Де Лас Касас Бартоломе. История Индий
Подождите немного. Документ загружается.
из чистого золота, другие из дерева, покрытого золотом, а третьи золотые, усеянные каменьями, искусно
рассыпанными по золоту, отчего они казались еще красивее; множество наколенников, некоторые из
чистого золота, другие деревянные либо из какой-то коры, но непременно покрытые золотыми
пластинками; шесть или семь ожерелий из золотых полосок, наложенных на отлично выдубленные полоски
оленьей кожи: несколько золотых браслетов в три пальца шириною; несколько пар золотых серег;
несколько ниток вызолоченных глиняных бус и несколько ожерелий из золотых полых шариков;
красивейший круглый щит, покрытый разноцветными перьями, роскошное облачение из перьев,
украшенное султанами, и много других вещей диковинной и искуснейшей работы, так что за одно лишь
мастерство и совершенство, с которым были они сделаны, где угодно дали бы хорошую цену. Передавали,
будто касик, увидев на борту корабля Грихальвы одного из индейцев, захваченных этим последним у
берегов Юкатана после отплытия с острова Косумель, попросил его у Грихальвы, пообещав взамен столько
золота, сколько весил индеец, а Грихальва якобы отказался, возможно, в надежде получить еще больше. Но
я не верю в эту историю, во-первых, потому что и сам Грихальва, и его соратники были слишком алчны,
чтобы ради какого-то индейца, которого они нашли и захватили в плен во время рыбной ловли и который
вряд ли был вождем либо превосходил остальных знатностью и богатством, упустить шесть, а то и семь
арроб золота, которые тот мог стоить; во-вторых, сомнительно, чтобы Грихальва не захотел угодить
касику, который так угодил ему самому, и не выполнил его просьбы, тем паче если тот и вправду предлагал
выкуп. Как бы там ни было, в конечном счете касик остался доволен, да и испанцы тоже, и притом в такой
степени, что при виде столь явных признаков богатства они тотчас загорелись желанием остаться в этих
местах и основать здесь селение, и тут начали они роптать на Грихальву, ибо он возражал против их
намерений, о чем будет рассказано ниже.
Глава 112
Спустившись по реке Табаско, которую с тех пор стали называть рекой Грихальва, мореплаватели
двинулись вдоль побережья как можно ближе к суше, так что они могли видеть весь берег, усыпанный
селениями, и множество людей, выходивших поглядеть на корабли, ибо доселе индейцы их не видывали.
По пути наши силой захватили в плен несколько индейцев [347] которые плыли куда-то в челне или,
кажется, в двух челнах; и бесспорно испанцы совершили позорный и богопротивный поступок, взяв этих
людей к себе на суда вопреки их собственной воле; затем они знаками расспросили пленных, есть ли
золото в этих местах, и те отвечали, что есть, ,и много. Несколько индейцев Грихальва отпустил, наказав
привезти золота и пообещав взамен разные кастильские безделушки, которые он дал им посмотреть.
Четыре корабля обогнули побережье с запада на север и, двигаясь этим путем, пристали к островку,
который называется ныне Сан Хуан де Улуа и где теперь находится главный порт Новой Испании.
Испанцы назвали его именем св. Иоанна, а после, когда выяснилось, что индейцы называют всю эту землю
Улуа, к имени святого добавилось название местности, так что в наши дни и порт и островок называются
Сан Хуан де Улуа, ударение падает на второе “у”. На этом острове стояли каменные здания, и среди них
выделялось одно, очень высокое, по-видимому храм, и в этом храме испанцы увидели какого-то идола и
множество человеческих голов, а также мертвые тела; они заключили, что идолу, по-видимому,
приносились в жертву люди; по этой причине они назвали этот остров Сакрифисьос. На следующий день
плавания на берегу моря показалось множество индейцев с какими-то стягами в руках, и они знаками
приглашали испанцев сойти на сушу; главнокомандующий велел некоему Франсиско де Монтехо съездить
на берег и узнать, с чем пришли индейцы, с войной или с миром, чего они хотят от испанцев и зачем их
зовут; он дал ему лодку и несколько человек солдат. Франсиско де Монтехо высадился на берег, и индейцы
встретили его весьма приветливо, всем своим видом показывая, что рады его прибытию и хотят мира;
затем они поднесли ему множество покрывал из хлопковой ткани, окрашенных в разные цвета и очень
красивых; Монтехо показал индейцам вещицы из золота и спросил знаками, есть ли оно в здешних местах;
индейцы отвечали утвердительно и пообещали привезти его на другой день. На следующий день они
вернулись, как было обещано, и стали звать испанцев на берег, размахивая белыми полотнищами;
Грихальва в сопровождении части экипажа сошел на берег, и тут увидели они несколько навесов,
сплетенных из свеженарезанных древесных ветвей, а вся земля под ними была устлана листьями. Испанцы
укрылись от солнца под этими навесами, и там нашли они накрытый стол: прямо на земле была разостлана
очень красивая скатерть, а на ней стояли глиняные сосуды наподобие очень глубоких мисок, искусно
сделанные и полные мелко нарубленной птицы в душистом отваре вроде супа, который варят в котелках;
повсюду в большом изобилии был разложен хлеб из кукурузы, смешанной с тестом из бобов либо фасоли,
как это принято у индейцев, и разные плоды. Индейцы поднесли испанцам разноцветные покрывала из
хлопковой ткани, и притом с таким радушием и охотою, словно пришельцы были их кровными братьями;
среди прочих даров, которыми индейцы обычно оделяют гостей, как мы знаем по опыту, вручили они
каждому испанцу по тростинке, набитой внутри чем-то очень пахучим и душистым и зажженной [348] с
одного конца; это нечто вроде бумажного мушкета: индейцы берут их в рот, вдыхают и втягивают в себя
дым, и он выходит у них через ноздри. Испанцы отдарились несколькими нитками разноцветных бус,
двумя колпаками, гребнями и прочей мелочью. На другой день пришел целый отряд индейцев, и среди них
было двое главных, один молодой, другой старый; судя по виду, это были вожди, отец и сын. Подходя к
главнокомандующему, оба они прежде всего коснулись руками земли и поцеловали ее; по всей видимости,
этот обряд знаменовал собою мир, дружбу и радушный прием; затем они заключили главнокомандующего
в объятия, выражая великую радость, словно тот доводился им близким родичем, с которым они давно не
виделись. Вожди очень долго говорили что-то на своем языке, а Грихальва отвечал на своем, и никто
никого не понимал, но все явно и очевидно сводилось к тому, что индейцы очень рады приезду наших и
расположены к ним очень дружественно; со своей стороны, Грихальва и его люди были довольны в не
меньшей степени, повстречав столь доброе и миролюбивое племя, ибо теперь надежда разбогатеть
разгорелась в них еще пуще. Затем престарелый вождь приказал индейцам принести поживее веток и
свежей листвы, чтобы соорудить навес для приема испанцев; и, отдавая распоряжения своим подданным,
оба вождя, и молодой и старый, выказывали твердость и властность, как подобает повелителям. Затем
старик знаками предложил главнокомандующему сесть и первым делом вручил ему и остальным испанцам,
кому хватило, по тростинке, набитой чем-то душистым, как мы уже описывали. Вокруг сновало множество
