Розеншток-Хюсси О. Язык рода человеческого

Подождите немного. Документ загружается.

ки

— выступает ли этот человек в качестве последователя, внимающего

призыву долга, либо в качестве некоего любящего «Я», которого моя

душа зовет по имени, либо в качестве «Тебя», больного, охваченного на-

деждой

на выздоровление, либо, наконец, в качестве мыслителя, осу-

ществляющего в самом себе категорию свободы и свободно противосто-

ящего тем законам, какие его мышление приписывает природе, — до тех

пор, пока человек не приобрел, по крайней мере, один из этих четырех

видов

опыта, он не использует

язык

для разумных целей. Язык без со-

ответствующего опыта всегда буйно разрастается, как сорная трава в

саду. Как только были написаны евангелия, эта никак не связанная с

опытом болтовня начала мешать постижению тех новых фактов, на ко-

торых основывается существование Церкви. Такое мешающее воздей-

ствие было названо

«гносисом».

Люди пытались выдумать для себя не-

кую новую жизнь, не будучи прежде захваченными ею, — будь это при-

знание,

послушание, страсть или изменение состояния души. Если бы

четырех евангелий не было, то вся история в Палестине не сумела бы

противостоять наплыву гностиков. Гносис начался с Симона Мага, ко-

торый бродил в то время, когда «кровь мучеников еще обагряла Палес-

тину». Несмотря на это, он возвестил, что маленькая блудница отныне

является Марией, а сам он теперь Спаситель. А закончился этот наплыв

Маркионом,

не признававшим никакого другого евангелия, кроме на-

писанного Лукой, и заявившим, что оно упало прямо с неба. Так что

у нас есть все основания вместе с Гарнаком (77) рассматривать «Четы-

ре евангелия» в связи с вопросом о том, насколько они защитили нас

от гносиса. Библейский критицизм воспринял это недостаточно серьез-

но и вместо этого буквально «растерзал» евангелия, доискиваясь до

мельчайших деталей. Но «Четыре евангелия» защищают и нас — так же,

как христиан, живших в 150-180 гг. от Рождества Христова (78).

Гностик отделяет повседневную жизнь писателя или учителя, апосто-

ла или оратора от содержания их писаний. Иными словами, гностики не

проникли в область опыта, в границах которой сам говорящий человек

стал плодом уст, а его сердце представляет собой уста других сердец. В

наши дни гносис распространился по всему миру. Сами церкви пол-

ны гносиса. Пацифизм основан на гносисе как попытке познать мир до

того, как нас самих изменило обращенное к нам слово согласия. В те-

чение последнего столетия любовь между мужчиной и женщиной была

последним оплотом,

защищавшим

нас от скатывания к гносису. Бла-

годаря словам Джульетты, обращенным к Ромео, не один мужчина де-

вятнадцатого

столетия научился — пусть и смутно — сознавать себя тем,

кто вызван устами души, которую он любил. Следующие поколения,

идущие за этим последним столетием великих людей, исполненных

любви, — от Гёте до

Сельмы

Лагерлеф (79), — похоже, не слушали ни-

чего, кроме призыва к оружию. Жизнь спасается любовью. Дух перено-

сит любящих людей через опасности. Но если любовь низводится до

уровня секса, то Дух, по-видимому, принимает вид военного воодушев-

ления, и возможно, что добровольцы, ушедшие на войну 1914 г., в вос-

приятии этого призыва нашли единственное для своего времени проти-

воядие

против гносиса «Волшебной горы» (80). Эти добровольцы 1914 г.

любили

смерть!

По этой причине понимание структуры евангелий не

373

является роскошью. Учителя старых и молодых, девушек и юношей, по-

губят своих слушателей, если по-прежнему будут сидеть в кресле судьи

и выносить абстрактные приговоры, используя цифры статистики и

систематизированные понятия. Многократно оклеветанный Генрих

Трейчке

(81)

был великолепным учителем, ибо когда он описывал ужас-

ные телесные страдания и духовное самообладание французского госу-

дарственного деятеля Ришелье, он не пытался удержаться от слез. Ни

один учитель не вправе учить, если он не способен испытывать, по

крайней мере, одну из четырех страстей языка. Ибо в противном случае

он не понимал бы тех условий, при которых речь только и имеет смысл.

