Де Лас Касас Бартоломе. История Индий
Подождите немного. Документ загружается.
чтобы ему было откровение, также трудно предположить, ибо первым долгом он поведал бы о том королю,
которого очень любил. Итак, разграбив самый большой из островов Перлас и подчинив его жителей, —
многих он, по-видимому, убил или увел в неволю, — Васко Нуньес и с ним более ста человек повернули на
восток, к материку, поскольку в той стороне, как показывали пленные, было много золота; а это уже второй
или третий раз им говорили или упоминали про великие богатства Перу.
Дорогою они миновали мыс в заливе Сан Мигель и, пройдя затем лиг 25 или чуть больше, увидели близ
одной гавани, которую потом назвали Пуэрто или Пунта де Пиньяс, множество китов; они даже подумали,
что это скалистый утес или коса, выступающая далеко в море, и так как уже стемнело, побоялись
приставать и подошли к другому мысу, намереваясь наутро продолжить свой путь; однако подул
противный ветер, и потому Васко Нуньес решил податься в земли касика Чучамы, чтобы отомстить за
убитых там испанцев Гаспара де Моралеса, о чем мы рассказали выше, в главе 66. Тамошние жители
вышли им навстречу, чтобы оказать сопротивление; но, как всегда, нагие, беззащитные индейцы потерпели
неудачу, а будь у них оружие, равное нашему, они бы по-другому себя показали, и тогда бы им
сопутствовала удача, а наши потерпели бы поражение; итак, многие индейцы были убиты, а оставшиеся в
живых обратились в бегство. Несколько дней Васко Нуньес грабил и разорял те земли, а жителей обращал
в невольников; затем он возвратился на остров и там все наладил, чтобы рубить деревья и строить два
других брига или судна. В это время пришла весть, что император Карл вступил на испанский престол и
назначил губернатором на материк некоего кабальеро из Кордовы по имени Лопе де Coca; и тогда Васко
Нуньес пожелал узнать, не явился ли новый губернатор на материк или что слышно относительно его
приезда; ибо коль скоро у Педрариаса, его свекра, отняли губернаторство, то у него могут отнять корабли и
передать их кому-либо из прибывших вместе с новым губернатором.
Имея такие опасения, он повел однажды под вечер беседу с неким. Вальдеррабано и со священником по
имени Родригес Перес и сказал им так: “Уже прошло немало времени, как мы слышали, что губернатором,
этого материка назначен Лопе де Coca; а потому либо он уже объявился, либо должны быть известия о его
приезде; если он прибыл, и, стало быть, Педрариас мой господин, более нами не правит, тогда наши тяжкие
труды [288] могут пропасть понапрасну; поэтому я полагаю, что нам следует все разведать, послав в город
Аклу Франсиско Гаравито; пусть он испросит железа и смолы, сколько нам недостает, а заодно разузнает,
не явился ли новый губернатор; если он прибыл, то Гаравито поспешит назад, и мы закончим сооружение
этих судов и будем продолжать свое дело; как бы потом ни обернулась к нам судьба, будущий губернатор
должен будет относиться к нам доброжелательно, ибо мы готовы ему служить и помогать; если же мой
господин по-прежнему у власти, то надобно сообщить ему о наших нуждах, и он даст все необходимое;
тогда мы сможем отправиться в путь на кораблях и — я уповаю на бога — он принесет нам желанные
плоды”. Говорят, что в момент, когда Васко Нуньес произносил эти слова, хлынул дождь, и стражник,
охранявший его жилище, спрятался, чтобы не промокнуть, под крышей дома, в котором находился Васко
Нуньес, и услышал его слова, что надо отправиться в путь на кораблях, а всего остального и по какой
причине — он не слышал; и тогда этот стражник подумал, что Васко Нуньес задумал сбежать от
Педрариаса; это свое мнение — вернее, заблуждение — он затаил и никому ни словом не обмолвился до
тех пор, пока не представился случай навредить Васко Нуньесу, рассказав об этом Педрариасу.
Глава 76
о том, как умер Васко Нуньес де Бальбоа
Собеседники Васко Нуньеса одобрили его намерения и планы, и тогда во исполнение этих планов он
призывает Франсиско Гаравито, вводит его в курс дела и отряжает с 40 людьми в Аклу; прибыв туда, они
узнают, что Лопе де Coca еще не приехал и правит по-прежнему Педрариас. Случилось так, что описанный
выше поход Васко Нуньеса на реку Вальса оказался последним: дело в том, что Андрее Гаравито написал
Педрариасу, будто Васко Нуньес восстал, не желает ему повиноваться и оставаться под его началом и
властью; Педрариас же всегда питал к Васко Нуньесу недоверие и никогда не мог его в себе подавить, а
потому ему немного требовалось, чтобы поверить в измену Васко Нуньеса; ведь если хотя бы единожды
доверие подрывается, то достаточно малейшего повода, чтобы в душу вновь закралось сомнение, и тогда
вера в человека обращается в прах. Говорили, будто Андрес Гаравито распространил эту ложь, или
лжесвидетельство (впрочем, может быть то была истина) по той причине, что Васко Нуньес оскорбил
дурным словом его подругу-индианку, которую, как мы сообщали в главе 40, ему подарил касик Карета.
Через два или три дня после приезда Франсиско Гаравито в Аклу прибыл из Дарьена Педрариас; в это
время он уже получил письмо про измену Васко Нуньеса и, рассвирепев, тотчас же отбыл в Аклу, чтобы
оказаться к нему поближе и не дать ему скрыться. [289] Педрариас спросил Гаравито, что делает Васко
Нуньес и где находится; Гаравито и его люди отвечали, что он на острове строит корабли, а сейчас ждет
железа и смолы, за которыми они и приехали, так как без них невозможно закончить эти бриги; кроме того,
они сказали, что Васко Нуньес ожидает его, Педрариаса, приказаний; услышав это, Педрариас немного
успокоился и мысли свои пока затаил; через несколько дней в Аклу прибыл некий казначей по имени
Алонсо Мартель де Лапуэнте, которого, по-видимому, направил с этого острова казначей Пасамонте:
Алонсо Мартель не взлюбил Васко Нуньеса за то, что тот потребовал и получил золото, которое когда-то
ему ссудил; и вот Алонсо Мартель узнал от упомянутого выше стражника про разговор на острове и про
слова, которые, как слышал этот стражник, Васко Нуньес сказал Вальдеррабано, и тотчас же отправился к
Педрариасу и все ему изложил, и у Педрариаса сразу возродились все былые сомнения и подозрения, и он
разъярился и рассвирепел, а затем, придя в совершенное бешенство, стал осыпать Васко Нуньеса
ругательствами и проклятиями и в сердцах написал ему письмо, приказывая явиться в Аклу якобы для того,
чтобы обсудить весьма важные дела, имеющие касательство до его предприятия. Кстати сказать, ни единая
душа не предупредила Васко Нуньеса о том, что Педрариас на него гневается и что в Акле ему грозит
немалая опасность; разумеется, причины тут можно придумать разные: что вздорный его нрав был тому
виною и что люди желали ему зла; что все дрожали перед Педрариасом и боялись вызвать его гнев; что это
была божья кара и расплата за жестокости и злодеяния, которые он совершил по отношению к индейцам.