безоружных индейцев; одни уходили и тотчас же приходили другие, так что казалось, что побывавшие
здесь простодушно приглашали других поглядеть на испанцев; и все выражали великую радость и
беседовали с нашими, словно со своими ближайшими родичами либо добрыми соседями. Но больше всего
пришлось по душе и по нраву испанцам то, что по приказу старого вождя индейцы стали приносить всякие
драгоценности: множество разнообразных коралловых украшений, очень красивых и дивной работы;
ожерелье из двенадцати золотых блях с бесчисленными подвесками, несколько нитей круглых глиняных
бус, вызолоченных так, что, казалось, были они из чистого золота, и еще глиняные бусы мелкие, отменно
вызолоченные; несколько пар серег, две маски мозаичной работы, усыпанные бирюзой и золотыми
горошинами, роскошнейшее опахало из разноцветных перьев, кое-какие поделки из золотых пластинок и
прочее. Взамен индейцы получили несколько ниток зеленых бус и цветные бусы, которые у нас зовутся
бисером, а еще зеркало и пару женских сандалий. Простые индейцы тоже менялись с испанцами, предлагая
им свои кусочки золота и безделушки, а те давали им за это что у кого было. Так провели они этот день к
вящему удовольствию обеих сторон, и на прощание касик обнял главнокомандующего и знаками попросил
его вернуться завтра на это же место, пообещав принести еще больше золота. На рассвете следующего дня
у моря собралось множество народу с белыми полотнищами, служившими, судя по всему, знаком мира и
дружбы; на берегу, почти у самой [349] воды, виднелись навесы, сплетенные из ветвей и больших листьев,
как мы описывали выше, и приготовленные для трапезы и отдыха испанцев, трава вокруг была выполота, и
все радовало глаз свежестью и приветливостью. Сошел главнокомандующий Грихальва на берег в
сопровождении немалого количества испанцев, и, едва завидев его, касик идет ему навстречу, касается
руками земли, целует ее, а затем приветливо обнимает главнокомандующего и, взяв его под руку, ведет к
навесам; когда же они расселись там на траве и листьях, касик вручил Грихальве и всем бывшим при нем
испанцам по зажженной тростинке, набитой благовониями. Грихальва приказал воздвигнуть там алтарь и
распорядился, чтобы капеллан, который приехал вместе с ними, отслужил мессу. Догадавшись, что
чужеземцы совершают религиозный обряд и богослужение, касик велел принести несколько жаровен с
углями, расставить одни под алтарем, а другие вокруг него и поблизости и бросать на жаровни ладан и
другие благовония, которыми принято у них кадить и воскуривать идолам, ибо среди всех народов, не
ведающих истинного бога, жители Новой Испании всегда были самыми благочестивыми. И касик и
остальные индейцы неотрывно взирали на все, что происходило во время богослужения, ибо индейцы
всегда с величайшим вниманием следят за движениями и действиями, которые мы совершаем у них на
глазах. Когда отслужили мессу, вождь приказал подавать угощение, и тотчас принесены были корзины и
плетенки с кукурузным хлебом, испеченным и приготовленным на разные лады, а также плоды этого края и
множество глубоких мисок, не то глиняных, не то из долбленых тыкв, которые индейцы называют
“хикара”, ярко расписанных снаружи и полных мяса в отваре, очень вкусно приготовленного. Испанцы не
знали, что это за снедь; скорее всего то были либо оленина, либо птица, куры, которых мы зовем зобатыми;
испанцы с удовольствием отведали этого кушанья и рассказывали потом, что оно очень вкусное и, должно
быть, индейцы кладут туда пряности. По окончании трапезы касик велел принести несколько украшений из
крупных зерен золота, но, по-видимому, не самородных, а литых; несколько подвесок, которые носят
индейцы в носу и в ушах; несколько нитей крупных и мелких бус, скорее всего деревянных, но отменно
вызолоченных; еще нитку в 15— 20 крупных вызолоченных бусин, и на ней была подвеска в виде золотой
лягушки, очень тонкой работы; богатейший золотой браслет в 4 пальца шириной; еще одну нитку из
позолоченных бус, и на ней была золотая подвеска в виде львиной морды, и еще много ожерелий, причем
на одном, насчитывавшем 70, а то и больше золоченых бусинок, была подвеска в виде золотой лягушки,
сделанной совсем как живая; в числе даров были еще: голова, высеченная из какого-то камня, кажется,
зеленого, украшенная золотом, в богатейшей золотой короне и с золотым гребнем и двумя золотыми
подвесками; маленький идол в виде золотого человечка с золотым опахалом в руке, золотыми
украшениями в ушах и золотыми рогами на голове, а в живот у него был вставлен очень красивый камень,
должно [350] быть, бирюза, оправленная в золото. Говорили, что среди сокровищ, добытых во время этого
путешествия то ли здесь, то ли в другом месте, был один драгоценный камень, изумруд, ценою и
стоимостью в 2000 дукатов. Касик дал испанцам еще много разных разностей, но перечисленные дары
были самыми ценными и красивыми. По весу все золото, полученное испанцами, стоило добрую тысячу
дукатов, не говоря уж о том, что иные драгоценности были сработаны с великим мастерством, и одна
работа сама по себе могла стоить дороже, чем все золото, которое пошло на эти веши. В благодарность за
этот подарок главнокомандующий поднес касику следующие сокровища из своего тряпочно-
побрякушечного запаса: красный байковый камзол и колпак из той же ткани, с нашитой на него бляхой, и
не золотой, а поддельной; сорочку без ворота, не то с каймой, не то с прошивками, притом простую, а не
шелковую; головной платок; кожаный пояс с кошельком; нож, пару ножниц и пару альпаргат; женские
сандалии; пару шаровар, два зеркала, два гребня да несколько ниток разноцветных стеклянных бус; в
Кастилии все это вместе обошлось бы в 3—4 дуката. Этот самый касик и вождь и все его индейцы решили,
что вещи, которые дал им Грихальва, представляют огромную ценность, и, может статься, вообразили
даже, что провели и надули испанцев, получив эти вещи менее чем за полцены, а потому на другой день
они вернулись с еще более дивными драгоценностями, чтобы снова надуть и провести пришельцев. Среди
этих сокровищ самыми ценными были следующие: шесть крупных зерен литого золота, не знаю, сколько
они весили; семь драгоценнейших ожерелий из чистого золота и еще четыре коротких золотых ожерелья,
причем два из них были украшены разными подвесками и брелоками, тоже золотыми; три нитки
позолоченных бус, и девять золотых бусин, и стерженек, тоже золотой, скорее всего просто образчик
золота, еще ожерелье из камней, которые у них считаются драгоценными, и золотой браслет. Взамен
индейцы получили камзол и шапочку не то из байки, не то из другой какой-то простой ткани, красный с
синим, полотняную сорочку, нож, пару ножниц, зеркальце, пару альпаргат и несколько ниток стеклянных
бус. На следующий день индейцы снова пришли торговать и меняться с испанцами, и касик дал Хуану де
Грихальве два маленьких золотых слитка весом в 12 или 15 кастельяно, маску, усыпанную драгоценными
каменьями, как те, что мы описывали выше, золотое ожерелье дивной красоты, несколько ниток
позолоченных бус и еще нитку из девяти бусинок, сделанных из чистого золота, хотя и полых внутри,
очень хорошей работы; эта нитка заканчивалась подвеской, которая была крупнее остальных бусинок.
