Образ у Достоевского только набирал силу. В "Зимних заметках о летних впечатлениях"
описаны промышленные города, огромные центры Европы - и та же модель: ужас
скученности, убожества, уродства, толпы, стиснутые кварталами нищеты; нет видимых
цепей, но здесь все скованы, и еще покрепче-выхода из бесправия нет; дурман алкоголя,
отчаяние, безумие; клетушка-парилка разрослась в многоэтажные дома, скопища горя и
унижения. Детали иные, чем в картине мытья арестантов, а суть отношений-человека и
людей, людей и жизни, людей и пространства - та же, она самая, каторжная баня!.. От
ужаса вздуваются цифры, нули {176} растут: в Лондоне одних только проституток
выходит на панель, по подсчету Достоевского, целые тысячи. Под убожеством тряпья -
следы плетей, клейма, язвы... Кто тут воры, кто животные? Это что, колтун волос или
пучок соломы? ..
"Все это орало и гоготало... падали, ругались и увлекали за собой задетых... в каком-то
возбужденном состоянии... визги и крики..." Где все это происходит: в каторжной
сибирской парилке или на окраинах больших городов? "Ругань, теснота... свалка... тела...
казались еще уродливее... рубцы от полученных ударов... спины казались вновь
израненными. .. резким сумасшедшим голосом выкрикивает свою арию: ля-ля-ля-ля-ля!.."
("Записки из мертвого дома").
Резким, сумасшедшим голосом выкрикивает бедный Том обрывки заклинаний, воет
какие-то песни; он сам себя исцарапал, загнал колючки под кожу; он перенял повадку
животных, чтобы походить на тех, кто непохож на людей; в стаде не отыщут, не
опознают.
Откуда взялась на свете эта каторжная баня? Как удалось меньшинству загнать в нее
большинство?.. Шекспир открывает начала и предсказывает концы. Связи очевидны:
красноречие на дворцовых приемах, обожествление тирании, святость иерархии чинов и
мест, угодливая немота - если это все налицо, значит, человеческих лиц уже нет,
человеческий облик утрачен, отношения между людьми выродились, прогнили насквозь.
Чем выше риторика, тем низменнее дела; дикость, грызня за власть, продажа души за
подачку, жестокость, похоть... И вот уже в черной пустоте ночи стучат топоры, без
каторжной бани уже никак не обойтись, до нее обязательно дойдет черед. И если Эдмонд
доказывает, что один только бог-природа и что нет преград свободной воле человека, то
уж потом обязательно погонят клейменных и поротых, набьют ими избу, так что не
продохнуть.
Все началось, если угодно, со спроса и предложения.
Спрос был на слова, и слова предлагали. Сперва самые красивые слова: Гонерилья так
любила короля-отца, что он был ей милее воздуха, ценнее всех сокровищ мира, дороже
света очей... Такие слова охотно произносились и охотно выслушивались. А потом пошли
другие, корявые, злобные, несуразные, бормотанье и заумь: темная чертовщина
юродивого, вой причитаний, похабные шутки. Одними словами отучивали от других.
Бредом излечивали от снов.
В шалаше Лир срывает с плеч платье - это все поддельное! Платье - мантия, шлейф.
Мантия короля была соткана {177} и из слов. Мантия - покров, золототканые ризы
цивилизации. А под ними - язвы и струпья, затоптанные души.
Лир был одинок среди всех, отделим от всех. Потом стал таким, как все, неотличим от
всех: горе на одно лицо. Война выгнала людей из жилищ, запылали города, дороги полны
беженцев. Среди погорельцев старик и его младшая дочьнесчастье всех породнило.