Что касается нас, то мы полагаем очевидным и пребываем в уверенности, что именно последнюю причину
следует считать истинной и единственно разумной.
Подозревая, что Васко Нуньес не пожелает явиться, Педрариас вслед за этим письмом приказал Франсиско
Писарро с вооруженными людьми, сколько смог отрядить, схватить Васко Нуньеса, где бы он ни оказался.
Утверждают, что один итальянец, астролог по имени мессир Кодро, который отправился в те края, чтобы
повидать мир, и находился при Васко Нуньесе, еще в Дарьене предрек ему, что он подвергнется великой
опасности, когда увидит в указанном месте некую звезду; если же ему удастся избегнуть этой опасности,
то он станет всесильнейшим и богатейшим господином во всех индейских землях; говорят также, что как-
то ночью, незадолго до тех событий, о которых пойдет речь, Васко Нуньес действительно увидел звезду в
этом месте и принялся высмеивать мессира Кодро, сказав своим людям: “Хорош бы я был, если бы
доверялся гадателям и особливо мессиру Кодро; он мне предрекал и то, и это, а поглядите: у меня 4 судна и
300 людей, и мы пробились к Южному морю, и скоро пустимся по нему в плаванье”, и так далее.
Так, говорят, похвалялся Васко Нуньес своим везением и удачей, а когда пришло письмо от Педрариаса, он
находился на острове, именуемом Тортуга; утверждают также, что на пути в Аклу посланцы Педрариаса
[290] стали ему рассказывать, что его тесть сильно на него гневается; однако Васко Нуньес, не имея за
собой никакой вины, был убежден, что стоит ему появиться и доказать свою невиновность, как Педрариас
сменит гнев на милость. Неподалеку от Аклы они встретили Франсиско Писарро с людьми, которые
разыскивали его и собирались схватить, и Васко Нуньес сказал Писарро так: “Что это означает? Я не
припомню, чтобы до сих пор ты встречал меня подобным образом”. Жители Аклы вышли навстречу Васко
Нуньесу, но Педрариас распорядился посадить его под арест в дом одного из горожан по имени
Кастаньеда; затем он послал на острова Бартоломе Уртадо, чтобы тот забрал и принял под свое начало
корабли и всю флотилию. Далее Педрариас велел лиценциату Эспиносе вести дело и судить Васко Нуньеса
со всей строгостью, ибо он мечтал поскорее расправиться со своим зятем; а чтобы усыпить его тревогу,
Педрариас пришел к нему и сказал: “Не огорчайся, сын мой, что ты в заточении и что я приказал тебя
судить; я это сделал, чтобы показать всем твою безупречную преданность”. Когда же Педрариас убедился,
что в соответствии с обвинением Васко Нуньес должен быть приговорен к смертной казни, то, как говорят,
вошел в дом, где был заключен Васко Нуньес, и гневно изрек такие слова: “Я почитал тебя за сына, ибо
полагал, что ты предан и верен испанской короне и мне, правящему именем короля; но коль скоро ты
осмелился восстать против короля, я не имею более причин считать тебя сыном, а только врагом, и потому
отныне не жди от меня иных действий, кроме враждебных”. Отвечал Васко Нуньес, что на него
воздвигнута чистейшая клевета, ибо у него подобного и в мыслях не было; ведь если бы у него было такое
намерение, то зачем ему было являться по зову Педрариаса, когда он имел 4 судна и 300 людей и вполне
мог тайно, без его ведома, выйти на этих судах в Южное море и найти себе пристанище на тех землях;
поскольку же он действовал без задних мыслей и со всем прямодушием, то без страха явился в Аклу, и тут
его вдруг ни за что ни про что посадили в темницу и обвинили в неверности королям Кастилии и
Педрариасу, правящему именем короля. Однако Педрариас ушел, приказав содержать его с еще большей
строгостью; между тем лиценциат Эспиноса, докладывая Педрариасу о ходе разбирательства, заявил, что
Васко Нуньеса следовало бы казнить, но, учитывая его большие заслуги перед королевством на этих
землях, придется даровать ему жизнь. Тогда Педрариас в гневе воскликнул: “Умел грешить, пусть сумеет и
умереть”. Однако лиценциат Эспиноса не хотел приговаривать Васко Нуньеса к смерти, полагая, что за
упомянутые заслуги его надо помиловать, и отказался вынести смертный приговор без надлежащего
письменного распоряжения Педрариаса. Тогда Педрариас, который спешил расправиться со своим зятем,
тотчас же написал соответствующий приказ, — он бы и сотню их написал, даже не задумываясь над тем,
что делает. После этого Эспиноса состряпал настоящее дело, прибавил к прежним обвинениям смерть
Дьего де Никуэсы, заточение баккалавра Ансисо, а также нанесенные ему обиды, и на этом [291]
основании вынес приговор, гласивший, что Васко Нуньесу надлежит отрубить голову и что глашатай
должен громко возвестить нижеследующее: “Наместник его величества короля Кастилии Педрариас
именем короля повелевает казнить сего предателя и узурпатора королевских земель и прочая”. Когда Васко
Нуньеса вывели, то, услышав эти слова, он поднял глаза к небу и молвил: “Это обвинение — не что иное
как вымысел и ложь; я такого никогда и в мыслях не имел и не мог даже подумать, что на меня возведут
подобную напраслину, ибо я всегда помышлял верой и правдой служить королю, дабы по мере своих сил
расширять его владения”. Однако эти слова нимало ему не помогли; и вот его наскоро исповедали, и
причастили, и отпустили грехи, а затем на ветхом помосте отрубили ему голову.
Вслед за ним и по той же причине обезглавили Вальдеррабано, затем Ботельо, далее Эрнана Муньоса и,
наконец, последним Аргуэльо, причем всем предыдущим рубили головы на глазах у последующих; а когда
дошла очередь до Аргуэльо, начало смеркаться, и тут весь народ пал перед Педрариасом на колени и
взмолился, чтобы он смилостивился и оставил Аргуэльо в живых, ибо четырех он уже казнил и, видно, сам
господь, насылая ночь, подавал знак, что Аргуэльо надо пощадить. Однако Педрариас был неумолим и в
ярости отвечал, что, если кто хочет, может свою голову вместо той положить на плаху; таким образом все
пятеро в тот день сложили головы, что вызвало великую печаль и горе, а у иных и слезы. Так на основании
одних только подозрений Педрариас избавился от Васко Нуньеса, своего сына и зятя. Вот какой постыдной
смертью окончились дни Васко Нуньеса де Бальбоа, который славно потрудился, добывая королю, как он
говорил, новые земли и владения; на самом же деле он эти земли опустошал, а индейцев нещадно убивал, и
казнен был в момент, когда более всего рассчитывал возвыситься. И будет справедливо поставить его имя
в один ряд с именами Никуэсы и Охеды, а также других, кто после него сложил головы в этих Индиях, ибо
все они равно отмечены злодеяниями против индейцев.
