Розеншток-Хюсси О. Язык рода человеческого

Подождите немного. Документ загружается.

жмется

по-разному. Во втором евангелии такой формой выражения слу-

жит его краткость: у Марка всего 677 стихов, а не 1072, как у Матфея.

Мне хорошо известно, что называлось много причин такого сокращения.

Но любой стилист знает, что краткое изложение темы обычно предпола-

мет

большую уверенность автора, чем пространное. Каждый автор дол-

жен

задним числом производить сокращения. Для Петра, вдохновителя

Марка,

дело, должно быть, уже не требовало такого детального обосно-

Нмния.

Там,

где

Матфей передает

все

речи целиком, Марку позволено

Ы.ыо

ограничиться немногочисленными замечаниями. В Риме и римс-

ком

мире многое из локальных событий, происходивших в Палестине,

просто

не интересовало читателей.

Зато Лука спокойно пишет два тома для своего дьякона, даже

ссы-

лмнсь

на

других повествователей.

Мы

можем представить

себе,

как он

сидит в комнате, полной книг и документов, словно

«Иероним

в ке-

лье»,

и пишет для своего ученика

Феофила,

располагая свободным вре-

менем, необходимым для раздумий; при этом он, в отличие от Матфея,

не испытывает ни напряжения, ни нужды, ни чувства опасности, и не

находится

в общине, удалившейся в катакомбы, в состоянии зависимо-

(И1

от Петра, будучи подстегиваем его безудержной горячностью, как

жжелось

писать Марку. Что за грандиозное изменение произошло с

Матфеем, первым поверенным в делах нового мира Иисуса перед ли-

цом огромного мира Библии, обращающимся к своим противникам, а

ем — с дьяконом и секретарем Петра, который старался воздать дол-

жное авторитету этого князя апостолов, и далее с Лукой, который пос-

ле смерти своего наставника Павла получил возможность свободно

учить

доверчивого юного ученика! Но грядет еще большее усиление ар-

шкулированности.

Ибо когда Иоанн диктовал своему секретарю-греку,

ом был свободен от всех земных привязанностей и обязательств. Не

(>ыло

уз,

обременявших Матфея, поскольку

он

обращался

своим вра-

I.IM;

Марка, ибо он должен был следовать за Петром; Луку, обязанно-

учить. Высшая степень художественных способностей, сила прови-

ден,

и размышлять сочетаются у Иоанна с ребяческой чрезмерностью.

Несмотря

на сильнейшую взволнованность, Иоанн старается уточнить

щи

имнейшие

детали предания. Иоанн начинает с возвышенного

выс-

K;I

(мвания:

«В начале было Слово» и, тем самым, дополняет

заключи-

н-ш.ную

фразу евангелия от Матфея: «Я с вами во все дни до скончания

пека».

Таким образом, вместе они объемлют конец и начало! Но пове-

i-снование

Иоанна не исчерпывается торжественным ясновидением

киозь

времена, а звучит в тоне юношеского восторга, порожденного

ш-ликолепием

середины, оно раздается посреди прекрасного мира! «И

i-амому

миру не вместить бы написанных об Иисусе книг». У Матфея

пера начинается в трепете с неоспоримого положения: «Иисуса можно

но

праву назвать «сыном Давидовым и

Авраамовым».

Когда пишет

Иоанн, вера уже превратилась в океан, для плавания по которому ко-

р.иино

верующих предоставляется бесконечное время.

В сравнении с исполненным властной мужественности приказанием,

еда

иным

Петром Марку, — «выражайся короче», «достаточно», «сказан-

ною

довольно»; с размеренно-повествовательным «как я уже сказал»

Луки; с «я могу рассказывать еще и еще» Иоанна, Матфей явственно не-

333

сет бремя глубочайшего одиночества, поскольку он является первым. И

все же поверхностному взгляду самым одиноким может показаться

Иоанн, пишущий в крайнем уединении, тогда как Лука, как академичес-

кий исследователь, надежно обосновался в своем кабинете, Марк живет,

по крайней мере, под защитой общины верующих, а Матфей противо-

стоит сонму врагов, пытаясь быть ими услышанным. Но одиночество

или уединение по отношению к языку —

это

нечто иное, чем одиноче-

ство, порожденное отсутствием чисто физического контакта. Мы можем

быть одинокими в Нью-Йорке, а на вершине горы ощущать полное ду-

шевное единение. Четыре евангелия показывают, как язык, стиль или

артикуляция создаются степенью нашего нравственного одиночества или

братства.

