
ном
блеске. Осетры
и
шевриги
были
так
надрезаны,
так
посажены
на
блюда,
что
похо-
дили
на
петухов
с
простертыми крыльями,
на
крылатых змиев
с
разверстыми
пастями..
Хороши
и
вкусны были также зайцы
в
лапше,
и
гости,
как уже ни
нагрузились,
но не
пропустили
ни
перепелов
с
чесночною подливкой,
ни
жаворонков
с
луком
и
шафраном.
Но
вот,
по
знаку стольников, убрали
со
столов соль, перец, уксус
и
сняли
все
мясные
и
рыбные яства. ( . . . ) С лу ги внесли
в
палату сахарный кремль,
в
пять пудов весом,
и
поста-
вили
его на
царский
стол.
Кремль этот
был
вылит очень искусно. Зубчатые стены
и
башни,
и
даже пешие
и
конные люди, были тщательно отделаны. Подобные кремли,
но
только
поменьше,
пуда
в
три,
не
б о л е е ,
украсили другие столы. Вслед
за
кремлями вне-
сли
около сотни золоченых
и
крашеных деревьев,
на
которых вместо плодов висели
пряники,
коврижки
и
сладкие пирожки.
В то же
время явились
на
столах львы, орлы
и
всякие
п т и ц ы ,
литые
из
с ахара.
Между
г о р о д а м и
и
птицами в о з в ы ш а л и с ь груды
я б л о к о в ,
ягод
и
волошских орехов.
Но
плодов никто
уже не
трогал,
все
были сыты. Иные допива-
л и
кубки
р о м а н е и ,
б о л е е
и з
приличия,
ч ем о т
жажды,
другие
дремали,
о б л о к о т я с ь
н а
стол;
многие лежали
под
лавками, все,
без
исключения, распоясались
и
расстегнули каф-
та ны.
Н р а в каждого
о б р и с о в а л с я
яснее".
(А.
К.
Толстой.
"Князь
Серебряный")
" ( . . . )
Я
ч а с т о
з а во ра чи в ал
в
с о с е д н и й
п е р е у л о к ,
г д е в
о д н о м
и з
дворовых
ф л и г е л е й
Златоустинского монастыря целыми артелями проживали цветочники...
В
о т в е т
на
в о й л о ч н о е
кряхтенье
д в е р и
наружу выкатывалось,
как за
нуждой,
о бла ко
б е л о г о
пара,
и
что-то неслыханно волнующее угадывалось
уже и в
нем. Напролет против
с е н е й ,
в
глубине
п о с т е п е н н о
понижавшейся г о р н и ц ы , ( . . . )
з а
широким
с т о л о м ,
с ын овья
хозяина
молчаливо вспарывали новые, только
что с
таможни привезенные посылки.
Ра-
зогнутая
надвое,
как
книга, оранжевая подкладка обнажала свежую сердцевину тростни-
ковой
коробки. Сплотившиеся путла похолодевших фиалок вынимались цельным кус-
ком, точно синие слои вяленой малаги.
Они
наполняли комнату, похожую
на
дворниц-
кую,
таким одуряющим благоуханием,
что и
столбы предвечернего сумрака,
и
пла-
ставшиеся
по
полу тени казались выкроенными
из
сырого темно-лилового дерна.
Однако настоящие чудеса ждали
еще
впереди. Пр о й да
в
самый конец двора,
хозяин
отмыкал
одну
из
дверей каменного сарая, поднимал
за
кольцо погребное творило,
и в
этот
миг
сказка
про Али
Бабу
и
сорок разбойников сбывалась
во
всей своей ослепитель-
ности.
На дне
сухого подполья
разрывчато,
как
солнце, горели четыре репчатые молнии,
и,
соперничая
с
лампами, безумствовали
в
огромных лоханях, отобранные
по
колерам
и
породам, жаркие снопы пионов, желтых ромашек, тюльпанов
и
анемон.
Они
дышали
и
волновались,
точно тягаясь друг
с
другом. Нахлынув
с
неожиданной силой, пыльную
ду-
шистость мимоз смывала волна светлого запаха, водянистого
и
изнизанного жидкими
иг-
лами аниса.
Это
ярко,
как бы до
белизны разведенная настойка, пахли нарциссы.
Но и
тут всю эту
бурю ревности побеждали черные кокарды фиалок. Скрытные
и
полусумас-
шедшие,
как
зрачки
без
белка,
они
гипнотизировали своим безучастием.
Их
сладкий,
не-
прокашлянный
дух
заполнял
с
погребного
дна
широкую раму лаза.
От них
закладывало
грудь каким-то
деревенистым
плевритом.
Э т о т
запах
ч т о - т о
напоминал
и
ускользал,
ос-
тавляя
в
дураках сознанье. Казалось,
что
представленье
о
земле, склоняющее
их к
еже-
г о д н о м у возвращенью,
в е с е н н и е
месяц ы
составили
по
э т о м у запаху
и
родники
греческих
поверий
о
Деметре были где-то невдалеке".
(Б.
Пастернак. "Охранная грамота")
501