Глава 77
Нам остается поведать о некоторых событиях, которые мы оставили в стороне, не желая прерывать рассказ
о Васко Нуньесе; теперь же, чтобы эти события не остались в забвении, мы полагаем обратиться к ним, а
затем уже продолжать наше повествование. После того как лиценциат Эспиноса отправился за золотом,
которое отнял у Бадахоса повелитель земли, именуемой Париба, или Парис, так вот после этого фактор
Хуан де Тавира, снедаемый жаждою обрести богатство, содержавшееся, как утверждали, в храме идола
Дабайбы, обратился к Педрариасу за позволением захватить означенный храм и получил милостивое
разрешение совершить это святое дело; тут он стал тратить деньги, которых к этому [292] времени накопил
немало хищениями, грабежами и продажей пленных индейцев: начал строить три парусника и скупил у
всех окрестных испанцев какие у кого были индейские челны, намереваясь подняться вверх по реке Гранде,
где, по слухам, находилось то золото — предмет его вожделений. Готовясь к этому походу, Хуан де Тавира
не только растратил все свои деньги, которые полностью или по большей части были добыты неправедным
путем, но и запустил руку в казну короля. И вот он двинулся в путь со своей флотилией, состоявшей из
трех парусников и множества челнов, на которых находилось 160 испанцев и бессчетное число закованных
индейцев, с обычной для испанцев справедливостью обращенных в рабов и взятых в этот поход, чтобы
грести на челнах или нести другие службы; итак, эта флотилия, с трудом преодолевая течение, направилась
вверх по реке.
Индейцы Дабайбы, которые узнали об их приближении и были начеку, вышли навстречу в трех больших
челнах, преградили им путь и, застигнув наших врасплох, одного убили и многих ранили; тут испанцы
отвели свои челны под прикрытие парусников или бригов и решили пойти по суше, а парусники и челны с
индейцами пустить по воде; однако из-за сильных дождей в горах река настолько разлилась, что покрыла
многие деревья. И вот челн, в котором плыли Хуан де Тавира и веедор Хуан де Вируэс, натолкнувшись не
то на камень, не то на покрытое водой дерево, перевернулся, и оба утонули, ибо спасти их не было никакой
возможности; а кто умел плавать, выплыли и остались в живых. Так испанцы потеряли своего
предводителя и решили, что предводителем будет Франсиско Писарро, который поведет их в Дарьей;
потеряв Хуана де Тавирэ и веедора и погубив свои и королевские деньги, истраченные на этот славный
поход, они вернулись ни с чем. Узнав об этой неудаче, Педрариас очень опечалился, но, чтобы из-за этих
невзгод они не падали духом, стал их увещевать: пусть им не удалось пройти с Хуаном де Тавира в те
места, где они надеялись разбогатеть, но зато он намеревается поручить им другое, не менее прибыльное
дело, а именно послать их с Франсиско Писарро во главе в земли касика Абрайме, где, как он полагает,
милостью божией исполнятся наконец их надежды. Некоторые из тех испанцев идти не захотели: одни из-
за ран, другие из страха перед опасностями и тяжкими трудами; остальные же, 50 человек с Франсиско
Писарро во главе, вновь обратились к ратным делам.
Они выступили и подошли к землям властителя Абрайме; а поскольку жители тех мест очень пострадали от
притеснений и войн, а также от ущерба, понесенного в этих войнах, то испанцы не нашли там ни индейцев,
чтобы уводить в неволю (а после золота это была их первейшая цель), ни еды, и скоро стали умирать с
голоду, так что для того чтобы иметь силы вернуться в Дарьей, пришлось им прирезать и съесть 7 лошадей,
которых они взяли с собой; печальные и понурые, охваченные стыдом и тоской оттого, что проделали
задаром и понапрасну столь долгий и утомительный путь, вступили сии славные воины в город. По
прошествии [294] нескольких дней вернулся туда и Дьего Альбитес, но со многими не водниками и с
большим количеством золота, которое он захватил на побережье близ Номбре де Дьос и в землях Чагре и
Верагуа, где он причинил бездну горя и неисчислимые бедствия, убивая всех, кто оказывал сопротивление.
В один из тех набегов — не помню, кто был в тот раз предводителем случилось им войти в лес; а вошли
они туда потому, что пленные индейцы показали под пытками, что там в надежде спастись от жестоких и
кровожадных испанцев укрылось и попряталось много людей; и вот испанцы внезапно на них напали и
взяли в плен 70 или 80 жен и дочерей тех индейцев, а самих индейцев либо убили, либо те убежали и
попрятались; на следующий день испанцы со своей добычей преспокойно двинулись в путь, полагая, что
опасности ждать неоткуда; индейцы же, увидев, что их жен и дочерей, связав им руки, уводят в неволю,
пришли в ярость, собрались все вместе и пошли следом за испанцами, а затем внезапно, с дикими воплями
на них напали и нанесли им раны и увечья. Убедившись, что дело их плохо и что добычей им все равно
воспользоваться не удастся, испанцы решили прикончить этих невольниц, лишь бы они не достались
индейцам, и принялись рубить мечами несчастных женщин и девочек, так что ни одна из них не осталась в
живых. А у индейцев душа разрывалась на части, оттого что на их глазах убивали их жен и детей; и они
стенали и причитали: “О, христиане, сколько же в Baс жестокости и кровожадности, коли вы наших "ира"
убиваете?”, а ира они называли на этой земле женщин; и смысл их слов заключался в том, что раз вы
убиваете женщин, значит вы подлые, жестокие и злобные твари. Бывали с теми испанцами и такие случаи,
когда повелители индейцев по доброй воле отдавали им свое золото, и притом немало, но испанцы тем не
довольствовались, считая, что индейцы отдали не все, хватали их и предавали ужасным, нечеловеческим
пыткам, чтобы выведать, где они прячут остальное золото.