Слово «свобода» никогда не сможет заменить ему опыт освобождения. В

наши дни слово «хороший» — а отнюдь не опыт постижения того, как

из плохого возникает лучшее, — и, что особенно ужасно, любезность по-

чти всегда заменяют образованным людям страстную потребность лю-

бить, а ловкое приспособленчество должно уметь заменить личное уча-

стие. Поэтому вполне оправданы усилия по осознанию смысла языка.

По этой причине я еще раз прошу читателя запастись терпением.

Ибо сегодня более не достаточно просто понимать отдельные евангелия.

Лишь все вместе мы можем сдерживать переливающий из пустого в по-

рожнее рассудок гносиса, который сейчас называется библейским кри-

тицизмом, психологией, исследованием мифологии или экономичес-

ким материализмом, и сделать это, исповедуясь в наших собственных

потрясениях и кризисах веры. Существуют ли такие пути, на которых

мы, несмотря на искусства и науки нашего времени, обращаемся к Кре-

сту грамматики? И в самом деле, новые пути открываются сразу же, как

только мышление возвращается к тому, чтобы отказать нам в предостав-

лении своей «непоколебимой точки зрения». Дозволь нам признать, что

по характеру ты подобен потоку, разворачивающемуся во времени, тре-

бующему длительных промежутков времени. Не «дано» никакой исти-

ны вне долгого пути страданий, ведущего от вечности Бога в мир. И ни

одно мгновение твоего рассудка не может быть взаправду пережито или

помыслено

тобой, если ты не причастен к вечности Духа. Ты никогда

не должен позволять своим взглядам застывать и превращаться в миро-

воззрение. Твоя устойчивая картина мира, твой предельно умный ана-

лиз, твое превосходство в образованности или созерцании самого себя,

весь Кант и весь Гегель, только помешают тебе присоединить твой го-

лос к общему хору. Бог -- это единственная «непоколебимая тверды-

ня», как истинно говорит Лютер. Одухотворение нашего Адама однажды

воплотилось перед лицом смерти, т.е. продолжающегося всю жизнь

добровольного, жертвенного умирания, и из Слова возникла жизнь.

А в четырех евангелиях этот Дух изливается по четырем различным рус-

лам. Поэтому текст четырех евангелий — это, так сказать, восковая мо-

дель системы кровеносных сосудов нашего разума.

Если мы попробуем обозначить элементы этих четырех видов ду-

ховной колокольной бронзы так, чтобы они даже физически втор-

гались в жизнь евангелистов, превратившихся в это бронзовое литье,

то мы приблизимся к пониманию действия инкарнации на верующих,

которое всегда ясно просматривалось в древней Церкви периода ее от-

цов. «Fides dabit intellectum», — учили схоласты от Ансельма до Шлат-

374

repa (82): вера дарует понимание. Но вера схоластов Парижа и Гей-

дельберга — это не вера евангелистов или отцов Церкви. Последние

имеете

с Христом восклицали: «Fides creat corpora». Вера определяет

лик и образ — это познали на своем опыте евангелисты и народы. Все

совершается с нами по нашей вере — и физически, и в своем образном

ноплощении.

Всякому известно, что наше тело — это не деревянный

ящик или сундук. Оно, насколько это возможно, связано с нашими

духовными переживаниями. Мы дрожим, когда нами овладевает новая

истина. Мы лежим и спим или дремлем, и тогда на нас, беззащитных,

нисходят величайшие мысли или нападает сильнейший страх. Мы са-

димся и, сидя, намечаем, где нам следует разрешить те или иные про-

тиворечия. Мы беседуем во время прогулки. Таким образом, мы изме-

няемся. В других своих книгах я умолял теологов не возлагать на нас,

нерующих,

все еще верующих именно в то, что Бог только собирается

нас сотворить, тяжкое бремя их давно исчерпавших себя понятий. Ибо

эти теологи препятствуют процессу обретения и утверждения веры, те-

лесному изменению как неизбежному пути, по которому Дух проника-

ет в нас, — либо отрицают сам этот процесс. Они смеются, когда веру-

ющий опускается на колени вместо того, чтобы «обдумывать суть дела».