Грихальва уплатил касику разной мелочью, красная цена которой была 4—5 реалов, а именно: пара
альпаргат, кожаный пояс с кошельком, головной платок, женские сандалии и две или три нитки стеклянных
бус, которые зовем мы бисером, потому что все они разного цвета: в каждой нитке было примерно
пятьдесят бусинок; такие бусы там очень нравились, и мы обычно пользовались ими для обмена и торговли
с индейцами. [351]
Глава 113
Когда испанцы увидали, что драгоценности, полученные от индейцев в обмен и- в уплату за кастильские
товары, свидетельствуют об изобилии золота в этом краю, а жители его так миролюбивы, щедры и
бесхитростны, и, стало быть, подвернулась небывалая возможность без особых усилий набить мошну и
вылезти в богатые господа, они снова принялись роптать, повели речи, подобные тем, которые слышались
еще в Юкатане, и с неслыханной дерзостью и наглостью заявили своему главнокомандующему Грихальве,
что коль скоро господь привел их к столь гостеприимному племени и в столь богатые земли, где уготован
им счастливый жребий, значит всевышнему угодно, чтобы испанцы здесь обосновались, а потому следует
послать к Дьего Веласкесу один из четырех кораблей с донесением об удаче, выпавшей на долю
мореходов, а заодно отправить Дьего Веласкесу все золото и драгоценности, полученные от индейцев, и
просить его прислать побольше людей, оружия, товаров для обмена, и всего прочего, потребного для того,
чтобы здесь обосноваться; и все клялись, что Дьего Веласкес отнесется к их решению благосклонно,
невзирая на то что сам он в приказе, данном Грихальве, велел только открывать новые земли и вести обмен
с их жителями, но ни в коем случае не основывать поселений. Хуан де Грихальва был от природы такого
нрава, что по своему послушанию и даже смирению мог бы стать неплохим чернецом, да и по другим
добрым задаткам тоже; а потому, ополчись против него хоть целый свет, он самовольно не отступил бы от
полученного приказа ни на йоту, ни на запятую, даже если бы его грозили изрубить на куски. Я был знаком
с ним, мы часто беседовали, и, насколько я могу судить, он всегда проявлял большее тяготение и
наклонность к добродетели, послушанию, честным нравам и беспрекословно повиновался приказам тех,
под чьим началом состоял. По этой причине, как ни просили его, как ни уламывали, какие дерзкие речи ни
говорили, он стоял на своем и не давал согласия на основание поселения, ссылаясь на запрет того, кто
послал его в это путешествие, и на то, что он, Грихальва, располагает правами и полномочиями лишь на
открытие новых земель и на торговлю с их жителями, и жалованье заплатят ему за то, что он выполнил
полученный приказ. Видя непреклонность Грихальвы, все стали поносить его и в грош его не ставили, так
что сущее диво, как только они не потеряли всякий стыд и не высадились на берег, чтобы основать
поселение, оставив своего командира в одиночестве либо отправив его на одном из кораблей к Дьего
Веласкесу. Один корабль давал сильную течь, и его необходимо было привести в порядок, а потому
Грихальва решил послать это судно обратно на Кубу и отправить на нем всех, кто захворал в пути, чтобы
они сообщили Дьего Веласкесу добрую весть о прекрасной и богатой земле и ее миролюбивых обитателях
и передали ему золото и драгоценности, полученные здесь испанцами. Во главе этого посольства поставил
он Педро де Альварадо, [352] который, надо думать, и был капитаном судна, нуждавшегося в починке.
Через несколько дней судно это прибыло на остров Куба. Когда Дьего Веласкес услыхал от прибывших
рассказ о богатствах, обнаруженных испанцами в том краю, и единодушные жалобы на Грихальву,
который, несмотря на все просьбы участников путешествия, не захотел основать селение в столь
благодатной и богатой земле и им не позволил, Дьего Веласкес распалился гневом против Грихальвы за
такое его решение, хотя сам же приказал и повелел ему ни в коем случае селений не основывать. Но таков
уж был нравом Дьего Веласкес, и горе тем, кто помогал ему и служил под его началом, ибо он мгновенно
вскипал гневом на всякого, о ком ему говорили недоброе, будучи куда легковерней, чем следовало. Одним
словом, разгневавшись на Грихальву за то, что тот не преступил его же приказа, Дьего Веласкес решил, не
дожидаясь возвращения Грихальвы, снарядить новый флот во главе с другим главнокомандующим, и в
конце концов выбор его пал на человека, который не оказался таким верным слугою, как Грихальва, и по
милости которого Дьего Веласкес потерял и честь, и богатство и зажил горькой и безрадостной жизнью, а
потом настигла его смерть, и один господь ведает, что сталось с его душой? отягченной подобной виною. У
господа бога немало было причин наказывать Дьего Веласкеса, ибо разбогател он на крови исконных
жителей нашего острова и благодаря побоищам, которые помог учинить на острове Эспаньола, особенно в
провинции Харагуа, о чем рассказано в главе 9 второй книги; но даже если не поминать об этом, можно
полагать, что царь небесный решил покарать Дьего Веласкеса за то, что тот отплатил черной
неблагодарностью Грихальве, который свято соблюдал ему верность и точно выполнил приказ,
отказавшись основать поселение, хоть самому Грихальве от этого была бы только польза; и потому господь
дозволил, чтобы с новым флотом Дьего Веласкес послал человека, который нарушил верность ему еще до
отъезда, как станет видно из дальнейшего. После того как Педро де Альварадо отправился на Кубу,
Грихальва с тремя судами поплыл вниз по побережью и, пройдя много лиг, открывал все новые края; так
добрался он до провинции Пануко, и когда испанцы увидели повсюду сплошную сушу, они рассудили, что
это уже материк, и решили прежним путем вернуться обратно, направиться к острову Куба и доложить
Дьего Веласкесу о счастливом исходе своего предприятия и путешествия. На обратном пути, где-то возле
того же побережья (мореплаватели все время следовали очень близко к берегу), навстречу испанским
судам вышло несколько индейских челнов или лодок, полных индейцев, вооруженных луками и стрелами,
и они начали обстреливать моряков; но испанцы тоже были начеку: они мигом дали несколько залпов из
пушек и из ружей и, убив и ранив часть индейцев, обратили в бегство остальных.
Затем корабли пошли вдоль побережья в восточном направлении и подплыли к одной реке со сносной
гаванью; и реку и гавань нарекли они именем Сан Антон; река эта отстоит на 25 лиг от реки Грихальва, где
тамошний касик облачил Грихальву с головы до ног в золотые доспехи, [353] как мы поведали в главе 111.