Мытарь и грешник Матфей должен был предстать перед всей синаго-

гой и иерусалимским храмом в мантии адвоката. У них есть власть, а он

изгой или, по крайней мере, человек подозрительный. Сравним с ним

Иоанна: Иерусалим, священный город, в первой главе его евангелия с

абсолютной уверенностью характеризуется как «мир» и «тьма». Нам это

кажется естественным: ведь когда Иоанн писал, этот город был разру-

шен. Иоанн жил уже в испытывавшей новый подъем Церкви, вместе с

ним видящей свет, принимающей Слово, с юношеской энергией стремя-

щейся вперед, чтобы радостно приветствовать пришествие Господа и Его

вступление во владение своей собственностью. С точки зрения Иоанна,

одиночество подобает Сиону, а не ему. Матфей писал, когда зубцы на

стенах Сиона еще гордо взирали на него сверху вниз. Когда он произно-

сил свою защитительную речь, он едва ли мог надеяться далее мирно

жить в Иерусалиме. Он был странником, идущим по дороге, которая вы-

водила его за пределы старого порядка. Евангелие от Матфея — это про-

щальная речь, последняя попытка убедить Иерусалим, что тот убил пра-

ведника, поскольку евреям не хватило терпения ждать радикального из-

менения в методах, которыми Бог управляет миром.

Однако именно это непрестанное пророческое ожидание было един-

ственным raison d'etre (22) Израиля в самой середине мира. Очевидно,

поэтому благовествование Матфея должно было одновременно воздать

должное законной функции Иерусалима и открыться навстречу новому

летоисчислению. Всякому известно, что Матфей приводит множество

мест из Библии. Но просто знать об этом недостаточно. Поскольку он

был первым автором евангелия, в его распоряжении не было Нового за-

вета и даже никакой из его частей, которые давали бы ему право или

полномочие называть Библию его времени Ветхим заветом. То, что кто-

то цитирует Библию, не должно производить на нас никакого впечатле-

ния. Даже дьявол может цитировать Священное Писание. Языковое зна-

чение первого евангелия заключено в чем-то другом. Когда Матфей пи-

сал это евангелие, он преобразовал Библию своего времени в Ветхий за-

вет. По мере того, как он писал, Библия Израиля превращалась в Ветхий

завет. Для всех читателей Матфея это стало свершившимся фактом. Для

самого Матфея это было свершением, какого он не осознавал до тех пор,

пока оно не состоялось.

В процессе составления своего евангелия Матфей переходит от речи

иудея к речи неиудея. Текст прозрачен. В первой главе Матфей начина-

334

так: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына

Авраамова».

той же главе, в стихе 21, говорится: «Иисус спасет людей Своих от гре-

хом

их». Иными словами: мы находимся в Израиле, ибо Матфей, как

представляется, не считает необходимым объяснять местоимение «Свой»

(23) в выражении «людей Своих». Но в последней, 28 главе красноречие

Матфея увлекает его за пределы иудейского мира. И когда дело доходит

до повествования о махинациях еврейских священников и старейшин,

он пишет: «И произнеслось слово сие между Иудеями до сего дня». Здесь

сами иудеи уже больше не разделяются на верующих и не верующих в

Христа. Иудеи как таковые находятся вне семьи Матфея. Разделяющая

Их преграда в главе 28 является бесконечно более высокой, чем в главе

Изливающийся

поток сведений, почерпнутых из собственного опыта,

Поток воспоминаний изменил сознание самого пишущего. Каждый дол-

жен был бы в процессе написания книги становиться другим человеком.

и один хороший профессор литературы не станет отрицать этого ста-

ноиления,

совершающегося под влиянием литературного творчества.

Книга, являющаяся плодом прожитой жизни, отделяет человека, кото-

рый ее пишет, от того периода его жизни, в котором она возникала. Пло-

ды

неизменно знаменуют собой целую эпоху, поскольку их сбор завер-

шает круговорот времен года: осень делает весь предшествующий год

безвозвратно

прошедшим. Мудрость нашего предания заключена в том

факте, что в первом евангелии человек, пишущий об Иисусе, благодаря

(.поим

писаниям выходит за пределы Израиля. Таким образом он

откры-

iiaeT

перед своими читателями реальность того обстоятельства,

что

пи-

са

i1,

«об Иисусе» означает низводить Библию до уровня Ветхого завета.