Я мог бы рассказать о редкостном случае обращения, когда превосход-

ство великого мыслителя было сокрушено глупыми коленопреклонени-

ями человека, далеко не отличавшегося мудростью духа, и это не было

чем-то показным или сентиментальным, — нет, это свершилось лишь

потому, что засыпанные всяким хламом источники его души здесь

впервые

отважились течь и вынудили его тоже опуститься на колени,

преобразили его телесно.

Мы вскакиваем и начинаем шагать, когда пребываем в воинственном

расположении духа. Конечно, современный человек подавляет или пре-

зирает

многие из этих физических реакций на душевные процессы. Но

к своем языке он использует их обозначения, даже если своему соб-

ственному телу он никогда не позволяет упражняться в них. Мы гово-

рим, что художник «зачинает», как женщина, что преступник «ломается»

под тяжестью улик, что оратор находится в «боевом настроении» и что

учитель сидит в преподавательском кресле и начинает свой урок словом

«Садитесь!».

Таким образом, очевидно, что одно телесное движение луч-

ше, чем какое-либо другое, выражает определенное душевное состояние.

Я представляю себе Матфея стоящим и сражающимся, Иоанна, по

словам «Откровения», «лежащим, как мертвый», Марка — склоняющим-

ся в поклоне или стоящим на коленях перед апостолом Петром, а Луку,

естественно, сидящим за своим пюпитром. В сравнении с этими поло-

жениями тела древние символы, используемые художественной традици-

ей последних девятнадцати столетий, оставляют меня безучастным. В

течение последних 150

лет

они практически не употреблялись ни одним

выдающимся

художником даже в церковном искусстве. Возможно ли,

что для внезапного прекращения этой почтенной традиции имеются до-

статочные основания? Не могло ли случиться так, что эти прочно уко-

ренившиеся формы и символы устарели? Они стали архаичными благо-

даря нашему собственному превращению в христиан, и мы можем по-

благодарить Бога за начавшийся с 1750 г. период аморфности — ибо

375

именно в этот период обретала зрелость возникшая внутри самого хри-

стианства символика, чьи плоды ныне поспели (83).

Древними атрибутами евангелистов были лев для Марка, ангел для

Матфея, телец для Луки и орел

для

Иоанна. Эти атрибуты были взяты у

четырехликих

херувимов Ветхого завета. Образ херувимов, в свою оче-

редь, был почерпнут из египетских и вавилонских верований. Херуви-

мы Ветхого завета были составлены из орла, тельца, льва и ангела. Но

Ветхий завет уже давно утратил свою власть над нашей способностью

символического воображения. Ибо чем сильнее человек становится тво-

рением Слова, тем более явно его тело несет эту службу. Ни одно жи-

вотное как сосуд языка во время слушания и речи не может сидеть, сто-

ять, опускаться на колени или лежать распростершись, как мертвый.

Дух побуждает нас принимать положение, подобающее слушающему

или говорящему человеку. Слово не могло бы прийти в мир, если бы

оно не обладало способностью высвобождать мужчин и женщин, коль

скоро они слушают и говорят, из-под власти их пола. «Стоять» — это

движение, означающее следование приказу «опускаться на колени», —

значит внимать в вере и мире, «сидеть» означает учить и рассказывать,

«лежать, распростершись» означает быть готовым к зачатию, как худож-

ник, гений восприимчивости и творческой силы. Если признавать исти-

ну, то не покажется произволом сказать, что дух оказывает определяю-

щее воздействие на наше тело и предписывает нам наши рамки. Дух при-

зывает наши тела в свое царство, которое превыше любви полов, и

лишь с такой высоты Духа на тебя и меня нисходит наш смысл. Когда

«Четыре евангелия» стали устами Духа, его уста сформировались у Мат-

фея, поскольку он, споря, отдалился от иудеев и тем самым побудил

Марка преклонить колени во внутреннем святилище Церкви Петра.