Тут явились несколько индейцев; они принесли топорики из низкопробного золота, а испанцы дали им
взамен несколько ниток бус и прочие безделицы из кастильских товаров. Испанцам нужно было привести в
порядок один или два корабля, а потому все моряки решили высадиться на берег; тут с другого берега реки
прибыло на лодках несколько индейцев, и они привезли христианам тридцать, если не больше, золотых
топориков, которые стоили 1800 золотых песо без нескольких томинов, а также золотую чашу дивной
красоты ценой в двадцать с чем-то золотых песо, и еще другие драгоценности, и несколько покрывал из
хлопка, и ничего за все это не просили. При виде такой щедрости индейцев испанцы снова стали роптать на
Грихальву за то, что он не разрешает им поселиться в столь богатом краю, в то время как удача сама идет к
ним в руки и всех здесь ждет пожива и счастье; но, несмотря на все уговоры, Грихальва был непоколебим и
говорил, что Дьего Веласкес не давал ему такого поручения; и поэтому Грихальва через глашатая запретил
под страхом наказания предпринимать какие-либо попытки поселиться на этом берегу и даже вести о том
разговоры. Тут приехало в челне несколько индейцев, и с ними один человек, который, судя по всему,
стоял над остальными; они поднесли испанцам кур и плоды этого края, очень вкусные, которые мы зовем
“пинья”, потому что с виду они похожи на шишки, а по вкусу с ними не идут ни в какое сравнение даже
медовые дыни и вообще ни один плод из тех, что произрастают у нас на родине
101
; еще они привезли
плоды, которые называются у них сапота
102
и которые не стыдно подать хоть королю; знаками индейцы
дали понять, что привезут золота. Взамен испанцы дали им пестрый байковый кафтан, сорочку и прочие
пустяки, рассчитывая, что индейцы отплатят сторицею, как, судя по всему, они и намеревались сделать.
Затем приехали другие индейцы и поднесли главнокомандующему два золотых топора весом в сто
пятьдесят золотых песо без малого, сто с чем-то полых золотых бусинок отменной работы, полторы
дюжины не то серебряных, не то оловянных бусинок да еще всякие мелкие поделки из золота;
вознаграждение, полученное ими от испанцев (зеленые бусы, ножи и ножницы), стоило самое большее 8—
9 реалов. Несколько матросов, которые отправились ловить рыбу не то вверх, не то вниз по реке,
101
...плоды этого края... и т. д. — Имеются в виду ананасы.
102
Сапота — плод дерева ахра, имеющего сходство с лавром.
повстречали там новых индейцев, и те дали им золотые изображения орлов, и голову от какой-то статуи, и
очень красивый колокольчик с крылышками, и топор, все вместе ценою не меньше 70 кастельяно. Матросы
рассказывали, что видели там в одном рву несколько трупов индейцев, убитых совсем недавно; судя по
всему, их принесли в жертву идолам. Оттуда Грихальва направил свой путь к острову Куба; он хотел
проплыть мимо Юкатана (который в ту пору назывался островом Рика, ибо испанцы не знали, что эти
земли составляют часть материка) и подойти к селению Чампотон, где индейцы когда-то изранили и
перебили людей из отряда Франсиско Эрнандеса де Кордова, который открыл эти края самым первым, как
сообщается в главе 98; по словам Грихальвы, он собирался отомстить за все эти убийства. Но когда
испанцы [354] подошли к берегу около Чампотона, они застали индейцев наготове и исполненными
решимости биться до последнего, а потому после нескольких стычек Грихальва решил не высаживаться на
островок, который виднелся в море невдалеке от селения, а мирно следовать своим путем, не тратя
времени на сражения. Затем испанцы подошли к селению Кампече, которое находится в 10—12 лигах от
Чампотона и которое Франсиско Эрнандес, встретивший там такой сердечный и радушный прием и такое
гостеприимство, нарек селением Ласаро. Здесь мореплаватели захотели запастись водою. Они высадились
в полной боевой готовности и выкатили на берег пушки; тут увидели они несколько индейцев, безоружных,
и спросили их, где можно набрать воды. Те, по рассказам испанцев, указали пальцем, что в таком-то месте;
когда испанцы прибыли туда, индейцы показали еще дальше; пустились они дальше, а индейцы все
показывали вперед и вперед; и тут угодили испанцы в засаду, где подстерегали их индейцы, вооруженные
луками и стрелами, которые стали пускать они в наших. Но увидя, в какую переделку попали посланцы, на
подмогу им поспешил главнокомандующий с экипажем всех трех судов; к тому же у наших были пушки,
так что в конце концов они набрали воды сколько было душе угодно, хоть и вопреки воле индейцев. Нельзя
не подивиться, что жители этого края и селения, которые перед тем так хорошо обошлись с Франсиско
Эрнандесом и его людьми, как было рассказано в главе 98, теперь захотели причинить испанцам зло;
возможно, неверно то объяснение, которое мы даем в главе 110, то есть что все происходило в Чампотоне,
а мореплаватели из-за ошибки кормчего подумали, что это — селение Ласаро; но если даже это было и на
самом деле селение Ласаро, то столь разительная перемена могла свершиться потому, что жители этого
селения узнали, какие бесчинства и смертоубийства учинил Франсиско Эрнандес со своим отрядом в
Чампотоне, у их соседей и сородичей и, возможно, подданных того же вождя; естественно, индейцы из
селения Ласаро ощутили душевную скорбь и сочли испанцев жестокими и несправедливыми, а жителей
Чампотона пострадавшими, и потому положили себе не оказывать испанцам радушного приема, а,
наоборот, перебить их всех до единого, если удастся. Как бы то ни было, испанцы запаслись водой, не
считаясь с волей индейцев, которым всегда приходится подчиниться, потому что они безоружны и
беззащитны. Оттуда Грихальва со всем своим флотом отправился к острову Куба, и после бесчисленных и
тяжких испытаний, преодолев немилость моря, и ветров, и противных течений, пристал к берегу Кубы в
порту, который мы называли Матансас и который находится неподалеку от селения, именуемого Гавана,
или, иначе, Сан Кристобаль. Там Грихальва нашел письмо от Дьего Веласкеса, в котором говорилось, что
он со всей возможною поспешностью должен отправиться в город Сантьяго, где пребывает сам Дьего
Веласкес; а перед тем пусть сообщит своим подчиненным, что все, кто хочет вернуться на остров Рика де
Юкатан и другие упоминавшиеся выше земли и обосноваться там, должны ждать в Гаване остальных
участников нового похода, который Дьего Веласкес снаряжает; Дьего Веласкес [355] распорядился также,
чтобы этим людям предоставили все необходимое а имении или поместье, которое было у него в тех
местах и которое называют там “эстансией”.
Глава 114
Грихальва с величайшей поспешностью направился к Дьего Веласкесу в город Сантьяго, чтобы собрать и
подготовить как можно больше судов, навербовать как можно больше людей и отправить их заселять
земли, открытые Франсиско Эрнандесом и им самим, а именно Юкатан, который они назвали островом
Рика, и побережье, простирающееся к востоку до реки Табаско, которую Грихальва назвал своим именем.
Но когда Грихальва прибыл в город и явился к Дьего Веласкесу, тот не только не отблагодарил его за все
его усердие и за золото, которое он прислал с Альварадо, а также привез сам, но, напротив того, по своему
обыкновению сильно разбранил его обидными словами за то, что тот, не осмелившись отступить от
полученного повеления и приказа, отказался дать разрешение своим подчиненным заселить эти земли, хотя
все его о том просили; а в этом случае осуждающий сам достоин еще большего осуждения: нехорошо
упрекать своего верного и преданного слугу и родственника, который ни в чем не захотел отступить от
полученного приказа, несмотря на то что ему первому была бы от того величайшая выгода, так как он мог
бы разбогатеть и возвыситься, а заодно приутихло бы и недовольство людей из его отряда, вызванное тем,
что он не дозволил им заселять земли. Все это поведал мне сам Грихальва в городе Санто Доминго в 1523
году, куда он прибыл, всего лишившись и в крайней бедности; расставшись со мною в этом городе, он
направился на материк, где в ту пору наводил порядок, а вернее сказать беспорядок, Педрариас, который
отослал его в провинцию Никарагуа покорять и усмирять индейцев долины Уланче; и там индейцы убили
его и еще нескольких испанцев; так расплатился Грихальва за злодеяния, совершенные им в долине
Уланче, если он вообще совершал какие-нибудь злодеяния, потому что я всегда знал его как человека
добросердечного и мягкого в обращении с индейцами. Дьего Веласкес начал готовить новый флот уже
после прибытия Альварадо, распаленный вестями о богатых землях и великолепием золотых изделий,
присланных Грихальвою; а после того как к нему явился сам Грихальва и порассказал ему обо всем
путешествии, и об открытии, и о новых землях, и об их богатствах и жителях, Дьего Веласкес еще больше
заторопился с отправкою флота и набрал, как стало мне известно, девять судов, включая бриг и каравеллы.