'•Этого

нельзя было достичь с помощью обоснований. Умный юрист мо-

жет привести доказательства своей правоты, опираясь на утверждения,

1аконные

притязания и цитаты, но при этом остаться совершенно рав-

нодушным.

Многие люди написали различные статьи, логически совер-

шенные трактаты о христианстве, чтобы обосновать или опровергнуть

его

притязания. Это не делает их евангелистами. Евангелист — это чело-

иск,

который, говоря об Иисусе, изменяет свое собственное сознание.

('ам

находясь в движении, он вовлекает в такое же движение других.

Г'.пангелие

от Матфея дает начало тому процессу, благодаря которому

мир и Израиль начинают выглядеть иначе. Ибо христианство — это мир

в том виде, в каком он пребывал всегда, но дополненный смертью Иису-

са. Евангелие от Матфея было первым свидетельством тому, что одно это

дополнение к миру вызвало бы преобразование мира языка, что в све-

II-

>того

события все вещи этого мира следовало бы переписать заново.

Ибо разве Матфей, веруя, не начал с чисто библейского обоснования?

1'ачне

он не начал писать среди «своего» народа или вместе с ним? Со-

иременные

читатели очень часто скучают, читая первую главу еванге-

лия от Матфея, поскольку генеалогия, начинающаяся с Иосифа, Дави-

да и Авраама, представляется совсем неважной. Но без этого Матфей

сам не смог бы подойти — или подвести своих христианских читате-

лей — к тому пункту, где «его» народ перестает быть его народом или

народом

его читателей!

Матфей писал свое евангелие как честный и прямой человек, делаю-

щий свое дело несмотря на постоянную угрозу для жизни и, тем самым,

335

рискующий утратить свою принадлежность к еврейскому народу. Он из-

менил значение Библии, осознав, что она больше не является последним

словом. Последняя фраза его евангелия — критики объявили ее непод-

линной, поскольку она и в самом деле помешает нас на новую почву —

выражает этот факт очень просто: «Крестите их во имя Отца и Сына и

Святого Духа». В отличие от Библии, являющейся последним словом для

иудеев, нам говорится, что Иисус будет с

нами

до скончания века. В этом

единственном предложении короткая земная жизнь Иисуса неожиданно

приобретает такое монументальное значение, что маленькое дополнение

к миру, каким, в лучшем случае, кажется эта жизнь, неожиданно выра-

стает до огромных размеров. Это дополнение, высказанное одной этой

фразой, всей своей тяжестью ложится на плечи читателя. Одна эта жизнь

своим весом удерживает в равновесии чаши весов истории человечества;

на другой чаше находятся времена от Адама до Авраама и Давида и да-

лее — вплоть до дней Ирода. В этом предложении, осмеливающемся го-

ворить обо всей грядущей истории как о развивающейся отдельно от

иудейской Библии, евангелие становится евангелием в полном смысле

слова, поскольку лишь теперь прошлое становится прошлым, а Биб-

лия — Ветхим заветом. Это тем более примечательно, так как Матфей,

несомненно, не имел никакого понятия о судьбе своей книги. Поскольку

сперва он писал на еврейском, а не на арамейском языке (24), он едва ли

мог ожидать, что благодаря переводу она будет сохранена в качестве пер-

вой книги греческого канона (25).

Теперь мы можем двигаться непосредственно дальше и сосредоточить

наше внимание на драме, совершающейся в рамках каждого евангелия,

так, как мы это сделали по отношению к евангелию от Матфея. Начнем

с Луки. Матфей открыл, что Библия является Заветом ушедшего прошло-

го. У Луки обе книги, евангелие и Деяния апостолов, взаимосвязаны и

образуют внутренне единую драму. Апостол Павел не знал Иисуса во

плоти и не придает никакого значения цитированию его высказываний.

