Внутреннее действие-судьбы, чувства, мысли-легко заслонить внешним зрелищем.
Клаузевиц говорит, что война - это продолжение политики другими средствами. Политика
в "Лире"-ложь, лицемерие, безумие. Значит, это и нужно продолжать, возвести в высокую
степень.
В пьесе военные действия происходят за сценой, говорится о них в скупых репликах-как
покажешь в театре сражения? В кино их показать нетрудно, еще легче заслонить
массовками судьбы героев, подменить философскую поэзию батальным жанром.
В "Лире" важны не панорамы событий-передвижения войск, наступление, штурм, а лица,
глаза; если заглянуть {188} в них поглубже, то можно увидеть в них (только в глазах!) и
поля битв, и оборону крепостей, и горы трупов.
Шекспир не выигрывает на экране от натурализма - к этой мысли я часто возвращаюсь;
"настоящая" война мало что прибавит к его поэзии. Мало того, условность театра в этих
случаях может стать куда более убедительной. В военных сценах "Кориолана"
Берлинский ансамбль использовал традиции китайских и японских постановок, смену
динамики и совершенной статики. Чередование групп неподвижных воинов, как бы
кульминаций ненависти и ярости, оказалось на сцене и сильнее и трагичнее
кинематографических толп статистов, табунов коней и луж крови (как в жизни!).
Базарные трюки отрубания рук и голов приближают Шекспира не к современности, а к
кассе: часть зрителей платит деньги за то, чтобы их пугали; они в восторг приходят от
того, какого они на сеансе страха набрались.
Кровь в цветных фильмах непохожа на настоящую, она напоминает кетчуп. К кетчупу
теперь прибавили кетч: рыцари в полных доспехах сшибают друг друга подножками,
бодают шлемами, лягаются ногами в латах; потасовки, конечно, лихие. Но когда
закованный в броню детина загибает другому громиле салазки, а тот делает ему
"вселенскую смазь" железными рукавицами, видно, что доспехи бутафорские: в
подлинных латах трудно пройти и несколько шагов, значит, на экране валяют дурака;
кетчупом вымазывают жесть.
Есть у мальчишек нехитрая забава: привязать к собачьему хвосту пустую консервную
банку-и пошла потеха! Обезумевшая собачонка мчится, что-то гремит, пугает ее до
смерти - пустая жестянка грохочет по булыжникам.
Речь идет не о жестокости. Когда Тосиро Мифунэ, японского Макбета, пронзают со всех
сторон стрелами и, истыканный ими, он превращается на глазах из человека в
чудовищного дикообраза, и, наконец, последняя стрела вонзается в шею и протыкает
сонную артерию-картина смерти потрясает, но вовсе не натуралистической имитацией;
возмездие возведено в ритуал, поставлено Куросавой с таким совершенством ритма и
пластики, что дух захватывает ("Трон в крови"). Кетч с кетчупом выглядит забавой, если
вспомнить, как шевелятся волосы трупа - женщины, застреленной на мосту; как
подымаются они вместе с разводной частью и как убитая здесь же лошадь, запряженная в
пролетку, вздымается к небу, и рвется упряжка - мертвая лошадь летит с огромной высоты
в бездну реки ("Октябрь").
{189} Война в "Лире" больше, шире самых внушительных панорам: гибнет не только
государство, но и все духовные ценности, созданные человечеством; подлинная
кульминация бури-здесь, в этих сценах гибели, горячки, охватившей век; что не лечит
нож, врачует огонь.