Чтобы подготовка флота и весь поход получили видимость законности, Дьего Веласкес послал некоего
идальго по имени Хуан де Сауседо на остров Эспаньола к отцам-иеронимитам, которые в ту пору на том
острове пребывали, с тем чтобы означенный идальго испросил их разрешения на заселение вновь открытых
земель и на все дела, связанные с заселением. [356] Дьего Веласкес полагал, что отцы-иеронимиты
повелевают островом и обладают соответствующими полномочиями; но они пришли туда не для того,
чтобы повелевать, а для того, чтобы дать индейцам свободу, о чем рассказали мы во второй книге. Затем
Дьего Веласкес послал ко двору (король дон Карлос все еще пребывал в Барселоне) некоего
священнослужителя по имени Бенито Мартин с вестями о богатых новых землях и с ценными золотыми
изделиями из числа тех, что привез Альварадо; и этот священнослужитель попросил пожаловать ему сан
аббата всей только что открытой земли, которая была ни мало ни много, как Новая Испания, о чем будет
сказано ниже.
Вернемся теперь к армаде или флоту, который начал готовить Дьего Веласкес и на который потратил он
немалую долю из многих тысяч золотых песо, нажитых неправедным путем и добытых потом и муками
индейцев. Поскольку нужно было подыскать командующего, решил он назначить на эту должность одного
идальго по имени Бальтасар Бермудес, который, по-моему, был его земляком, родом из Куэльяра. Дьего
Веласкес предложил ему принять командование, желая оказать ему честь, ибо очень любил его, что мне
доподлинно известно, так как я не раз бывал свидетелем его величайшего расположения к этому идальго.
Этот самый Бальтасар Бермудес был исполнен честолюбивых помыслов и, как мне кажется, не в меру
самонадеян; когда Дьего Веласкес предложил ему должность командующего, он поставил такие условия,
которые пришлись не по нраву Дьего Веласкесу, и, будучи очень несдержан и вспыльчив, Веласкес
разгневался на него и прогнал его прочь, а, может статься, еще и разбранил дурными словами, как то было
у него в обычае. Перебирая, кого бы назначить командующим, остановился он, как мы увидим, на Эрнандо
Кортесе (не без внушения со стороны, как полагали), который был его слугою и секретарем и которого он
чуть было не отправил на виселицу, о чем рассказано выше, в главе 27
103
. Дьего Веласкес знал его
сметливость и опытность; и так как он пожаловал этому человеку много индейцев, сделал комендантом
славного города Сантьяго и весьма к нему благоволил, то рассчитывал, что Кортес из благодарности будет
ему во всем повиноваться и блюсти верность. В ту пору на острове обязанности королевского казначея
отправлял некто Амадор де Ларес, родом из Бургоса, человек весьма хитроумный. Он прожил, как я
слышал от него самого, 22 года в Италии и дослужился до должности дворецкого у Великого капитана
104
, и
отсюда можно заключить, что ума ему занимать не приходилось, раз уж сам Великий капитан взял его в
дворецкие, несмотря на то что он был из весьма низкого звания и не умел ни читать, ни писать; но
осторожность и хитрость заменяли ему прочие достоинства. Не раз говаривал я Дьего Веласкесу,
побуждаемый теми чувствами, которые питал я к этому Амадору де Ларесу: “Сеньор, будьте осторожны,
недаром прожил он двадцать два года в Италии”. Вот с этим-то человеком и постарался завязать великую
дружбу Эрнандо Кортес, ибо сам не уступал ему по части хитрости и даже мог дать несколько очков
вперед; ходили слухи, а кое-кто и верил, что оба они [357] сговорились поделить казну и сокровища,
которые Кортес захватит и награбит в этом путешествии. И поскольку Дьего Веласкес обсуждал с
Амадором де Ларесом, как казначеем и представителем короля, дела, касающиеся флота (как и вообще все,
относящееся к управлению островом) многие думали, что именно Амадор де Ларес и внушил ему
поставить Кортеса во главе предприятия. Насколько я знаю, Дьего Веласкес никогда особенно не доверял
Кортесу; но храни вас боже, если вы принимаете на веру советы таких советчиков, которые ищут лишь
собственной выгоды, ибо порою им удается повернуть дело в свою пользу, и стрела попадает в цель. В
конце концов Дьего Веласкес назначил Кортеса командующим флотом, и новый командующий, человек
горделивый, но веселый и умевший обходиться с людьми соответственно их склонностям (в чем ему
немало помогла должность коменданта), ухитрился прийтись по нраву людям, навербованным для
путешествия и заселения; все это были добровольцы, алчущие золота и надеявшиеся его раздобыть.
Располагая суммой в две тысячи кастельяно, которые подарил ему Дьего Веласкес из богатств, добытых
для него в рудниках индейцами с великими муками и кровавым потом, Кортес стал приобретать для себя
богатое снаряжение и щедро тратить деньги на обзаведение всем необходимым для путешествия. И
103
... чуть было не отправил на виселицу... — Кортес согласился тайно от Дьего Веласкеса передать
жалобы многих испанцев на его действия; но, узнав об этом, Веласкес его арестовал и хотел повесить.
104
... у Великого капитана. Великий капитан — прозвище испанского полководца Гонсало Фернандеса де
Кордовы (1453—1515).
держался он теперь как глава отряда в пятьсот человек, готовых вместе с ним отправиться туда, где все они
надеялись нажиться...
