Фраза ироническая. Сила иронии - одно из качеств его ума. Масштаб его личности не в
облике, а в смелости мысли, мощи духовного отклика.
На что же посягает его мысль? Прежде всего на то, что он сам считал основой
мироздания, - на особенность его личности, символа власти. Героическое, если уж
употреблять здесь это слово, в том, что он, бывший верховный владыка, осознает и
разоблачает до конца абсурдность власти, ничтожность ее дел, лживость слов.
{59} Героическая личность с самого начала? Нет. Скорее трагедия личности,
возомнившей себя героической. Он становится велик только тогда, когда понимает, что
он-такой, как все. Был ли на свете деспот, способный в конце жизни осознать это?..
Лира в начале событий еще нельзя увидеть: видна маска власти в ее отвлеченном,
мистифицированном качестве. Его слова и действия будто бы непостижимы обычным
человеческим рассудком, близки к божественным. Богоподобность мигом оборачивается
слепотой и глухотой, мертвыми глазами тирании, драконьим рыком деспотизма. Грубая
жестокость, приговоры без суда и следствия, все эти изгнания "с проклятьем за душой",
посулы смерти за попытку вести себя, как подобает человеку,- что в этом возвышенного,
величественного? ..
Есть у Марселя Марсо пантомима "Магазин масок": покупатель заходит в лавку, чтобы
купить личину; он меряет их одну за другой, приставляет к лицу, смотрит на себя в
зеркало, снимает, надевает новую. Но последнюю, что он примерил, снять уже нельзя: она
приросла к лицу. Ужас охватывает мима, двумя руками он хватается за края маски, он
напрягает силы, маска душит его.
Лир срывает с себя маску власти, он отдирает ее. Тогда становится видно лицо: страдания
сделали его прекрасным, человечным.
Библейские ассоциации меня мало увлекают. Не помогут мне ни титаны Микеланджело,
ни божества Блейка, парящие в мироздании; никто из них не объявил бы: "Га, мы все
поддельные". Титаны для этой трагедии - штамп, не меньший чем "гамлетизм" Гамлета.
Все же на фреске Микеланджело есть изображение, заставляющее вспомнить о Лире:
художник включил в галерею лиц "Страшного суда" и автопортрет; он написал свое лицо
на коже, содранной с тела св. Варфоломея. Таким автопортретом власти на собственной
коже, содранной заживо, кажется мне монолог безумного короля о правопорядке в его
государстве.
Все начинается с театра - нарядов, притворства, бутафории (карта, гербы), искусственных
фраз и нарочитых поз. Конец наступает в реальности, на грязной, залитой кровью земле.
Ветер давно уже сорвал театральные костюмы; дождь смыл грим с лиц.
{60} Встреча Лира с Корделией после безумия - возвышенна не по обстановке, а по тому,
что происходит в человеческой душе, когда из нее ушло ничтожное, мнимое. Сцена полна
поэзии. Именно поэтому нужно снимать ее в самых обыденных, будничных условиях;
таких, в каких она могла бы произойти.
Идет война. На площади только что занятого города усталые солдаты распрягают коней,
раскладывают костры, перевязывают раны.