Однажды некий касик дал им — не то со страху, не то по доброй воле — 9000 песо; но предводителю и его
сообщникам показалось этого мало, и они решили его пытать, привязали ко вбитому в землю столбу,
растянули ноги в разные стороны и стали жечь ему огнем ступни, требуя еще золота. Он послал одного
индейца за золотом, и тот принес еще 3000 песо; но испанцы не прекратили пытки; сколько несчастный ни
плакал, сколько ни кричал, что больше у него ничего нет, испанцы жгли ему ступни до тех пор, пока они не
обуглились, — так он и умер; случилось также, что у наших славных воинов открылись на ногах язвы, и не
иначе как сам дьявол, который руководил ими в тех праведных деяниях, внушил им мысль, что наилучшее
средство от тех язв — человеческий жир; и тогда они надумали убить то ли одного, то ли нескольких
самых жирных индейцев из тех, которых захватили в плен, и извлекли из мертвых жир, приговаривая, что
важнее испанцам излечиться, чем этому дьявольскому отродью оставаться в живых. Так они пытались
оправдать свои злодеяния и снять с себя ответственность за них. [295]
Глава 78
о том, как Адмирал отправился в Кастилию, и о работах, на которых были заняты индейцы Кубы
Оставим на время наше повествование о материке и вернемся к рассказу об островах, который мы
прервали в главе 39, и начнем с описания событий, имевших место в 1514 году, о чем уже упоминалось в
главах 36 и 37. Там мы вели речь о некоем репартидоре индейцев по имени Альбуркерке, и о тех, кто был
после него, и о том, что они нисколько не заботились о несчастных беззащитных индейцах и спокойно
взирали на их гибель, ибо на этом острове, как и на других, не проходило дня, чтобы на рудниках и на
прочих работах не умирали индейцы. И не было им ни облегчения, ни сочувствия, а бездушные люди,
которые правили на их земле, оставались глухими и слепыми к их страданиям. Все это время казначей
Пасамонте, а также должностные лица и судьи, по крайней мере некоторые из них, державшие названного
Пасамонте в руках и заставлявшие его поступать как им заблагорассудится, слали на Адмирала дона Дьего
доносы королю, у коего были в особой милости, а также секретарю Лопе Кончильосу и епископу
Бургосскому дону Хуану Фонсеке, который, как уже неоднократно упоминалось, не жаловал ни старого
Адмирала, ни молодого — его сына. И я полагаю, что цель у них была одна — добиться отстранения
Адмирала от губернаторства и самим хозяйничать на этом острове, никого над собой не имея. В конце
концов это им удалось, и король повелел Адмиралу прибыть в Кастилию (а под каким предлогом или какие
были к тому основания, я сказать не могу, поскольку сам свидетелем не был). И вот Адмирал, покорный
приказу короля, снарядился в путь и, оставив на острове жену донью Марию Толедскую, матрону,
достойную всяческого почитания, а также двух дочерей, отплыл из этого порта Санто Доминго в конце
1514 или в начале 1515 года, а королевские должностные лица и судьи, добившись своего, стали править и
распоряжаться на острове, не гнушаясь досаждать семье Адмирала, и, случалось, даже бесчинствовали в
его доме, невзирая на достоинство и знатность рода названной доньи Марии Толедской.
В ту пору изо всех островов, да, пожалуй, и во всех Индиях более других славился и привлекал к себе
остров Куба, ибо стало известно (прошло уже два года с тех пор, как испанцы с Дьего Веласкесом здесь
обосновались), что остров этот богат золотом, а жители отличаются покорностью и мирным нравом. На
материке же, куда отправился Педрариас, он так ничего и не нашел.
Итак, вернемся теперь к истории Кубы, коей мы посвятили главу 32; там мы упоминали, что Дьего
Веласкес, который в качестве наместника Адмирала правил на этом острове, дал наименования пяти
городам, в том числе уже заселенному ранее городу Баракоа, где надлежало расселиться [296] испанцам,
находившимся на острове. И вот эти испанцы разделили между собой индейцев, которые жили в
окрестностях городов, причем каждый брал в меру собственной жадности до золота и также бесстыдства и
жестокосердия, и незамедлительно, безо всякого сострадания, будто те индейцы не были людьми из плоти
и крови, отправляли их в рудники и на прочие работы, для которых они и предназначались, а там с ними
обращались с великой жестокостью, отчего вскоре многие из них стали умирать. В это первое время их
гибло там несравненно более, чем в других местах; по этой причине везде на острове шныряли испанцы,
намереваясь, как они говорили, умиротворить тамошних жителей: они заходили в селения и забирали там
индейцев, чтобы те им служили; и вот все они ходили по той земле и все ели, но никто не сеял; а те
индейцы, которые еще оставались в селениях, бросали свои земли и бежали в смертельном страхе, что их
убьют, как уже убили многих; поэтому нигде или почти нигде на острове не осталось ни людей, ни
провианта.
Поскольку испанцев, как я уже упоминал, обуревала жадность, и они не заботились о том, чтобы сеять,
дабы иметь хлеб, а спешили собирать урожай золота, которого сеять не нужно было, то они отправляли
мужчин и женщин на означенные работы даже тогда, когда еды у этих индейцев была лишь та малость,
которую им самим удавалось раздобыть, а при такой скудной пище они не только работать, но и ноги
таскать не могли. Выше, в одной из глав, я уже говорил, что это рассказывал в моем присутствии и в
присутствии других людей один испанец, да еще похвалялся, будто совершил подвиг или доброе дело; так
вот он рассказывал, что индейцы, которые ему достались, сделали много тысяч холмиков для хранения
маниокового хлеба, а каждый третий день или через день он посылал своих индейцев в горы, чтобы они
набили себе животы плодами, которые найдут, а потом снова заставлял их два или три дня подряд делать ту
же работу, не давая им еды — ни одной крошки; работа же эта состоит в том, чтобы целый день копать, и
копать приходится больше, чем у нас в Испании на виноградниках или в садах, потому что землю надо
выкапывать и насыпать холмиками по три или четыре фута в основании и три-четыре фута или пяди в
высоту, да притом они работали не киркой или мотыгой, а обожженными палками, наподобие рогатин.
Итак, из-за голода, потому что еды у них не было никакой, и из-за непосильного труда эти люди умирали
здесь быстрее и в большем числе, чем в других местах. А поскольку в селениях оставались только старики
к больные, ибо всех здоровых мужчин и женщин угнали на рудники и другие работы, ухаживать за ними
было некому, и они умирали один за одним от тоски и болезней, вызванных жестоким голодом. В те дни,
которые я провел на острове, мне случалось, проходя по дороге или завернув в селение, слышать из домов
крики людей; когда же я заходил к ним и спрашивал, что их мучит, они кричали: голод, голод. Всех, кто
мог держаться на ногах, мужчин и женщин, угоняли на работы; у матерей, имевших грудных детей, от
недоедания и непосильной работы высыхали груди, [297] а дети, раз их нечем было кормить, умирали; по
этой причине месяца за три умерло 7000 грудных младенцев обоего полу; так и сказано было в письме,
которое написал католическому королю один испанец, а ему следует доверять, ибо он разузнал обо всем
доподлинно. Тогда же случилось, что одному человеку, состоявшему на службе у короля, досталось триста
индейцев, и он немедля отправил их на рудники и другие работы, а через три месяца у него осталась в
живых лишь десятая часть.
Глава 79
о спорах, которые вел преподобный Бартоломе де Лас Касас с Дьего Веласкесом относительно
репартимьенто индейцев, и о проповеди, прочитанной им по этому поводу
Пока дела на этом острове шли подобным образом и вся эта орава, охваченная ненасытной алчностью,
совершала над индейцами все новые и новые насилия, а число погибших индейцев увеличивалось с
каждым днем, преподобный Бартоломе де Лас Касас, о котором мы выше, в главе 28 и следующих, уже
упоминали, пребывал подобно другим в трудах и заботах, ибо ему надлежало распорядиться индейцами,
которые ему достались, направив одних добывать золото в рудники, а других сеять хлеб; кроме того, хоть
он и помнил о собственной выгоде, но имел намерение содержать индейцев пристойно, ибо сострадал им и
стремился в меру своих сил уменьшить их несчастья; но более всего он тяготился мыслью, что эти
индейцы не обращены в истинную веру, и считал своим долгом проповедовать им учение Христа и
привести их в лоно христианской церкви. Поскольку же Дьего Веласкес и другие испанцы, которых тот с
собой взял, отбыли из порта Хагуа, чтобы основать и построить новый город в той же провинции,
неподалеку от заселенного ранее Санкти-Спиритус, и потому на всем острове не оставалось ни монаха, ни
священника, если не считать того единственного, что был в Баракоа, да самого Бартоломе де Лас Касаса,
то, когда подошла пасха, Лас Касас решил бросить дом и поместья, которые он имел на реке Аримас, в
одной лиге от Хагуа, и совершить пасхальное богослужение, разъяснив индейцам в проповеди сущность
пасхи. И стал он перебирать в памяти те проповеди, которые прочитал им на прошлую пасху и по другим
случаям, а затем обратился мыслями к отцам церкви и священному писанию; главной же и первейшей
проповедью Екклезиаста (глава 34) была, сколько помнится, следующая: Inmolantis ex iniquo oblatio est
maculata, et non sunt beneplacitae subsannationes iniustorum. Dominus salus sustinentibus se in via veritatis et
iustitiae. Dona iniquorum non probat Altissimus, nee respicit in oblationes iniquorum: nee in multitudine sacri-
ficiorum eorum propitiabitur peccatis. Qui offert sacrificium ex substantia pau-perum, quasi qui occidit proximum
suum. Qui effundit sanguinem et qui fraudem [298] facit mercennario, fratres sunt. (Здесь не совсем точно
цитируется следующее место из главы 34 “Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова”: “Кто приносит
жертву от неправедного стяжания, того приношение насмешливое, и дары беззаконных неблагоугодны. Не
благоволит Всевышний к приношениям нечестивых, и множеством жертв не умилостивляется о грехах их.