Они формировались и у Марка, поскольку он побудил Луку разделить

сообщения на два периода, и у Луки, поскольку он побудил Иоанна

прорваться к вечной космической области пребывания истины. Таким

образом эти четыре человека достигли обновленного мира, где про-

должается речь и сказанное передается дальше, проникли во внутрен-

нее святилище, в череду поколений и вознеслись к вечной истине. Они

преобразовали Крест грамматики, о котором так часто говорилось на

этих страницах, сформировав грамматику Креста. Эта грамматика Кре-

ста связует смертных людей; будучи объединены, они способны выс-

казать истину. На мгновение этот Крест грамматики воплотился в

одной живой душе. По этой причине ее назвали Словом. Но на этой

земле нет места для абсолютной истины. На земле отдельные проявле-

ния истины распределены по временам. Поэтому Крест — это един-

ственное место, где полнота истины человеческого сердца может от-

крыться сразу. Великая истина сохраняется только благодаря еван-

гелиям — в каждую эпоху они снова побуждали прислушаться к себе

даже вопреки погрязшему в

ритуализме

клиру, даже вопреки циничной

науке, даже вопреки тайной инквизиции, даже вопреки суеверной

толпе. Напротив, сами соответствующие институции должны учить

евангельским истинам и тем самым на своих собственных алтарях, в

своих собственных судах, высших школах и дворцах спорта, во вре-

мя своих собственных избирательных кампаний предостерегать от сво-

376

их собственных естественных тенденций. Этими четырьмя истинами

были: во-первых, свобода души, во-вторых, относительность любого

шкона

для свободного человека, в-третьих, цена свободы, в-четвертых,

абсолютный авторитет закона для тех, кто несвободен.

Свобода не была свободой мышления, поскольку помыслить мож-

но только закон. Когда Уильям Джеймс (84) в течение четырех долгих лет

говорил о том, что он является так называемым свободным мыслителем,

один прекрасный день он обнаружил, что его сознание в состоянии

воспринимать

только законы. Он вскочил с одра своей болезни и про-

возгласил: «Человек должен верить в свободу своих действий; доказать

ее существование нельзя». Так он снова открыл истину евангелия: сво-

бодным становится тот, кто любит. Ибо любовь призывает говорить

дальше, а человек, продолжающий речь, несет освобождение.

2. Свобода делает относительными все законы. Ибо тот, кто любит,

читает все законы так, словно они установлены ради защиты свободы.

Брак — это плод любви. Конституция — это плод братства по оружию.

Наука — плод интеллектуального братства. То, что для первооткрыва-

телей является свободой, служит законом их преисполненным доверия и

благодарности наследникам. Они охотно говорят на языке своих отцов,

закрепленном в законах, ибо узнают самих себя в именах, перешедших

к ним от первооткрывателей.

3. Цена свободы является троякой: чтобы достичь великих целей,

надлежит добровольно пожертвовать временем, богатством и жизнью.

Свобода будет пустым словом там, где я не скажу себе хотя бы об одной

из этих трех вещей: «Откажись от этого». Путь свободы, ведущий в мир,

состоит в отречении от этих трех состояний ради новой любви, новой

веры, новой надежды. В противном случае никакой инкарнации души не

произойдет.

4. Связи между свободой и законом абсолютны, и человек, не жела-

ющий платить соответствующую цену, не может пользоваться свободой.

Тот, кто не стремится к единобрачию, не может и никогда не будет в

состоянии узнать, чего призвана достичь обретающая зрелость истинная

любовь между полами. Тот, кто не готов пострадать за истину, никогда

не сумеет постичь, что такое истина. Тот, кто не защищает свое отече-

ство, не понимает и не обязан понимать, что такое свобода. Разумеет-

ся, далеко не все, что называется отечеством, действительно является

таковым. В этих четырех истинах осуществлен обратный перевод четы-

рех имен Иисуса. Это — его имена, от которых и под которыми напи-

саны евангелия. Никогда прежде поэма, закон, пророчество или кни-

га не выходили за свои пределы и не указывали, какую цену нужно зап-

латить, чтобы сочинить поэму, исполнить закон, воспринять пророче-

ство и создать книгу. Евангелия были использованы неправильно. Они

либо рассматривались в качестве собрания материала, либо в них объяв-

лялось священным каждое слово. Но до тех пор, пока евангелия оказы-

вают

свое воздействие, они

защищают

своего читателя от них самих.