И все же апостол Павел достаточно вооружен для того, чтобы возвещать

евангелие с силой «сердца мира» в качестве «правой руки Иисуса», как

его называли позже. Евангелие от Луки и история деяний апостолов в

совокупности раскрывают неповторимую суть Христа. Апостол Павел и

Иисус, Христос во плоти и Христос в апостоле Павле — вот опоры того

моста, который Лука воздвигает к своему собственному изумлению. Вне-

запное завершение истории деяний апостолов часто подвергалось крити-

ке. Но можно ли считать «отрывочной фразой» слова, какими заканчи-

вается евангелие от Луки: «И они поклонились Ему, и возвратились в

Иерусалим с великой радостью, и пребывали всегда в храме, прославляя

и благословляя Бога»? Его история деяний апостолов заканчивается так:

«И жил Павел целых два года на своем иждивении и принимал всех при-

ходящих к нему, проповедуя Царствие Божие и уча о Господе Иисусе

Христе беспрепятственно со всею радостью» (26). Отметьте себе дважды

повторенное слово «радость», завершающее обе книги и, тем самым, по-

зволяющее установить их самобытную внутреннюю связь. А теперь по-

смотрим на их начало: евангелие начинается с рождения Иисуса, а исто-

рия деяний апостолов — с рождения Церкви. Рождение и радость — это

в обоих случаях начало и конец. Там, где у Матфея мировой процесс де-

336

ласт из иудеев человечество, у Луки тот же самый мировой процесс де-

и.-к'т

из

Иерусалима Рим.

здесь

мы не

уловим смысла Священного

Пи-

амия,

если будем обращаться с ним как с «материалом». Смысл Писа-

ния

состоит в том, чтобы побудить нас ощутить изнутри преобразование

собственного

образа мыслей. Никакой коммунист не является материа-

листом в такой же степени, как критик Библии.

То, что в конце апостол Павел оказывается в Риме и что теперь храм

i-iопт

там, вызывает удивление у самого Луки. Правда, в одном справоч-

нике по современной литературе уже в первой фразе говорится: «Мы

пишем

книги,

чтобы зарабатывать деньги». Там, где все определяется

именно

этим, автор бесстрастно, расчетливо и насмешливо придумыва-

ет уловки, которые должны заставить покупать его книгу. Служитель

Слова в том смысле, как это понимает Лука, должен писать, поскольку

иначе ему не постичь собственного сердца. В апостолах Петре и Павле

тот Христос, который был в Иисусе, жил уже для второго поколения лю-

дей. Мученичество апостола Павла не принадлежит к раскрытому Лукой

ходу

развития и прогрессу. Тезис, будто история деяний апостолов оста-

лась незавершенной и должна была бы заканчиваться смертью апостола

(аила,

настолько же глубокомысленный, как фантастическое предполо-

жепие

Виламовиц-Меллендорфа (27), что «Илиада» Гомера должна была

(>ы,

собственно, заканчиваться или действительно заканчивалась смер-

ыо

Ахиллеса. Лука открыл удвоение, победу над последовательностью

поколений, обусловленную действием Святого Духа, и по мере продви-

жения вперед обнаружил, что его сообщения об Иисусе во плоти в Из-

раиле (Деян. 1:2) и о деяниях Святого Духа среди язычников (Деян.