Что заколаюший на жертву сына пред отцом его, то приносящий жертву из имения бедных... Убивает
ближнего, кто отнимает у него пропитание, и проливает кровь, кто лишает наемника платы”.) Итак, он
принялся размышлять о нищете и рабстве, в коих пребывали индейцы. И тогда ему пришли на ум
проповеди монахов-доминиканцев, слышанные им на острове Эспаньола; а в проповедях этих говорилось,
что испанцы не могут считать свою совесть чистой, коль скоро они имеют индейцев, и что монахи
отказываются их исповедовать и отпускать им грехи; однако в ту пору упомянутый Лас Касас был с этим
не согласен, но однажды с ним случилось вот что: он повстречался с монахом означенного ордена и
возымел желание ему исповедаться; но так как Лас Касас имел индейцев и содержал их на этом острове,
равно как на острове Куба, с небрежением и равнодушием, упомянутый монах исповедовать его отказался;
Лас Касас спросил, по какой причине, а получив ответ, принялся его опровергать и приводил многие
аргументы и доводы, хоть и не лишенные видимой убедительности, но исполненные такого тщеславия, что
монах сказал ему следующее: “Я заключил, отец мой, что истина всегда обретет много врагов, равно как
ложь — многих защитников”. Через некоторое время наш священник стал относиться к этому монаху с
должным уважением и почтением, поскольку тот был человеком достойным и премного ученым —
ученостью он даже превосходил Лас Касаса; но в тот раз преподобный Касас его советом пренебрег и от
индейцев не отказался. Теперь же ему вспомнилась та исповедь у монаха и его с ним спор, и это много ему
послужило, ибо помогло осознать собственное невежество и опасность, которая ему угрожала, потому что
он, как и все остальные, имел индейцев, а, кроме того, без малейшего угрызения совести исповедовал
других испанцев, которые либо уже имели индейцев, либо надеялись в скором времени их получить; и хотя
он пребывал в таком заблуждении недолго, но за это время успел отпустить грехи многим испанцам,
жившим на этом острове Эспаньола и пребывавшим во тьме и невежестве.
Так провел он несколько дней в размышлениях, сопоставляя одно с другим и перебирая в памяти все, что
читал о правах и делах человеческих; и день ото дня он все более убеждался и утверждался в той истине,
что действия испанцев в этих Индиях надлежит считать неправедными и жестокими. Непреложные тому
доказательства он находил затем во всех книгах, какие читал; и оттого он непрестанно говорил и повторял,
что с того момента, как отринул от себя мрак невежества, ему не встретилось за долгие сорок четыре года
ни одной книги на латинском или испанском языке, которая не содержала бы рассуждений или ссылок,
доказывавших [299] справедливость его мыслей и подтверждавших, что индейцы были правой стороной, а
испанцев, причинивших им столько зла и вреда, следует осудить за беззаконие. В конце концов он решил,
что отныне станет проповедовать эту истину; а поскольку у него самого были индейцы и, следовательно, он
-сам служил бы опровержением идей своей собственной проповеди, то счел он за лучшее, дабы с полной
свободой обличать энкомьенду и репартимьенто и клеймить эти деяния как жестокие и беззаконные, тотчас
же отказаться от своих индейцев и передать их губернатору Дьего Веласкесу; и решил поступить так не
потому, что надеялся для них на лучшую участь, ибо обращался с ними милосердно и впредь стал бы их
любить еще более, и понимал, что теперь, когда он от них отказывается, новые хозяева будут их угнетать, и
смертельно мучить, и под конец даже убьют, как это потом и случилось; и тем не менее ему надлежало так
поступить, ибо сколько бы он их ни любил, сколько бы ни лелеял, словно родной отец детей своих, а все же
ему нельзя было читать свои проповеди с чистым сердцем, и всегда нашелся бы клеветник, который стал
бы говорить: “Но ведь у него тоже есть индейцы. Коли он утверждает, что иметь
их жестоко, то почему сам от них не откажется?”. Вот по какой причине досточтимый Лас Касас решил
совсем от них отказаться. А чтобы вы лучше себе представили, как это свершилось, будет кстати
рассказать про сердечную дружбу и товарищество, которые соединяли этого священника с неким Педро де
ла Рентерия, человеком рассудительным и добрым христианином, о коем мы уже упоминали в главе 32. К
тому же они были не только друзьями, но и совместно владели поместьем, а также индейцами; и вот они
решили между собой, что Педро де ла Рентерия поедет на остров Ямайку, где жил его брат, и привезет
оттуда свиней на племя, кукурузного зерна и всего другого, чего не было на Кубе, ибо этот остров, как
говорилось выше, был к тому времени вконец опустошен; и они зафрахтовали за 2000 кастельяно
королевскую каравеллу, и Педро де ла Рентерия отправился в путь, а пока он был в отъезде, священник
принял решение отказаться от индейцев и отныне читать проповеди, ибо он почитал своим долгом
просвещать погрязших во мраке невежества; и однажды он отправился к губернатору Дьего Веласкесу и
поведал ему все, что думал о собственном положении и о нем, Дьего Веласкесе, правителе этого острова, и
обо всех остальных, и что если они не прозреют, то погубят свои души; а что ему, дабы спастись от такой
опасности и поступить согласно своему сану, надлежит читать проповеди, наставляя заблудших на путь
истины, и посему он решил отказаться от индейцев и не иметь более над ними опеки. Поэтому пусть Дьего
Веласкес забирает у него этих индейцев и поступает с ними по своему усмотрению, но при этом он просит
губернатора об одной милости, чтобы тот держал это в секрете и не передавал его индейцев никому
другому до тех пор, пока Рентерия не вернется с острова Ямайки, где он в ту пору находился, ибо они
управляли имением и владели индейцами совместно, и если бы кто-то другой до приезда Рентерии вступил
во владение той частью имения и индейцами, которые принадлежали [300] упомянутому Лас Касасу, то их
хозяйство потерпело бы значительный ущерб.