Древность такого не знала. Все уста древности были сами по себе идола-

ми, божествами, Священным Писанием и авторитетом. Греческая Муза

целовала

в лоб только каждого отдельного человека. Но к нашей эре от-

носятся лишь те процессы, которые обладают качеством евангелий,

377

т.е. совершаются по воле сердца и возглашаются от Его Имени. Все

прочее осталось дохристианским, даже если разыгрывалось в 1500 г. или

1900г.

Точно

так

же, как символы четырех евангелистов были дохри-

стианскими и лишь в наши дни могут быть крещены Его

Именем,

христианская эра знала бесчисленные книги «о» христианстве, которые

полимизировали

с Христом и поэтому сами не были христианскими.

Это продолжалось «от Реймаруса до Вреде».

Такие поделки, книги или тезисы, относящиеся к области религии,

искусства, науки, экономики и образования, постепенно исчезнут.

В свете четырех евангелий они оказались набором бесплодных слов.

А мы, живущие после эры бесплодных слов, свободны, поскольку мы

являемся побегами дерева свободы, предсказанного Исайей: «Я сотво-

рю плод уст» (Ис. 57:19) (85).

Отцы

Церкви всегда усматривали глубокий смысл в множественно-

сти евангелий. Поэтому современный библейский критицизм исполь-

зовал особую едкую щелочь для того, чтобы разрушить этот смысл мно-

жественности. Он датировал евангелия более поздней эпохой. Теперь

следует, наконец, разоблачить трюк, посредством которого «доказыва-

лась» такая поздняя датировка.

Приближающееся разрушение Иерусалима оркеструет распятие. Все

вместе — Иисус, Павел, Петр — в последний момент перед падением

Храма по-христиански и по-апостольски «осуществили» Церковь.

Евангелисты пророчествовали о падении Иерусалима словами Иисуса.

«Ага,

— говорит критик, — это пророчества задним числом, vaticinia ex

eventu (86). Эти предсказания придумали, когда Иерусалим пал».

Таким образом, людей, боровшихся со львами, преодолевавших свой

смертельный страх, превращают в лжецов и не видят, как тем самым де-

лают евангелистов Мюнхгаузенами, лгунами и хвастунами. Но это про-

делывается с людьми, беспощадно разоблачавшими человеческие слабо-

сти — свои собственные и апостолов. Из всех дерзостей библейского

критицизма предположение, будто апостолы и евангелисты придумали

пророчества задним числом, является самым бесстыдным, поскольку в

этом случае Церковь оказывается воздвигнутой на лжи. Пускай читатель,

еще сохранивший способность к непредвзятому восприятию, перечита-

ет мою статью «Без чести — без родины» (87), написанную в

1919

г. В

ней пророчески предсказывалось появление ложного кайзера и истреб-

ление евреев, поскольку в

1918-1919

гг. я жил самоотверженно и само-

забвенно, а, как сказала Рикарда

Хух

(88), «в глубине души каждый че-

ловек — пророк». Те господа, которые никогда не были способны про-

рочествовать, потому что никогда не знали самоотвержения, не должны

посягать на евангелистов. Евангелисты, скорее, сами пошли бы на кре-

стную смерть, чем стали бы придумывать пророчество задним числом.

Библейский критицизм обвиняет этих героев в смертном грехе. Но пра-

вильный вывод из исследования текста является прямо противополож-

ным: пророчества произвели сильное впечатление, поскольку они свиде-

тельствовали о даре пророчества у Иисуса. Поэтому они были сохране-

ны в памяти и записаны.