28:29) оказались параллельными. Но точно так же, как апостол Петр на-

гоял

на том, чтобы Марк не воздавал ему никаких почестей, Лука пи-

сал не во славу апостола Павла, а во славу Господню. Если бы в конце

истории деяний апостолов он сообщил о смерти Павла, — примерно так

же, как если бы в конце «Илиады» говорилось о смерти Ахиллеса, — то

признание Святого Духа в качестве «еще раз пришедшего Христа» было

l)i.i

упразднено. Но почему задачей Луки стало сопряжение воедино двух

поколений

— поколения Иисуса и поколения апостолов? Почему следо-

иало

провести параллели, с одной стороны, между крещением огнем на

Гроицу

и рождением младенца в Вифлееме, а с другой — между

путеше-

стнием

апостола Павла по языческим землям и благовествованием Иису-

са в Иерусалиме? Причину этого усмотреть нетрудно. Сам Лука писал

для

христианина второго поколения. Между ним и Феофилом существо-

пала духовная проблема отцов и детей — так же, как она существовала в

отношениях между Иисусом и апостолами. Унаследованного христиан-

i»a

не существует; но, несмотря на это, христианство кажется чем-то

достающимся нам по наследству. История деяний апостолов, написан-

ная Лукой, протекает параллельно евангелию, поскольку Феофил должен

быть

превращен из наследственного или традиционного христианина в

человека, впервые и непосредственно внимающего Духу. Поскольку со-

чинения Луки перебрасывали мост между двумя поколениями, его пове-

ствование побуждало его читателя,

Феофила,

думать о собственных де-

тях. Ведь в той мере, в какой Луке удалось выявить параллели между

(.-вангелием

и историей деяний апостолов, в той же мере ему удалось пе-

337

ребросить мост от Феофила к грядущей Церкви. У современного читате-

ля могут возникнуть сомнения относительно того, следует ли ему присо-

единяться к этой логике. Отчего же Феофил должен был учить своих де-

тей и внуков иначе только потому, что прочитал о параллелях между

евангелием и историей деяний апостолов, Иудеей и империей, Иеруса-

лимом и Римом? Какое отношение имеет эта книга к нашему собствен-

ному поведению? Современный человек вправе испытывать здесь неко-

торые колебания. Для нас чтение не является фазой действия, но для

Феофила чтение было чем-то иным. Сначала евангелия доверительно пе-

редавались из уст в уста. «Путь», как называлась новая

жизнь,

был тем

путем, на котором люди общались и говорили друг с другом. Христианин

первого столетия оказывался выведен на дорогу жизни, и на этом пути

ему сообщали о тех вещах, которые были необходимы, чтобы сделать его

миссионером, свидетелем, исповедником веры, а в случае необходимо-

сти — и мучеником. Слушать означало не что иное, как совершить пер-

вый шаг к тому, чтобы вести повествование дальше. Речь шла не о лю-

бопытстве, а о спасении. И оно осуществлялось посредством глупости

устного возвещения. Поэтому потрясающая новизна письменного еван-

гелия заключалась в том, что нечто написанное вообще должно было

быть возведено в ранг евангельской истины.

Христос ничего не писал (28). И вся истина Креста основывалась

на этом — на этой почти нечеловеческой вере. Кто из нас отважился

бы доверить свою величайшую истину неразумию неверующих сосе-

дей? Но с тех пор как такая попытка однажды была предпринята, это

стало определенным примером. И письменное слово было признано

второстепенным. Оно было хуже, менее желанным, менее заслужива-

ющим доверия, нежели устное возвещение. Мне кажется, мы еще мо-

жем живо представить себе, как Матфей писал, обливаясь кровью,

потом и слезами, и при этом вымаливал прощение за то, что пользу-

ется чернилами. Он нуждался в полном оправдании. Ибо в его время

считалось, что именно «один из падших ангелов обучил человечество

письму, а потому вплоть до сегодняшнего дня сделал многих людей

грешниками. Ибо люди не были созданы для того, чтобы доказывать

свою веру чернилами и пером» (Книга Еноха, 69:10). Я полагаю, что

Матфей, потрясенный тем, как Стефан (29) был побит камнями, ос-

мелился возвратиться на узкую тропу использования чернил и пера.

Именно первая кровь мученика сделала допустимым применение чер-

нил также и в новом человеческом союзе. Я делаю этот вывод на ос-

новании того, что великая речь Стефана перед священниками нашла

отражение в первой главе евангелия от Матфея (ниже мы остановимся

на этом подробнее).

Жертва первого мученика сделала весомыми письменные свидетель-

ства первого евангелиста там, где без Стефана его слова показались бы

в высшей степени подозрительными. Великое ручательство Стефана за

свершающееся претворение Духа в новые образы необходимо было спа-

сти. После

того

как Стефан отдал за это свою жизнь, новую весть уже

нельзя было бы осквернить пером. Письменные евангелия были допуще-

ны на новый путь только с внутренним сопротивлением. Впрочем, они

были предназначены для чтения вслух.

338

Наш ум настолько извращен, что мы спрашиваем всех и каждого:

«Почему ты не пишешь?» Но с первыми приверженцами нового Духа

дело обстояло наоборот: «Должны ли мы писать? Можем ли писать? По-

зволено

ли нам писать?» И истина связана с таким целомудрием наше-

го духа, которое стало теперь встречаться реже, чем целомудрие тела.