Услышав столь невероятные и чудовищные речи, губернатор несказанно удивился, ибо преподобный Лас
Касас, будучи священником и несведущим в мирских делах, не только разделял суждения братьев-
доминиканцев, которые поначалу добивались того же, но и осмелился говорить об этом во всеуслышанье;
кроме того, было удивительно, что Лас Касас отказывается от земных благ, хотя сам еще недавно прилагал
немалые усилия, чтобы обрести богатство, и даже слыл жадным до денег, поскольку весьма ревностно
управлял имением и рудниками, и также по разным другим причинам; но, по-видимому, Дьего Веласкес
был больше обеспокоен тем ущербом, который понесет преподобный Лас Касас, отказавшись от земных
благ, нежели опасностью, какой он сам, Дьего Веласкес, подвергался. будучи подстрекателем всех
притеснений и насилий, чинимых по отношению к индейцам этого острова, ибо он обратился к
преподобному Лас Касасу с такими словами: “Послушайте, отец мой! Не станете ли вы потом укорять себя
и жалеть о содеянном? Клянусь богом, я хотел бы видеть вас в богатстве и преуспеянии, а потому не стану
сейчас забирать у вас индейцев, чтобы вы могли все как следует обдумать. Даю вам на размышление
пятнадцать дней, а затем прошу вас прийти снова и изложить свое решение”. Преподобный отец так ему
ответил: “Я благодарен вам, сеньор, за то, что вы желаете мне преуспеяния и за ваши добрые слова.
Однако прошу вас считать, что пятнадцать дней уже миновали, и призываю господа бога в свидетели, что
если я раскаюсь в моем решении и пожелаю вернуть себе индейцев, и если бы из любви, какую вы ко мне
питаете, вы решили бы этих индейцев при мне оставить или же вернуть, и если я стану лить слезы, а вы
меня слушать, то пусть господь бог не простит вам этого греха и сурово вас покарает. Лишь об одном
умоляю вашу милость, — чтобы вы держали наш разговор в секрете и никому не передавали моих
индейцев до приезда Педро де ла Рентерии, дабы имение не пострадало”.
Дьего Веласкес обещал ему хранить секрет и обещание сдержал; с той поры он стал испытывать к
упомянутому священнику гораздо больше уважения и даже испрашивал его советов по делам индейцев и в
управлении островом, и эти его советы употреблял во благо, ибо он питал к священнику такое великое
доверие, как если бы тот явил ему чудо; и все другие на острове стали смотреть на него по-иному, как
только стало известно, что он отказался от индейцев, ибо в те времена, как, впрочем, и во все другие,
подобное деяние почиталось высшим знаком святости; вот сколь велико было и поныне еще остается
невежество, в коем пребывали испанцы, обосновавшиеся в тех землях.
Раскрылся же этот секрет вот каким образом: в день успения божьей матери упомянутый Лас Касас читал в
тех местах (а мы уже упоминали, что он находился тогда на Кубе) проповедь и заговорил о жизни
созерцательной и деятельной, ибо о сем предмете трактует Евангелие в связи [301] с означенным днем;
когда же он коснулся милосердия божественного и земного, ему потребовалось доказать этим людям, что
они обязаны проявить милосердие к тем индейцам, которых они так жестоко угнетают, и стал порицать их
за жестокосердие, небрежение и равнодушие к несчастным индейцам; тогда-то и пришлось ему к слову
упомянуть про тайный уговор, заключенный им с губернатором острова; повернувшись к Дьего Веласкесу,
он молвил: “Сеньор, я снимаю с вас обет молчания и позволяю разгласить тот секрет. Я же его разглашаю,
чтобы убедить сидящих предо мной”. После этих слов стал он сурово осуждать их за беззакония и
злодеяния, за насилия и жестокости, которые они совершали по отношению к этим кротким и безвинным
людям; говорил, что пока индейцы остаются в угнетении, а они их угнетают, не видать им спасения души, и
что на них лежит обязанность возместить причиненный ими ущерб, и что он, постигнув опасность, которая
ему угрожала, отказался от индейцев и многих других своих богатств. Все изумились и пришли в смятение
от этих слов: кто опечалился, а кто и ушам своим не поверил, услышав, что, заставляя индейцев себе
служить, они совершают грех — все равно как если бы им сказали, что они не вольны заставить скотину
обрабатывать их поля, и, конечно, такие слова казались невероятными.
Глава 80
Так он говорил в тот день и потом при всякой возможности повторял то же самое в своих проповедях. Он
ясно видел, что этому острову грозит участь острова Эспаньола, а именно оказаться в ближайшем будущем
опустошенным, и что пресечь подобные злодейства и насилия можно, лишь сообщив обо всем королю; и
хотя у него не было в кармане ни единого мараведи, и раздобыть было негде, разве что продать свою
лошадь, за которую он мог получить около ста песо золотом, он решил любым способом добраться до
Кастилии и довести до сведения короля, что на этом острове чинятся беззакония, и испросить у его
величества безотлагательной помощи, дабы сие зло искоренить...
Глава 82
…Когда монах Гутьерре со своим собратом и преподобный Лас Касас отбыли с Кубы, наши стали
совершать по отношению к индейцам день ото дня все большие злодеяния и жестокости, а несчастные
индейцы, видя, что им не миновать погибели, стали убегать с рудников и других мест, куда их посылали на
работы и где их убивали нескончаемым постом и голодом, а также истязаниями и непосильным трудом;
испанцы же измышляли [302] все новые средства и уловки, чтобы удержать их в услужении, а если они
убегут — вылавливать; между прочим, они стали разводить гончих и волкодавов; эти псы рвали беглецов
на куски, и, чтобы избежать их свирепости, индейцы готовы были живыми закопать себя в землю. А убегая,
индейцы прятались на островках, которые лежат по одну и по другую сторону от острова, то есть с юга и с
севера — они звались у нас Хардин дель Рей и Хардин де ла Рейна; с этих островков их извлекали, а затем
били, мучили и пытали и подвергали неслыханным наказаниям и расправам, дабы им неповадно было
убегать. И тогда эти несчастные, ни в чем неповинные страдальцы поняли, что спасенья им нет, и все равно
их ждет неминуемая гибель, и что не миновать им смерти либо долгого, мучительного умирания; и тогда
они надумали избавиться от этой горькой жизни и, стала быть, от долгих невыносимых страданий, ибо то
была не жизнь, а нескончаемая смерть; и вот чтобы покончить с такой жизнью, они стали вешаться.