Для датировки евангелий была использована эта гнусная ложная те-

ория. Было заявлено, что они были созданы много позже! Что же, я

выс-

378

казал

пророчество в 1918 г., правильное пророчество; сегодня на кален-

даре 1964 г., и я печатаю его в этой книге, т.е. 46 лет спустя. Г-н

Гилпат-

рик (Gilpatrick) «доказывает» на основе предположения об

измыслива-

пии

пророчества Матфея задним числом, что эта книга была написана

«кем-то» в 84 г. от Рождества Христова. Эдгар Дж.

Гудспед

(Goodspead)

1959

г. в своем преисполненном любви «Св. Матфее» снова воздал по-

чести апостолу Матфею в качестве евангелиста. Если мы теперь вычтем

46 лет из 84 (как разницу между 1964 г. и 1918

г.),

то мы придем к выво-

ду, что деятельность Матфея приходилась на период времени между 38 г.

и 84 г. от Рождества Христова.

В 38 г. двенадцать апостолов жили в Иерусалиме как замкнутая кор-

порация. Все их полномочия были предоставлены им Господом не каж-

дому в отдельности, а всем вместе в качестве неразрушимой целостнос-

ти, и когда Матфей взялся за перо, он мог отважиться на это только как

письмоводитель сообщества апостолов.

Современная критика со времен Просвещения берет начало в преис-

подней индивидуализма. Так, она считает отдельных евангелистов чем-

то вроде блуждающих огоньков на болоте. Увы, каждый из них говорил

от имени всех апостолов, и наиболее органично это делали двое, высту-

пившие непосредственно после Христа, — Матфей и Павел. Об апосто-

ле — зачинателе евангельских

повествований,

Матфее, имеется в связи

с этим одно ценное свидетельство. Климент Александрийский сообща-

ет в

«Строматах»

(89): «Апостол Матфей постоянно говорил: «Если ближ-

ний к избранному совершает грех, то сам избранный согрешил. Если бы

избранный вел себя так, как призывает его Слово, то его ближний пре-

исполнился бы такого благоговения, что не согрешил бы.» (VII, 13).

Эта цитата является драгоценной, поскольку здесь отчетливо прояв-

ляется целостность сообщества апостолов. Тут не Иоанн пишет о Лого-

се, а Лука — о служителях Слова. Нет, здесь потомок обращается к Сло-

ву, к Логосу, и из высказанного им предложения возникает единая речь

всех апостолов и евангелистов. Таким образом, якобы поздний «Иоан-

нов» элемент хорошо знаком и первым евангелистам.

Они все пребывают в одном и том же умонастроении. Родословная

Матфея столь же мало является «матфеевской», как пролог к евангелию

от Иоанна — «иоанновским». Ибо они верили, что все вместе они явля-

ются одновременно грешниками и праведниками, и именно лишь все

вместе достойны воспринять исцеляющую силу Духа. Но тем самым мы

приблизимся к разумной датировке евангелий. Они — не выдумка мо-

шенников, измышлявших пророчества задним числом, и не преднаме-

ренная фальсификация. Скорее, они изобличают авторов или доверен-

ных ему повествователей в тех слабостях, жертвами которых они были.

И все они восходят к глубочайшей внутренней общности апостолов.

Матфей писал для двенадцати апостолов тогда, когда они еще были вме-

сте. И я еще надеюсь дожить до того дня, когда честные критики Библии

увидят в этих двенадцати годах в Иерусалиме, протекших от момента

распятия до ухода Петра, самое гениальное достижение Иисуса, их Гос-

пода. В это десятилетие должен был зазвучать великолепный гимн По-

слания к филиппийцам, и должны были впервые преклониться колени

перед Сыном.

379

В других моих работах (90) язык современной физики в качестве

тринитарного,

возникшего в результате смешения национальных, литур-

гических и научных источников, был противопоставлен просто трех-

кратно повторяющемуся языку ворожбы язычников. Этот

тринитарный

язык начал формироваться с 33 г., в первую очередь, именно в то деся-

тилетие ожидания в Иерусалиме.