Когда мы должны

писать?Тоща,

когда опасность угрожает нашей соб-

ственной жизни или жизни других людей, в состоянии самозащиты, в

ситуациях, когда самооборона оказывается единственным способом со-

хранить себя. Мы должны говорить, писать, учить и свидетельствовать в

том

случае,

если мы или наш душевный покой без этого оказались бы

уничтожены. Новый стиль создается лишь под сильнейшим давлением.

Матфей обрел право использовать свое перо как меч тогда, когда кровь

мучеников обагрила землю Палестины. Так же и Марк писал тогда, когда

арена и крест ждали в Риме Петра.

Наше утверждение сводится теперь к тому, что Лука писал в состоя-

нии подобного возбуждения или под таким же давлением. Осознать это

не так-то просто. Он не жил в центрах наибольшей опасности. Он к 84г.

после

Рождества Христова уже достиг почтенного возраста — где-то в

Греции, как нам сообщает об этом канон евангелий, — и его стиль на-

столько нравился Эрнесту Ренану (30), что тот назвал евангелие от Луки

прекраснейшей книгой, которая когда-либо была написана. Что же, по

духу Ренан был греком, и его похвала может смутить нас, поскольку гре-

ка воодушевляет все игровое и

простое.

Суровое и серьезное мешает ему

как нечто недостаточно элегантное.

И в самом деле, давление, испытываемое Лукой, сильно отличается от

напряжения, порождаемого очевидной опасностью, грозившей Матфею

и Марку. Лука, по-видимому, располагал свободным временем, когда

исследовал истоки своей веры. Но Лука также привнес в мир историог-

рафии некую новую и специфическую силу давления. Хроники запечат-

лели временную последовательность событий из жизни Рима, Пароса и

Афин. Историки писали о духе Рима, благодаря которому он за пятьде-

сят лет завоевал мир, или о духе афинян эпохи

Перикла.

Соответствен-

но, различные книги Ветхого завета свидетельствуют о специфическом

менталитете определенного периода. Книги, приписываемые Моисею,

Песнь Песней, Книга пророка Иеремии, Книга Судей, Книга Царств —

все они служат свидетельствами перехода единого Духа в определенные

конкретные формы выражения.

Однако первое предложение евангелия от Луки изменяет это. Темой

становится межвременной характер Духа: одухотворенность означает

способность осуществить перенос, трансляцию; обратив внимание на этот

стык между временами, Лука стал первым человеческим существом, спо-

собным видеть сразу дух каждого из двух периодов и воплощать его в

слова в качестве подчиненного единому Духу. Он стал «служителем Сло-

на», «minister of the word», — «minister» в греческом языке означает «по-

винующийся»,

«обязанный служить»; он возложил на себя обязанность

служить Духу всех духов.

Подлинное значение выражения «Святой Дух» будет утрачено, если

мы не станем твердо придерживаться того понимания, согласно которо-

му он открывает навстречу друг другу духи различных времен.

Какая-

339

нибудь мирно существующая человеческая группа может в радости, гар-

монии, дружелюбии и доброте обладать истинным духом, не обладая

Святым Духом, но в наше время мы обычно рассматриваем добрый и

злой духи так, словно они находятся на одной плоскости. Для Луки свято

лишь то, что имеет власть над многими модами, или способами поведе-

ния, присущими разным эпохам. Эти моды каждой эпохи, эти духи вре-

мен являются подлинными и действительными. У каждого поколения

свой гений. Гений Иисуса был элементом его собственной, неповтори-

мой жизни. Гений Гёте — автора «Страданий молодого

Вертера»

— был

обусловлен временем. Но Святой Дух — это, так сказать, гений во вто-

рой степени. Бог — это отец всех духов. Открытие Иисуса состояло в

том, что одной гениальности недостаточно. И вот он принес в жертву

свой гений, свой собственный дух ради мира между духами всех вре-

мен. Его вкладом в историю было отнюдь не его тело, — как много сол-

дат принесли свои тела в жертву духу своих национальных героев!

Иисус пожертвовал своим гением, так как он был преисполнен реши-

мости разрушить бесконечное возобновление круговоротов в делах и

призваниях людей. Ему надоели духи всех времен, включая и его соб-

ственный гений. По этой причине он не написал никакой книги. Ибо

он испытывал потребность обратить друг к другу сердца всех поколе-

ний, невзирая на моды их времен и даже на свою собственную моду!