Случалось, что одновременно вешалась вся семья — родители и дети, старики и юноши, малолетние и
взрослые; и одни уговаривали других последовать их примеру, ибо таким способом они избавятся от
бесконечных страданий и мук. Эти индейцы верили, что переселяются в другой мир, где их ждет жизнь,
исполненная отдыха и счастья, и что там они будут иметь в изобилии все необходимое. Так они думали и
считали душу бессмертной — эту веру мы нашли во всех Индиях, хотя многие наши философы были
настолько слепы, что это отрицали. Рассказывали об одном испанце, и я сам очень хорошо его знал, что из-
за его жестокости на этом острове Эспаньола множество индейцев отравилось соком юкки (ибо недозрелая
юкка, как мы упоминали в нашей “Апологетической истории”, ядовита), а когда он перебрался на Кубу и
обратил в рабство тамошних индейцев, то очень многие из них лишили себя жизни. Там же случилось так,
что из-за одной жестокой испанки повесилось много индейцев, но, если память мне не изменяет, они
сначала сговорились и убили ее, а потом повесились. После этого они стали вешаться один за другим, так
что над испанцами даже стали потешаться, ибо из-за собственной жестокости они несли немалые убытки:
им стало теперь некого убивать на рудниках, равно как некому было добывать для них золото. В то же
время произошел удивительный случай, а именно: то ли из усадьбы, то ли с рудника одного испанца
убежало несколько индейцев, ибо этот энкомендеро столь жестоко их угнетал и довел до такого отчаяния,
что они решили добраться до своего селения и там повеситься; узнав про их затею, испанец догнал их и,
видя, что они уже приготовили себе веревки, сказал им, ловко притворившись, такие слова: “Дайте и мне
крепкую веревку, потому что я хочу повеситься вместе с вами. Если вы повеситесь, что стану я без вас
делать? Ведь вы меня кормите и добываете мне золото. Я хочу уйти туда вместе с вами, чтобы не лишиться
всего, что вы мне даете”. И тогда индейцы решили, что им и после смерти от этого испанца не спастись и
что на том свете он будет по-прежнему их угнетать и душить работой, а потому решили пока себя не
убивать и остаться у него. [303] Таким же образом и многие другие испанцы подавляли и угнетали
индейцев и в конце концов за короткий срок убили и уничтожили всех тамошних жителей, так что этот
остров, равно как остров Эспаньола и все остальные, совсем обезлюдел. Несмотря на то что испанцы
видели неизбежность гибели всех своих индейцев, их алчность не уменьшилась и они даже не пытались
облегчить индейцам тягостное бремя рабства; более того, в погоне за золотом, добываемым потом и
кровью несчастных, они, по примеру испанцев острова Эспаньола, стали снаряжать армады из двух или
трех судов и совершать набеги на острова индейцев юкайо, или, иначе, лукайо, а также на другие острова,
лежащие близ побережья, чтобы схватить тех кротких, безвинных индейцев, которые, ни о чем не ведая,
мирно жили в своих землях и жилищах, и, погрузив их на суда, привезти на этот остров...
Глава 83
Обратившись теперь к рассказу о путешествии преподобного Бартоломе де Лас Касаса, скажем, что он
прибыл в этот город Санто Доминго, чтобы побеседовать со знаменитым приором отцом Педро де Кордова
и рассказать ему о своих намерениях...
Спустя несколько дней досточтимый Лас Касас отправился навестить названного приора отца Педро де
Кордова, чтобы сообщить ему о своем пребывании на острове Куба и о своем намерении вернуться в
Кастилию и доложить королю, что люди на этом острове погибают и если так дальше пойдет, то вскоре они
все перемрут, как до того индейцы острова Эспаньола. И он поведал отцу Педро де Кордова о том, как их
мучили, истребляли и убивали, и как он сам это видел; и о том, что дела на этом острове обернулись к
худшему, чем и сравнялся он с другими островами; и о тем, какие проповеди он читал испанцам, но что он
оставил их погрязшими в грехе; и о том, что монахи, которые явились на остров с братом Гутьерре де
Ампудиа, потеряли почти всякую надежду наставить этих испанцев на путь истинный и убедить, чтобы они
не убивали индейцев; и тогда брат Гутьерре решил вернуться и рассказать все отцу Педро, а также узнать,
какие будут от него распоряжения, однако, как уже сообщал приору брат Дьего де Альберка, он умер в
пути.
Отец Педро де Кордова премного хвалил преподобного Лас Касаса за труды и добрые намерения, а также
выказал радость, что ему довелось с ним познакомиться, в особенности потому, что господь внушил этому
служителю бога праведные мысли, в то время как многие — во всех своих званиях и должностях —
продолжали пребывать во мраке; отец Педро де Кордова поощрил его завершить начатое и между другими
сказал такие слова: “Отец мой, ваш труд не пропадет понапрасну, ибо он зачтется вам на небесах. Но вы
должны знать наперед, что покуда здравствует этот король, не видать вам исполнения ваших желаний,
которые и мы вместе [304] с вами лелеем”. Причина же тому была одна: что король сверх меры доверял
епископу Бургосскому и секретарю Лопе Кончильосу, а эти двое укоренились в ложном суждении, будто
бы испанцам дозволено без малейших угрызений совести делить между собой индейцев и заставлять их на
себя работать; отец Педро де Кордова полагал, что едва ли есть способ искоренить в них это заблуждение,
тем паче что они сами и другие советники короля владели многими индейцами. Преподобному Лас Касасу
больно было слышать такие речи, но рвение его от этого не уменьшилось, ибо, видно, сам господь бог
руководил им, внушил ему благие помыслы и дал твердую волю, дабы он нашел избавление тем
несчастным. И он ответствовал приору так: “Отец мой! Я испробую все пути, какие мне представятся, и
приму на себя любой труд, который мне выпадет на долю, лишь бы довести начатое дело до конца, и я
уповаю в том на нашего господа бога. А если мне не дано будет это свершить, то я хотя бы выполню свой
долг христианина. А посему прошу ваше преподобие испросить мне на это милости божией и непрестанно
поминать меня в своих молитвах”.
Убедившись, что священник исполнен столь добрых намерений, отец Педро де Кордова ощутил великую
радость и удовольствие и с той поры сильно его полюбил; эта любовь, как будет явствовать из
нижеследующего, росла в нем день ото дня, и полагают, что он никогда и ни к одному из своих монахов не
питал такого расположения. А поскольку его монастырь из-за крайней бедности терпел многие нужды, и
даже их обитель не была достроена, приор решил послать в Кастилию на том же корабле, на котором
собирался отбыть досточтимый Лас Касас, брата Антонио Монтесино, человека достойного, ревностного и
решительного, первого, кто стал в своих проповедях увещевать испанцев, чтобы они покончили с жестокой
тиранией; приор посылал того монаха испросить у короля средства на постройку дома и церкви и, кроме
того, велел ему, если представится случай, оказать помощь и содействие преподобному Лас Касасу. И вот в
сентябре 1515 года преподобный Лас Касас и упомянутый монах с одним собратом взошли на корабль и
милостью божией благополучно прибыли в Севилью. Антонио де Монтесино и его собрат отправились к
себе в монастырь, а Лас Касас в дом своих близких, ибо он был родом из тех мест; наш священник не стал
медлить и через несколько дней отбыл ко двору, который находился в ту пору в Пласенсии. Архиепископ
Севильский доминиканец дон Дьего де Деса, которого король весьма жаловал, посоветовал его величеству
прибыть в Севилью, ибо в тех краях старики чувствуют себя лучше; а поскольку король был уже очень
болен, он решил покинуть Бургос и отправиться в Севилью. Брат Антонио Монтесино рассказал
архиепископу о названном Бартоломе де Лас Касасе и его добрых намерениях, а также о том, сколь много
он преуспел в защите индейцев, и как братья доминиканцы ратовали за справедливость, и как он сам, брат
Антонио, первым стал читать испанцам проповеди — о чем мы уже упоминали в главе 4. [305] И вот этот
монах повел досточтимого Касаса к архиепископу на поклон; тот принял священника ласково и дал письмо
к королю, в котором рекомендовал Лас Касаса и умолял его величество выслушать священника, ибо он
имел дело чрезвычайной важности; архиепископ также дал священнику письма к сановникам Королевского
совета, в которых просил принять преподобного Лас Касаса и ему содействовать, чтобы он мог добиться
аудиенции у короля...
