно-
го дома» [Фромантен 1990: 218]. Герой только на-
блюдает происходящее, перед нами по-прежнему
картина жизни, о которой мы, скорее всего, больше
ничего не узнаем, существующая как бы сама по
себе и сама для себя. Лицо женщины закрыто мус-
лином, оттого голос звучит приглушенно, рука вы-
дает праздный образ жизни, прекрасный француз-
ский, необычный в устах арабской женщины. Пре-
достережение торговца – он намекает главному ге-
рою, что от нее следует держаться подальше. Жен-
щина в чем-то нарушает правила поведения, поэто-
му пожилой араб-торговец обращается с ней до-
вольно пренебрежительно. Все происходящее опи-
сывается в едином потоке: арабская лавочка, доку-
менты о благородном происхождении торговца, за-
тейливый восточный ларец, где хранятся докумен-
ты, закутанные в покрывала женщины, идущие в
баню [Фромантен 1990: 214–220]. Следующее дви-
жение сюжета происходит после смены множества
настроений и картин природы, перемены героем
книги местожительства, подробного изложения об-
стоятельств возникновения дружбы героя с францу-
зом по имени Вандель. В Блиде, где теперь живет
главный герой «Года в Сахеле», он снова встречает
ту незнакомку, против общения с которой предосте-
регал его старый торговец. Он следует за ней по
улице и у дверей ее дома получает приглашение
прийти к ней на следующий день, которое, конечно
же, принимает. Нетерпеливо ожидающий романти-
ческого развития сюжета читатель обманывается в
своих ожиданиях; конечно, он, скорее всего, не об-
ратит внимания на сопутствующий рассказ о траги-
ческом происшествии в какой-то арабской семье –
об убийстве одного родственника другим на почве
ревности – но этот случай оказывается ключевым
эпизодом для понимания того, что происходит. Рас-
сказ о встрече проходит под знаком картины Делак-
руа «Арабские женщины», как и все дальнейшее
общение героя с этой женщиной, Хауа, и не содер-
жит особых пикантных подробностей свидания. С
аллюзиями на картины Делакруа развивается и все
дальнейшее действие – и отношения мавританки с
главным героем книги и Ванделем, и ее внезапная
гибель от руки ревнивца на празднике, который со-
стоялся в конце большого субботнего базара в пле-
мени хаджутов. Такое завершение истории совер-
шенно неожиданно, как неожиданно подобные про-
исшествия случаются и реальной жизни, где от по-
стороннего зрителя обычно скрыта внутренняя связь
событий. В книге «Год в Сахеле» только к финалу
становится ясной вся трагическая цепь, рассеянная
среди разного рода встреч, картин природы, легенд,
подробных описаний охоты, воспоминаний о путе-
шествиях, рассуждений о живописи и живописных
реминисценциях. Именно такого эффекта и хотел
достичь Эжен Фромантен. Он, по его словам, стре-
мился запечатлеть обычную жизнь с ее расплывча-
тыми и неуловимыми чертами, запечатлеть окру-
жающий поток жизни, что привело его к использо-
ванию принципа построения повествования, кото-
рый мы теперь можем обозначить как литературную
кинематографичность.
В романе Фромантена «Доминик» (1869) разви-
тие классической любовной интриги, напоминаю-
щей о «Страданиях юного Вертера», происходит с
помощью построения видеоряда, сообщающего
правдоподобие самым условным литературным
приемам. Вот первое описание рассказчиком мест-
ности, где живет главный герой со своей семьей.
Рассказчик сохраняет столь четкое воспоминание
благодаря столь характерному для самого Фроман-
тена «особому созвучию впечатлений»: перед нами
ослепительное лунное сияние, благодаря которому
известковая дорога и белые дома видны так ясно,
как в полдень, безлюдная деревенская улица, звук
голосов и звякающей посуды, так как время ужина.
От каждого дома, где еще не спят, идут узкие лучи-
ки света, они проскальзывают из замочных скважин
и кошачьих лазеек, прорезаемых в нижней части
входной двери; они прочерчивают красным холод-
ную белизну ночи. По всему селу ощущается влаж-