Так об этом сказано у Луки (23:46).

Лука был первым человеком, получившим исключительную возмож-

ность отобразить это изменение значения духа в книге, состоящей из

двух частей. В обоих написанных им томах показано, как Дух возвыша-

ется над духами. О гении шествия Иисуса по Иудее и о гении, выража-

ющем себя в деяниях апостольской эпохи, сообщается как о гранях про-

явления единого Духа. С тех пор люди начали требовать от своих исто-

риков, чтобы они сообщали им больше, чем об одном периоде развития.

Если за духами различных периодов мы не чувствуем воздействия едино-

го Духа, история не способна воодушевить нас. Тогда история мертва, а

играть могилами прошлого опасно. Нелепо подражать какому-либо ве-

ликому человеку или великому деянию, и это оказывает парализующее

действие. Но история является благом и позволяет нам восстать из мер-

твых, если мы проникаем по ту сторону фактов повседневности и ясно

представляем себе ту сумму жертв и творческих сил, которая скрыта за

каждым хорошо известным нам мелким фактом. Знание исторических

фактов приносит вред, если мы не усматриваем в них их сути в качестве

либо порожденных вдохновением, либо развращающих.

Каждый великий историк после Луки признавал существование мно-

жества духов времен и предпринимал попытку выявить действие в них

единого Духа.

Фукидид

еще не мог этого сделать, и еще менее на это был

способен Тит Ливии.

Лука одержал первую победу над духом времени и традицией опреде-

ленной страны. В его книгах было проведено различие между, — выра-

жаясь современным языком — гением и духом, а говоря на его языке, —

между Духом и многими духами.

Этого триумфа нельзя было добиться с помощью теоретических

рассуждений «о» Духе. Это должно было произойти противоположным

340

образом, путем открытого признания — при всякой возможности -

многообразия времен и мест. Слово, прежде принадлежавшее особым

ландшафтам и особым временам, теперь оказалось Единым на Восто-

ке и на Западе, с Иисусом на земле и с воскресшим Христом. Слепой

фанатизм какой-либо школы мысли или национальной литературы,

равно как и усердие читателя Луки Феофила, теперь были «проясне-

ны» и «очищены». Феофил получил предупреждение, что в каждом

поколении Дух может порождать из своих чресл новые формы. Гений

эпохи не может быть ложно истолкован в качестве Духа

Божия.

Ибо

у нас есть будущее ровно настолько, насколько мы познали наше про-

шлое. Нашим символом веры могут быть только будущее и история

вместе!

Если кто-то желает исчезнуть вместе со своим временем, ему

никто не может помешать или оспорить само это желание. Мы сами

выбираем временные границы нашей роли на земле. Поскольку Лука

предоставил Церкви, в которой находился Феофил, предысторию, со-

стоявшую более чем из одного периода и одного гения, он одновре-

менно дал всем христианам последующую историю, выходившую за

пределы их собственного периода и их собственного времени жизни.

Право истории вообще придавать нам форму зависит от той победы,

которую одерживает власть переноса во времени над властью каждой

отдельно взятой эпохи. Это убеждение, несомненно, жило в душе Сте-

фана, Матфея и их Учителя. Но Луке удалось воплотить эту истину в

литературном документе. Эллада рассказала о Геракле, но о продолжа-

ющемся бытии Духа мы знаем только со времени Луки. Святые — это

не

герои!

Гений и дух каждого отдельного времени рассеивались в их обособ-

ленности. Наивная преданность духу собственного fin du

siecle

(31) ввер-

гла Европу в две разрушительные войны. Люди отдали себя на произвол

своего времени. И дух времени превратился в демона. До тех пор пока

мы считаем, будто каждое время обладает своим собственным духом, мы

будем снова и снова вместе с «гитлерюгендом» оказываться в самой

гуще

кровавой резни.

И если мы ожидаем, что Святой Дух существует как бы в некоей теп-

лице вне времен года человеческой души, мы закончим стерилизацией и

превратимся

в ничтожества. Нам следовало бы приучить себя к тому,

чтобы думать о каждом поколении как о теле времени, а о Духе — как о

Кдином

Духе, связующем между собой все эти тела. Потребовалось вре-

мя продолжительностью 1900 лет для того, чтобы научиться этому.