Глава 115
А теперь, чтобы стало яснее сказанное выше, посмотрим, как отправился в путешествие Эрнандо Кортес с
острова Куба и сколь знаменательно было начало этого путешествия. Итак, Дьего Веласкес назначил
командующим Кортеса, то ли побуждаемый советами Амадора де Лареса, то ли по собственному
побуждению, и теперь сильно поторапливал его с отъездом, да тот и сам не дремал. Каждый день в
сопровождении Кортеса и всех горожан Дьего Веласкес отправлялся в порт верхом, хоть это было совсем
близко, взглянуть на суда и ускорить завершение всех необходимых работ. Однажды ехали они, а впереди
был шут, по имени Франсискильо, которого держал при себе Дьего Веласкес; тот, как обычно, отпускал
шутки, и вот оборачивается он к Дьего Веласкесу и говорит: “Ах, Дьего!”. — “Чего тебе, дурак?” —
отвечает Дьего Веласкес. А тот в ответ: “Подумай, что делаешь, а то как бы нам не пришлось искать
Кортеса с гончими”. Дьего Веласкес громко расхохотался и говорит Кортесу, который ехал рядом с ним по
правую руку, так как был комендантом города и уже получил назначение на должность командующего:
“Кум! (так он всегда к нему обращался). Слышите, что говорит этот плут Франсискильо?”. Кортес, хоть и
слышал, но сделал вид, что в это время разговаривал со своим соседом по свите, и ответил: “А что он
сказал, сеньор?”. [358] Дьего Веласкес говорит: “Что нам придется искать вас с гончими”. Кортес ответил
на это: “Не обращайте внимания, ваша милость, он дурак и плут. А ты запомни, дурак, если попадешься
мне, я с тобой разделаюсь по-свойски”, сказал Кортес Франсискильо. Так среди общего смеха и шуток
закончился этот разговор. Дьего Веласкес спешил с отправкой то ли потому, что ему запали в душу
безумные речи, а вернее хитроумные иносказания и пророчества Франсискильо, то ли потому, что друзья и
близкие, которые были при нем, наконец поговорили с ним напрямик (ибо до той поры не придавали делу
особого значения) и сказали, что он сам не замечает, сколь великую совершает ошибку, доверяя Кортесу,
которого знает лучше, чем кто бы то ни было, предприятие столь большой важности, от коего в такой
степени зависят и честь его, и состояние. Ведь можно предполагать и, более того, почти наверняка
ожидать, что Кортес пойдет против него и своими хитростями и коварством преступит верность и
повиновение, которые должен блюсти; пусть он припомнит, что замышлял Кортес против него в Баракоа;
говорили они и другое, все, что могли привести, дабы убедить Дьего Веласкеса. Поразмыслив и увидев, что
советы и слова друзей дают верное представление о поступках, которых, по всей вероятности, следовало
ожидать от Кортеса, он решил отобрать у него должность и не подвергать свою честь и состояние
подобному риску. А поскольку Дьего Веласкес обсуждал государственные дела, и в том числе дела,
касающиеся подготовки флота, с представителями короля, особливо же с казначеем Амадором де Ларесом,
о чем говорилось выше, этот самый Амадор де Ларес, можно полагать, все рассказал Кортесу; и если оба
они действительно состояли в союзе и сговоре, как ходили слухи, нет ничего диковинного в том, что один
ради собственной выгоды предупредил другого. Так или иначе, в конце концов Кортес обо всем проведал,
и если прежде, чтобы узнать что-то, по своей хитрости и житейской искушенности он следил за каждым
шагом Дьего Веласкеса, теперь в этом не было нужды. И в ту самую ночь, когда он обо всем дознался, едва
Дьего Веласкес отправился на покой, а все ушли из дворца, под покровом тишины и безмолвия, ибо час
был очень поздний, Кортес с величайшим проворством идет к самым верным своим приспешникам, будит
их и говорит, что нужно без промедления садиться на корабли. Составив из этих людей отряд, достаточный
для личной охраны, он направляется прямо в мясную лавку и, как ни горевал хозяин, обязанный снабжать
мясом весь город, забирает все, что там было, не оставив ни куска свинины, говядины или баранины, и
велит отнести на суда; когда же хозяин, или мясник, не повышая голоса, — если б он его повысил, мог бы
поплатиться жизнью, — стал сетовать, что его накажут за то, что он оставил город без мяса, Кортес снял
золотую цепочку, которую носил на шее, и дал ее мяснику, или кто он там был; и все это я знаю со слов
самого Кортеса. Затем Кортес вместе со всеми, кого смог разбудить, без шума отправляется к кораблям,
где уже находились многие из тех, кто должны были поехать и поехали вместе с ним. Но когда он был уже
на корабле, кто-то (то ли мясник, то ли кто-то [359] другой, заметивший все эти сборы) предупредил Дьего
Веласкеса, что Кортес собрался в путь и что он уже на корабле. Тут Дьего Веласкес вскакивает с постели и
скачет на коне к берегу моря, и с ним весь город спешит туда на рассвете в страхе и смятении. Увидев их,
Кортес велит погрузить на шлюпку пушку, мушкеты, аркебузы, арбалеты и все потребное оружие, и,
отобрав туда людей из числа самых надежных, перешел в шлюпку, и, держа в руке свой комендантский
жезл, подъехал к суше на арбалетный выстрел. И говорит ему с берега Дьего Веласкес: “Как, кум,
подобным-то образом вы уезжаете? Пристойно ли вам так прощаться со мною?”. Кортес отвечал: “Сеньор,
простите, ваша милость; в таких и подобных случаях сначала сделаешь, а потом подумаешь; жду, что мне
прикажет ваша милость”. И Дьего Веласкес не нашелся что ответить при виде такого бесстыдства и
вероломства. Кортес велит повернуть шлюпку обратно, и возвращается к остальным кораблям, и с
величайшей поспешностью подымает паруса. Случилось это 18 ноября 1518 года. И вот с весьма скудными
припасами, ибо на суда еще не были доставлены грузы, он отправился в порт, называемый Макака,
ударение на втором слоге, расположенный в 15 милях от Санто Доминго, где находилось одно из
королевских имений. Там он пробыл неделю и приказал за это время приготовить столько маниокового
хлеба, сколько в состоянии были сделать все мужчины и женщины большого индейского поселка, который
там находился; то есть более трехсот ковриг хлеба, каждая весом в две арробы, так что одному человеку
хватает такой ковриги на целый месяц. Он набрал также свиней и птицы, сколько смог, и прочих подобных
припасов, причем заявил, что берет все взаймы и в долг, а оплатит король; и откажись управляющий или
майордом предоставить ему требуемое, легко догадаться, что с ним учинили бы…
Глава 116
Похитив королевское имущество в усадьбе или поместье Макака и погрузив на корабли маниок, кукурузу и
свиней, Кортес приказал поднять паруса и направился вдоль кубинского побережья вниз, в намерении
прибрать к рукам все, что подвернется из продовольствия; в нем Кортес и его братия нуждались пуще
всего, ибо не успели запастись съестным, пустившись в путь самовольно и раньше положенного срока.
Только отошли они от берега, как Кортес увидел корабль, который плыл им навстречу с острова Ямайка и
вез на Кубу груз свинины, сала и касаби для продажи на рудниках. Дело в том, что рудники, открытые
недавно, были весьма прибыльны, и жажда золота распалила души поселенцев, а потому большую часть
индейцев, какие были на острове, заставили добывать золото и убивали их непосильной работой, и некому
было обрабатывать землю и приготавливать пищу, вследствие чего на Кубе терпели нужду в хлебе и
продовольствии; и когда о том стало известно на Ямайке, [360] все съестное повезли оттуда, ибо там всего
было вдоволь. Завидев корабль, Кортес направляется к нему и отнимает его у владельца, пуская в ход то
просьбы и обещания, то угрозы и принуждение; в конце концов он увел судно с собой, хоть владелец
весьма о том горевал.
