поверхностного, игрового восприятия бытия, воспевание мимолетного чувства
в противовес устойчивому разуму, жизни как занимательной авантюры,
полной приключений, неопасной героики, изящной эротики и бесконечного
карнавала. Конечно, за всей этой легкостью и игривостью проступала
страшная тень ощущаемой безысходности, ничтожности человеческого бытия,
разочарования безуспешностью героических деяний и жертв века прошедшего,
так и не принесшего гармонии и счастья. XVII век – это эпоха не столько
романтических (Дон Кихот), сколько весьма меркантильных авантюристов
(тираноборец Кромвель, д’Артаньян и его мушкетеры и т.п.), а также сурового
пуританства тех, кто еще не растерял своих нравственных идеалов,
унаследованных от предшествовавшего столетия. Эпоха наемных
ландскнехтов, бродячих «рыцарей удачи», готовых за приличную плату совер-
шать различные подвиги (в отличие от средневековых и ренессансных
рыцарей, совершавших подвиги за веру и идею). В российской истории этому
«барочному» XVII веку Европы соответствовала вторая треть XVIII столетия,
насыщенная деяниями таких же небескорыстных авантюристов (Бирон,
Миних, Лесток, братья Орловы и др.), таким же метанием между пуританством
петровской традиции и карнавальностью елизаветинской.
Совсем иным был «классицистический» XVIII век (в культурно-цивили-
зационном отношении начавшийся в Европе, конечно же, не с 1700-го года, а
где-то с 1730-х и закончившийся, видимо, с наполеоновскими войнами). Это
был век Просвещения, «реабилитации» разума и знания, в которых увидели
основной инструмент достижения гармонии мира и человека. Если эпоха
Ренессанса (ХV век) ощущала эту гармонию как изначально данную Богом,
Реформация ХVI века полагала, что гармонию следует заслужить
богоугодными делами и подвигами, «барочный» XVII век вообще не видел
гармонической перспективы для человека (отсюда принцип: «наслаждайся при
жизни, ибо посмертного ада все равно не избежать»), то «классицистический»
XVIII век увидел перспективу в человеческом разуме и разумном