
покрывать надписями тело мира. Так что он ориентирует стены храмов
в качестве частей этого величественного божественного тела и указыва-
ет на каждой стене, что именно она описывает в строении космоса. «Тек-
сты пирамид» великолепно выражают характер письма, суть которого —
мировой порядок: «Я писец, — говорит просветленный царь, — писец,
который своим письмом говорит, что создано, и вершит то, что еще не
создано»
(93).
В письме вещи должны включиться в единую связь. От хаоса разоб-
щения спасало только письмо, поскольку лишь теперь
знак
для обозна-
чения каждой отдельной вещи вовлекался в видимую, устойчивую связь.
Поскольку мы уже давно живем в системе вещей мира, мы далеки от
мысли связывать с письмом некий избыток, порыв вдохновения. Но и
Галилей не смог бы выкрикнуть свое: «И все-таки она вертится» — бо-
лее страстно, чем это делал писец фараона, описывавший око Гора. Все
формы выражения новой истины возникают в состоянии избытка. Так
отдельные неисчислимые, кажущиеся не связанными друг с другом, во
всем различные вещи этого мира посредством письменности включают-
ся в некую связь. О том, что за порядок при этом был достигнут, я тебе
сегодня не буду рассказывать. Ибо немалое значение имеет, прежде все-
го, то чтобы ты ощутила тот избыток, благодаря которому все это толь-
ко и могло произойти. Письмо избавило от хаоса, окружавшего дикаря
в чаще тесным кольцом, хаоса, в котором есть только особенное: здесь —
одно чудовище, там — другое. Т.С. Эллиот говорит: «The particular has no
language» (94), и, тем более, у особенного нет письма. Ибо знаки для обо-
значения вещей соединяли все и вся в некую видимую и устойчивую
связь. Представление о хаосе, который противостоит космосу, не будет
понято до тех пор, пока ты ставишь хаос и космос на одну и ту же плос-
кость чувственного восприятия, что, к сожалению, и делает школа. Нет,
хаос воспринимается с помощью органов чувств, и если мы искренне
доверяем им, он снова и снова окружает нас в нашей обособленности, и
он заключен в нас самих. Но благодаря письму он преобразуется в кос-
мос или, точнее, может быть преобразован в космос. Таким образом,
следует говорить не о диалектике «хаоса-космоса», как это делают логи-
ки в своих лишенных обстановки школьных классах. Нет, имеется хаос,
та необозримая «движимость» мира по ту сторону моего опыта и поиме-
нованного мира, то самое
«тоху
вабоху»
(95) первой главы Книги Бытия,
что
Розеннвейг
и
Бубер
(96) переводят так: «Мир
был
путаницей и нераз-
берихой». Тем самым корректно передан смысл «хаоса». Теперь же пись-
мо начинает служить мировому дому, фараону, и теперь мир можно опи-
сать, мир становится космосом. В самом слове «описание» ты еще стал-
киваешься с неким двойным смыслом: с одной стороны, с сегодняшним
греческим безразличием, всему дающим дефиниции, а с другой — с воз-
буждающим
исписыванием
самого космоса в Египте. 1. Хаос. 2. Пись-
мо. 3. Космос.
Вот
что должен признать тот, кто стремится избавиться от
заблуждений диалектики Гегеля и Маркса. Эти логические заблуждения
запирают двери, ведущие к изначальному миру как племени, так и «тер-
риториального царства». В третьем издании моей книги «Европейские
революции» (97) я показал, что сам Сталин в конце своей жизни неожи-
данно, как кажется, разгадал и отбросил эти заблуждения Гегеля и Мар-
242