С флотом, который увел он обманом, Кортес прибыл в испанское поселение, называемое Тринидад и
расположенное на побережье в двухстах \игах к югу от порта и города Сантьяго; там он прослышал, что
неподалеку должен пройти еще один корабль с грузом свинины, касаби, кукурузы и прочего
продовольствия, предназначавшегося для рудников провинции Хагуа, где было очень много золота самого
высшего качества. Он немедля послал каравеллу во главе с Дьего де Ордасом и велел ему захватить
корабль и привести его к выступу или мысу Сан Антон, где будет дожидаться остальной флот. Ордас так и
поступил и, как ни горевал судовладелец, отвел корабль к мысу, как было приказано. Все это и многое
другое в этом роде со смехом и с шутками рассказал мне сам Кортес, в ту пору уже маркиз, в городе
Монсон, где он чествовал императора” в году 1542-м, и вот каковы были подлинные его слова: “Клянусь
верой в господа бога, я орудовал там как отменный корсар”. Я, тоже смеясь, сказал про себя: “Да внемлет
ваш слух тому, что уста глаголят”. К тому же и в Мексике я не раз вел с ним беседы и сказал ему, разве по
совести он поступил, взяв в плен столь славного короля Монтесуму и отняв у него обманом его владения, и
он в конце концов во всем со мной согласился и молвил: Qui non intrat per ostium, fur est et latro.(Кто не
через дверь входит, тот грабитель и разбойник (лат.)) И тут я сказал ему напрямик, этими самыми
словами: “Да внемлет ваш слух тому, что уста глаголят”, и потом все кончилось смехом, хотя в душе я
проливал слезы, видя его бесчувственность и почитая его человеком погибшим. В этом поселении
Тринидад силою или уговорами взял он маниок, и кукурузу, и свиней, и несколько лошадей, ублаготворяя
всех владельцев обещаниями и расписками, где говорилось, что он заплатит такую-то сумму, столько-то
кастельяно; там он принял на борт более сотни испанцев, которые прибыли в эти места еще с Грихальвой и
ждали флота, как приказал им в письме Дьего Веласкес. Все индейцы, которых ему удалось набрать, и
испанцы, завербованные обманом, а не по собственной воле, и кое-кто из добровольцев стали даровою
силой для всякой работы и в скором времени отдали богу душу в непосильных трудах. Оттуда Кортес
отправился к поселению Сан Кристобаль, расположенному в ту пору на южном берегу, а позже
перенесенному на северный — теперь оно зовется Гаваной; там он набрал сколько мог грузов за ту же
цену, что давал в других местах. В это время прибыли гонцы от Дьего Веласкеса, который предупреждал,
что Кортес — мятежник и нужно постараться схватить его; это написал он Дьего де Ордасу, который был
его слугою и достойным человеком, а также прочим, кого считал друзьями [361] в упомянутом городе Сан
Кристобаль. Кортесу он тоже написал, уговаривая, чтоб тот его дождался, ибо он имеет сообщить ему
нечто весьма важное для путешествия. Никогда я не видел, чтобы Дьего Веласкес выказал так мало
проницательности, как в этом письме: неужели ему могло прийти на ум, что Кортес станет его дожидаться
после того, как он дважды, и тогда, в Баракоа, и теперь, так оскорбительно провел его и одурачил. Дьего де
Ордас хотел было пригласить Кортеса на корабль, где был капитаном, и там схватить; но Дьего де Ордас
был так же безрассуден, как Дьего Веласкес, полагая, что слову Кортеса можно доверять. Как бы то ни
было, Кортес держался там истинным вельможей, словно родился в шелку, и пользовался такою властью,
что никто не решался поколебать любовь и преданность, которую все выказывали ему как начальнику и
главе. В середине февраля месяца 1519 года Кортес покинул Сан Кристобаль вместе со всем своим
флотом; при нем было 550 человек экипажа, считая матросов и всех остальных, 200 или 300 индейцев, как
мужчин, так и женщин, несколько негров-рабов и 12 или 15 кобыл и жеребцов. Всеми морскими делами
флота ведал, как главный кормчий, Антон Аламинос, который в свое время убедил Франсиско Эрнандеса
де Кордова послать людей к Дьего Веласкесу за разрешением открывать земли, когда они собрались
грабить индейцев, живших на Юкайо и других островах; он же впоследствии был главным кормчим, когда
земли Юкатана были открыты в первый раз, о чем говорилось в главе 96, а потом странствовал и совершал
открытия вместе с Грихальвой. Флот подошел к одному мысу Кубы, называемому мысом Сан Антон, и
двинулся через заливчик, что тянется на 50 лиг от упомянутого кубинского мыса до выступа или мыса,
называемого Коточе, откуда начинаются земли Юкатана. Оттуда корабли должны были повернуть к
острову Косумель, первой суше, которую увидел и на которую ступил Франсиско Эрнандес, а также
первой суше, к которой пристал Хуан де Грихальва. И вот в ту ночь разразилась жестокая буря, какие
обычно случаются в этом заливе и у берегов Юкатана, и она разбросала все суда, так что, когда рассвело,
каждый корабль оказался совсем один и далеко от остальных. Но благодаря тому что Кортес еще раньше
приказал всем следовать за своим кораблем на остров Косумель, каждый корабль устремился к этому
острову, едва улеглась непогода, и прибыли туда, одни пораньше, другие попозже, ибо они подверглись
опасности в неравной степени; и только один не показывался еще много дней. Особенно тяжело пришлось
кораблю, которым командовал некто Франсиско де Морла, слуга и камердинер Дьего Веласкеса; у них
волною сорвало руль, а это — величайшая опасность, какая только может приключиться в море, и
большую часть ночи они блуждали без руля, почти утратив надежду на спасение. Но когда настал день, то,
с соизволенья божьего, они увидели свой руль на воде, и едва они его завидели, как сам капитан Франсиско
де Морла, искуснейший пловец, прыгнул в море, обвязавшись канатом, и втянул его обратно на корабль,
где они его снова приладили. Когда индейцы большого селения, расположенного поблизости [362] от
берега, увидели столько судов сразу — а до того им случалось их видеть только по три или по четыре (три
корабля было у Франсиско Эрнандеса и четыре у Грихальвы), они подумали, что на них надвигается какой-
то людской потоп, несущий им гибель; испуг их усугубило то, что они уже слышали про резню, которую в
Чампотоне учинил Франсиско Эрнандес, и про то, какую воинственность выказал вслед за ним Грихальва.
С перепугу все жители селения укрылись в лесах, забрав с собою пожитки. Кортес послал в селение
несколько испанцев, которые застали его безлюдным, но все же притащили кое-какую одежду из хлопка и
несколько золотых побрякушек. Кортес велел вывести коней, чтоб они поразмялись; они застоялись в пути,
а тут были очень хорошие пастбища. И сойдя вместе со своими людьми на берег, он послал небольшой
отряд на поиски жителей или кого-нибудь, с кем можно было бы объясниться. Они нашли несколько
женщин с детьми, которые спрятались в лесу, причем одна из женщин казалась знатнее прочих, и привели
их, плачущих, к Кортесу. Кортес постарался получше их утешить, приласкал детей, показывая знаками, что
не нужно бояться, и дал им разные кастильские безделушки. Тут пришли к испанцам несколько индейцев,
должно быть мужья этих женщин; может быть, был среди них и сам вождь, муж той, которая казалась
знатнее остальных, или его посланцы. Кортес уверил их, что они в безопасности, и оделил всякими
вещицами из Испании, знаками прося их привести мужа той женщины и передать ему в подарок кое-какие
безделки, которые он дал им особо. Тот явился на следующий день, а, может быть, прислал вместо себя
другого, и этот человек сказал, что он муж этой женщины и вождь, ибо среди индейцев весьма
распространен обычай не показывать сразу своих вождей испанцам, а делать вид, что тот, кого послали, и
есть вождь, так как индейцам известно, что испанцы прежде всего стремятся захватить вождей, и мучат их,
и убивают, а потому индейцы не очень-то доверяют нашим. Итак, явился вождь (или кто другой за него) с
большой свитой, и принесли они дары: птицу, кукурузный хлеб и много плодов и меду; ибо индейцы
никогда не приходят к испанцам с пустыми руками, да и навещая друг друга, блюдут этот древний обычай.
