представлений, которые мне удалось повидать. На фоне некрашеной кирпичной стенки
сколочены деревянные станки - площадки, лестница, вращающийся круг (художник Л.
Попова); артисты в рабочих прозодеждах вместо театральных костюмов - "Великодушный
рогоносец" Кроммелинка в Театре РСФСР Первом (1922 год). Зал хохотал, аплодировал,
восторженно принимал постановку Мейерхольда. Молодые, легкие, озорные Бабанова,
Ильинский, Зайчиков наполняли условное пространство - конструктивизм? супрематизм?
- всей полнотой жизни; мейерхольдовское искусство одухотворяло "условность" такой
радостью жизнеощущения, что дух захватывало.
1926 год. Всеволод Эмильевич придумывает иное: как бы материальную формулу
николаевской эпохи, выведенную на сцене красным деревом и подлинными предметами.
Не отвлеченное пространство, не копия жизни. Пространство времени или, вернее сказать,
пространство автора. Именно это и интересует меня теперь, заставляет вспоминать и
мейерхольдовские работы. Декорации "Ревизора" ничуть не походили на жилые
помещения гоголевских времен, не только четвертой стены, но и трех других в помине не
было. На сцене были полированные плоскости красного дерева с дверьми, ампирная
мебель. Действие шло на маленьких покатых площадках, фурках. Все было стиснуто
пространством, ограничено.
Сохранились стенограммы репетиций, они позволяют увидеть процесс замысла, сделать
отчетливым направление поисков (многое вышло в спектакле по-иному) : "Нужно всю эту
компанию людей... поставить на площадку, примерно в пять квадратных аршин,- больше
нельзя. То есть уместить на {85} очень тесной сцене", "пройти между столом и диваном
почти нельзя", "вошел, точно из вещей вышел, потому что там комод, а там шкаф и
канделябры, люди как-то из-за вещей выходят"; "очень большой диван, в который могут
укомпоноваться девять человек". "Сидят тесно"; "Вся площадочка занята очень высоким
трельяжем... морды где-то сквозь плющ... нос какой-то торчит".
С самого начала своей работы над "Ревизором" Мейерхольд не переставал говорить о
трагедии. Именно это - чувство трагичности происходящего, государственный, а вовсе не
провинциальный размах всей истории - давало тон постановке. Сразу после премьеры
режиссера ругали не меньше, чем в свое время автора. Демьян Бедный сочинил
эпиграмму:
Мейерхольд - убийца, он убил гоголевский смех. Как известно, разобраться в природе
этого смеха было не просто. Гоголь в свое время в отчаянии бежал из Петербурга после
постановки "Ревизора". Что же вызвало такое его отчаяние? То, что спектакль никому,
буквально ни одному человеку не понравился? Но по воспоминаниям современников, и
тени провала не было. Сосницкий - Городничий отлично играл (что ни говори, все же
удача главной роли); отношение зрителей было различным, очевидцы приводят и немало
положительных отзывов; Николай Первый и наследник смеялись, хвалили пьесу; критики
начали спор; люди, мнением которых Гоголь дорожил, восторгались. Чего же еще нужно
было комедиографу? Комедиограф, видимо, ничего лучшего и не желал бы. Гоголь хотел
иного, не более громких аплодисментов и одобрительных рецензий, а какого-то другого
восприятия; смех всегда мешался у него с чем-то совсем иным. Позже он написал, что в
постановке необходим "ужас от беспорядков вещественных"; действие должно
происходить не только в провинциальном городке, но и в духовном мире каждого
человека, и каждый одумается, крикнет вместе с автором: "Соотечественники, страшно!"
Разумеется, сам автор не всегда лучше всех определяет свои намерения; слова его нельзя
брать на веру, особенно если автор - Гоголь, а слова высказаны в поздний период его
творчества. Все это так, и все же слова были брошены не на ветер. Не только смеха он