Глава 84
Лас Касас прибыл в Пласенсию, где в то время находился католический король, за несколько дней до
рождества того же 1515 года. Зная, что епископ Бургосский и секретарь Кончильос сами владели многими
индейцами на всех четырех островах — Эспаньоле, Кубе, Ямайке и Сан Хуан, и понимая, что они на его
сторону не станут, священник решил, минуя их, добиваться личной аудиенции у короля, чтобы передать
ему письмо архиепископа Севильского и объяснить, зачем он сюда приехал.
Усилия его увенчались успехом, и за день до кануна рождества Христова, под вечер, он имел беседу с
королем и прежде всего поведал ему о цели своего приезда — сообщить его величеству, что эти земли
опустошаются и местные жители умирают один за другим; что испанцы, одержимые корыстью, их
убивают, и индейцы умирают без веры и святого причастия; и еще он сказал, что если его величество не
примет срочных мер, то эти земли в скором времени обратятся в пустыню. Он заверил короля, что сам был
свидетелем того, как поносилась вера и причинялся непоправимый ущерб королевской казне, а коль скоро
дела эти затрагивали и совесть короля и его казну, священнику необходимо было рассказать обо всем как
можно обстоятельнее и возможно подробнее описать королю, какие опасности таило в себе промедление;
вот почему Лас Касас умолял его величество, чтобы он соблаговолил назначить ему долгую аудиенцию.
Король ответил, что охотно его выслушает и готов его принять через день после рождества, после чего
преподобный Лас Касас ограничился тем, что передал письмо архиепископа Севильского, поцеловал его
величеству руку и удалился. Письмо же это попало к секретарю Кончильосу, и из него он узнал о
злокозненных намерениях Лас Касаса, то есть о том, что этот священник явился хлопотать за индейцев; и я
подозреваю, хоть сам этого письма не читал, что оно едва ли доставило секретарю Кончильосу и епископу
Бургосскому много удовольствия. Предполагают также, что Дьего Веласкес, опасаясь, как бы упомянутый
священник ему не навредил, рассказав королю и Адмиралу (а Дьего Веласкес был наместником Адмирала
на Кубе) о делах, которые творились на этом острове, написал письмо казначею Пасамонте, а Пасамонте в
свою очередь Кончильосу и епископу Бургосскому; в письмах этих говорилось, что названный [306]
священник осуждал в своих проповедях тех испанцев, которые владели индейцами или же одобряли
действия Адмирала (чему я мало верю; однако, если Дьего Веласкес действительно так написал, то он
проявил неблагодарность, ибо не кто иной, как Адмирал призвал его на этот остров и сделал своим
наместником), а это означало, что упомянутый Бартоломе де Лас Касас выказал неодобрение епископу и
секретарю Кончильосу, — впрочем, Кончильос, не в пример епископу, открытой неприязни Лас Касасу не
выражал.
Между тем преподобный Лас Касас встретился с духовником короля - им был, как упоминалось выше,
монах-доминиканец по имени брат Томас де Матьенсо, и поведал ему о жестоких преследованиях, которым
подвергаются индейцы, и о том, как они бедствуют, и высказал опасение, что епископ, и Кончильос, и
другие члены Королевского совета будут стараться помешать ему добиться цели, так как они сами владеют
индейцами и очень в них заинтересованы, хотя и обращаются с ними с беспримерной жестокостью. После
этой беседы духовник рассказал королю, сколько зла и несправедливости совершалось на этих островах, и
какая тьма индейцев там погибла, и все остальное, что изложил ему преподобный Лас Касас; но поскольку
король принял решение на четвертый день после рождества, в день святых младенцев, отбыть в Севилью,
то он сказал своему духовнику, что не может принять священника тотчас, и велел ему передать, чтобы он
отправлялся в Севилью, где король его спокойно выслушает и примет меры, дабы пресечь эти злодеяния и
насилия. К этому духовник от себя добавил, что, по его мнению, следовало бы сперва сообщить обо всем
епископу и Кончильосу, дабы они знали, что в тех Индиях совершаются злодеяния и насилия, и что земли
эти опустошаются, и что надо немедленно принять какие-то меры; ибо в конце концов, говорил духовник,
это дело все равно попадет к ним в руки, так будет лучше сообщить им все заранее, и, быть может, рассказ
о страданиях тех несчастных их смягчит и разжалобит. Поняв, что духовник идет на попятный и, значит, не
миновать ему встречи с епископом и Кончильосом, Лас Касас решил отправиться к ним, чтобы сделать
попытку склонить их на свою сторону, причем пошел весьма неохотно, так как не сомневался, что встретит
немалые препятствия, поскольку епископ и Кончильос имели в этом деле свой собственный интерес. Итак,
сначала он направился к секретарю Кончильосу, который уже знал из письма архиепископа к королю, с
какой целью он явился, принял его очень приветливо и стал говорить лестные слова и его восхвалять, и так
был с ним ласков, что Лас Касас вполне бы мог испросить для себя в Индиях любую должность или
привилегию — и не было бы ему отказа. Но так же как раньше, когда господь явил ему свою милость,
вырвал из мрака, в котором он, как и остальные, пребывал, избрал его, и отличил от всех людей, и внушил
ему невиданное рвение и твердую волю, чтобы он проповедовал истину и искоренял ту пагубную заразу,
которая привела к порабощению и истреблению большей [307] части человеческого рода, так и теперь
господь милостиво отвратил его от алчных устремлений к благам земным и преходящим; ни добрый прием,
ни ласковые речи Кончильоса, ни даже блага, которые они могли сулить преподобному Касасу, нимало не
поколебали его твердое намерение продолжить дело, на которое его наставил господь.
Затем, по совету упомянутого духовника, преподобный Касас решил поговорить с епископом Бургосским,
испросил у него аудиенцию, был принят под вечер и прочитал ему по записке, которую имел при себе для
памяти, обо всех жестокостях, коим он был свидетелем на острове Куба; среди прочего досточтимый Касас
упомянул о 7000 младенцев, которые, как уже говорилось, умерли там за три месяца, и выразил по этому
поводу возмущение, а в ответ услышал от епископа, которому были подвластны эти Индии, такие слова:
“Что за глупости! Какое мне или королю до них дело?”. Это были его доподлинные слова. И тогда
священник возвысил голос и молвил: “О боже правый! Неужели вашему преосвященству и королю нет
дела, что гибнут эти безвинные души? Кто же тогда о них позаботится?”, и с этим ушел. А при том
разговоре присутствовали какие-то слуги епископа, побывавшие в Индиях, и они стали говорить епископу
льстивые слова, а про Касаса нашептывать всяческую клевету; а эти люди сами причинили индейцам много