Вплоть до наших дней словосочетание «тело времени» остается непри-

нычным.

Но сегодня это — наиболее точное выражение и наиболее точ-

ное воспроизведение того, как Лука описал духов, и того, как они были

преодолены Святым Духом. Только тогда, когда наши времена станут

телами времени, — и только в случае, если это произойдет, — мы осуще-

ствим то, о чем сообщает Лука в своей двойной книге об Иисусе и апо-

столах. Тогда было уничтожено господство богов-ровесников: Зевса и

["еры.

У божественного человека много возрастов! Когда Иисус говорил:

«Дела, которые творю я, и вы сотворите, и больше сих сотворите» (32),

он был божественным. И он был божественным тогда, когда уступил по-

ловину своей жизни апостолам.

341

Поколение Феофила, читавшее Луку, пережило падение Иерусалима

и переход от апостольской эпохи к епископской. Отличительной чертой

Церкви является то, что в ней одна эпоха следует за другой в захватыва-

ющем дух темпе. То, что в наши дни протестантизм подверг критике, го-

воря о быстром распаде первоначального христианства, является доказа-

тельством принципиально важного представления Луки о постоянно

продолжающемся и вечно претерпевающем изменения переносе Духа.

Мученики, епископы, исповедники веры, апологеты, отцы Церкви, мо-

нахи, отшельники, миссионеры — все эти виды движения к святости в

быстрой «смене декораций» следовали за деяниями апостолов и еванге-

листов, учителей и пророков первого поколения Церкви. Я был бы скло-

нен обратить аксиому Лютера о ценности первоначального христианства

в ее противоположность и сказать, что я не мог бы верить в Святой Дух,

если бы он не изменял немилосердно формы своего выражения. Нашей

заботой снова является обеспечение того, чтобы быть в состоянии пере-

ходить от гения к гению и при этом оставаться объединенными в Еди-

ном Духе. С каждым столетием это становится все труднее, и нам надле-

жит в разумной степени дозволить нашим молодым людям оставаться в

некотором неведении, чтобы их гений не был подавлен. Но мы все дол-

жны продвигаться вперед, исходя из единого Духа и невзирая на много-

образие времен и пространств.

Это проливает свет на ход событий в евангелии от Марка. Как и

евангелия от Матфея и Луки, евангелие от Марка — это победа над

опасностями времени. Петру было поручено пасти овец. Иоанн в кон-

це своего евангелия испытывает большое воодушевление по поводу та-

кой задачи, и в этом он согласен с Матфеем. Однако если бы Петр, ве-

личайший из апостолов, слишком явно рассматривался как равный

Иисусу, это поставило бы под угрозу истинное соотношение между

Иисусом и апостолами. Поэтому именно Марк в качестве помощника и

секретаря Петра должен был раз и навсегда удостоверить единствен-

ность Христа как Сына Божия. Петр, трижды отрекшийся от Господа,

должен был оспорить то, что он, Петр, представляет собой нечто боль-

шее, нежели просто грешного человека. Если это можно было доказать

применительно к Петру, князю апостолов, то для всех христиан это на-

всегда стало бы свершившимся фактом. Что же, Марк сослужил имен-

но такую службу. Он начинает просто с утверждения, что Иисус — Сын

Божий, а заканчивает указанием на бесконечный поток исполнения

миссии, состоящий из «служителей», которые повинуются Слову, а не

Петру или какому-либо другому авторитету во плоти. Этот негативный

процесс сложнее проследить у Марка, чем выявить подобный негатив-

ный процесс у Матфея. У Матфея Ветхий завет представляет тот поря-

док, который предшествовал Иисусу. Когда Иисус пришел и принял

власть, Дух покинул Израиль. У Марка обнаружилось, что один толь-

ко Христос был и останется Сыном Божьим. Все грядущие поколения

были подчинены этому единственному воплощению, поскольку даже

Петр по сравнению с этим Сыном Божьим отошел на лежащую беско-

нечно ниже ступень. Процесс, происходящий в евангелии от Марка, за-

щитил Иисуса от будущего. Одержана победа над стремлением воссла-

вить Петра, и все попытки такого прославления предотвращаются.

342