Кортес и испанцы приняли их приветливо, Кортес распорядился вручить им ответные подарки и
кастильские изделия и объяснил знаками, что жители могут вернуться по домам и он не причинит им вреда;
так они и сделали. Вождь, являлся ли он на самом деле вождем селения (а, может быть, и всего острова)
или только притворялся таковым, был одним из самых красивых по внешности и благородных по манерам,
каких только видели в Индиях; он отличался благожелательностью и в речах и в поступках и с охотою
оказывал услуги испанцам; казалось, его огорчает только, что он не понимает их, так как говорят они на
разных языках. Чтобы объясняться с ними, надумал он одно дело, которое оказалось весьма на пользу
Кортесу и его спутникам, а именно: отправил несколько посланцев к вождю одной земли на самом
Юкатане, отделенном от острова заливом в 3—4 лиги. Он знал, что вождь этот держит у себя в плену [363]
“одного испанца, и попросил, чтобы тот одолжил его или продал, ибо пришло много неведомых и сильных
людей, бородатых, как пленник, и они захватили его землю; он не может с ними объясниться и вступить в
переговоры, а с помощью того человека узнает, как ему с ними быть. По слухам этот вождь сообщил также
Кортесу, что в Юкатане есть два человека с бородою, как у него, и Кортес написал им письмо, где
сообщал, что приехал заселять эти земли, и если им удастся, пусть попытаются к нему присоединиться; он
приказал переправить посланных индейцев к другому берегу Юкатана на бриге, и они доставили письмо,
хотя сам пленный христианин нашелся не так-то просто.
Глава 117
Кортес уже привел в порядок корабли после той бури и запасся продовольствием, которое индейцы ему в
изобилии предоставили по приказу вождя острова, а потому, забрав людей и лошадей и расставшись в
дружбе и согласии с вождем и жителями, он приказал поднять паруса. Направившись к побережью
материка, он дошел до мыса Мухерес, каковое название дано было Франсиско Эрнандесом или
Грихальвою; мыс этот является началом Юкатана и отстоит от острова лигах в десяти; там и собрался весь
флот. Здесь они снова подняли паруса, чтобы плыть к мысу Коточе, но в тот же день во время плавания
одно судно дало течь и два насоса не могли выкачать воду; тогда на судне из пушки холостыми
выстрелами подали сигнал бедствия. Кортес со своим кораблем и все остальные поспешили на помощь; и
видя, что вода поднимается и ничего не остается делать, как стать в какой-нибудь бухте, а таковых
поблизости нет, Кортес решил вернуться в бухту на острове, откуда он выехал. Все индейцы острова с
великим ликованием вышли им навстречу, готовые услужить им и оказать гостеприимство; починили они
там судно и собрались было пуститься в путь снова, но море разыгралось, так что выйти в субботу не
удалось; воскресенье же было первым днем великого поста, и они служили и слушали мессу. Во время
обеда увидели они ладью, которая плыла от Юкатана к острову, и Кортес приказал некоему Андресу де
Талье, весьма расторопному юноше, а также и другим, спрятаться в той части острова, где должна была
причалить лодка, напасть на индейцев и привести их к нему; так они и сделали. В лодке было четверо
людей, все нагие и без одежды, только срамные места прикрыты; и у одного была длинная борода. Тут
Андрее де Талья и его товарищи неожиданно выскочили из-за кустов и напали на них, чем повергли троих
в немалое смятение; и когда те хотели бежать к воде и сесть в лодку, бородатый сказал им на языке
индейцев, чтоб они не бежали и не пугались; затем оборачивается он к испанцам и говорит на кастильском
наречии: “Сеньоры, вы христиане?”. “Мы христиане”, — ответили те. Он тотчас же [364] преклонил колена
и со слезами радости возблагодарил господа бога за то что тот вырвал его из плена и из рук язычников и
дал ему узреть христиан на воле; все возрадовались при этом и стали вместе с ним горячо благодарить
господа нашего. Привели его к Кортесу, и тот принял его с великим радушием, и все отменно радовались и
дивились, что он нагой, словно индеец, и все его тело обожжено солнцем, так что если бы не борода, не
было бы заметно никакой разницы между индейцем и христианином. Он тотчас же спросил, не среда ли
нынче; ему сказали, что воскресенье; дело в том, что он, хоть и соблюдал часы молитвы, но сбился, считая
дни; сказал он, что зовут его Херонимо де Агилар, а родом он из Эсихи. Стал он рассказывать о том, как
отбился от своих и попал в плен, и сказал, что, когда они вышли из Дарьена во главе с Вальдивией,
которого Васко Нуньес де Бальбоа послал на остров Эспаньолу, каравелла, на которой находился он с
товарищами, сбилась с пути среди мелей и рифов Ямайки, прозванных Виборас, о чем упоминалось в главе
42; двадцать человек сели в шлюпку, причем не было у них ни воды, ни крошки съестного. Человек 10—12
умерло по дороге от голода и жажды. К концу второй недели течением прибило их к берегу Юкатана, где
они попали в руки некоего вождя, или касика, и этот касик, как утверждает Гомара якобы со слов самого
Херонимо де Агилара, некоторых принес в жертву своим идолам и съел, а прочих приберег для
следующего жертвоприношения, но они бежали и попали во владения и под начало другого вождя, который
пощадил их и оставил в живых, не причинив никакого зла, и, более того, всегда хорошо с ними обращался
и был человечен в своих требованиях. И сдается мне, что рассказы о человеческих жертвоприношениях и
людоедстве, которые передает Гомара, — вымысел, потому что я никогда не слышал, чтобы в царстве
Юкатан приносились в жертву люди или было известно людоедство. И еще эти рассказы весьма мало
достойны доверия потому, что Гомара сам ничего не видел, а только слышал от Кортеса, который держал
его на службе и кормил; так что все они свидетельствуют в пользу Кортеса и в оправдание его преступных
дел. Так уж повелось у испанцев и всех тех, кто повествует об их чудовищных деяниях: оклеветать
порабощенные племена, дабы оправдаться в насилиях, жестокостях, грабежах и убийствах, которые сами
испанцы творили каждый божий день, творят и поныне…
Глава 119
Но вернемся к странствиям Кортеса и его святой братии. Оставив позади остров Косумель, пустился он в
путь с Херонимо де Агиларом на борту и весьма довольный, что есть при нем человек, знающий какой-то
местный язык, так что можно будет объясниться с туземцами. Он направился к Юкатану плыл вдоль
самого берега, а бригам дал приказ подойти [365] к суше еще ближе и поискать корабль, который отбился в
бурю. В конце концов они обнаружили его укрывшимся в одной бухте, чему много радовались и
нашедшие, и найденные, ибо те и другие почитали друг друга погибшими. Моряки этого корабля
рассказали об одном весьма примечательном случае, а именно, когда подошли они к берегу, то увидели
собаку, которая бегала у самой воды и с лаем скребла песок, будто звала их; сошли они на берег, а собака
бросилась к ним, виляя хвостом и ласкаясь на тысячу ладов, словно была разумным существом; и после