Таким образом, поскольку благодаря сообщаемой Климентом Алек-

сандрийским истории мы обретаем Господа как Логос в словах всех че-

тырех евангелистов, а далеко не одного только Иоанна, — а ведь 50 лет

назад евангелие от Иоанна из-за этой «спекуляции о Логосе» датирова-

лось вторым веком от Рождества Христова! — то все четыре евангелия со-

впадают друг с другом в том, что для них является запретным то слово,

которым наши современники заменяют нашу веру.

Слово «надежда» отсутствует во всех четырех евангелиях, но, несмот-

ря на это, всемирная конференция христиан провозгласила эту самую

надежду сутью веры. Увы, верующая община евангелий видела Господа

своей веры во всей предельной серьезности его кровавых ран, в безыс-

ходной смертной боли, терзающей Его — преданного, оплеванного и

распятого. Они веровали вместе с ним, — да, они уповали на то, что ока-

жутся способны веровать вместе с Первым, и, таким образом, имели

прежде остававшуюся невозможной надежду. Ибо христиане надеются,

что они вправе и в состоянии веровать так же, как их Господь. Так что

они надеются надеждой, на какую до того, как Иисус уверовал, никто не

мог надеяться!

Вместо этого в наши дни на церковных соборах (Эванстон) кичатся

тем, что вера и надежда представляют собой якобы одно и то же, и при

этом ссылаются на Послание к евреям. Но не стоит так суетиться. Для

евангелий слово «надежда» является запретным. Читатель либо не пове-

рит мне, либо, если статистическое исследование текстов это докажет,

объявит данное обстоятельство чистой случайностью. Но Святой Дух

сделал мне одолжение, и я не позволю уважаемому читателю воспользо-

ваться этой уверткой.

Ибо евангелисты написали не только евангелия; перу Луки при-

надлежат также «Деяния апостолов». Лука употребляет слово «надеж-

да» в «Деяниях апостолов» восемь раз, но ни разу в своем евангелии!

Это не может быть случайностью. Лука воздерживался от слова «на-

дежда» в своем евангелии. Он запретил себе его использовать. Иисус

остался победителем только благодаря вере, не имея надежды. Имен-

но в этом и заключается суть евангелия. Иисус не был «тоскующим и

страждущим», страстно стремившимся к недостижимому. Он не был

мальчиком, многообещающим юношей, преисполненным надежд сту-

дентом богословия. Он — Арнольд Винкельрид (91), прокладываю-

щий нам путь в царство дьявола, в царство мертвых, для которых все

закончилось с их смертью, и даже мертвых Он возвращает к жизни.

Какое отношение к этому имеет надежда? Надежда исходит от нас и

направлена в мир. Она всегда имеет в качестве своего содержания не-

кие вещи, которые представляются нам достойными упований, а это

значит, что такие вещи раньше уже были в наличии. Я могу надеять-

ся лишь на то, что желательно. Но желательное не казалось бы мне

та-

380

ковым,

если бы я ничего о нем не знал. Так что надежда — это движе-

ние, которое начинается во мне.

Иначе обстоит дело с верой: в ней Творец приближается к своему тво-

рению, чтобы создать нас до конца. Поскольку наш Господь позволил

своему Отцу сотворить себя до конца и пребывал в руках своего Отца, он

оставался там, откуда убежал Адам, и, тем самым, мог быть сотворен Бо-

гом так, что это далеко выходило за пределы его собственных чаяний.

Иисус — это не только второй Адам. Он — еще и сотворенный до кон-

ца, окончательный Сын, которого в страхе и ужасе сначала отталкивает

от себя Адам, любой обыкновенный Адам, преисполненный слепой на-

дежды. Иисус не отстранил от себя смерть, а всецело осуществил ее.

Четыре евангелиста поклонялись в Иисусе окончательному, второму

Адаму и сотворенному до конца Сыну Божию, а потому не оскорбляли

его словом «надежда».

Само Слово

Мы не занимаемся здесь ни церковной, ни всемирной историей. Мы

намереваемся заложить основу истории человеческого образа. В других

моих работах этот образ применительно к нашей современности был от-

крыт в качестве «тривиального» и имеющего вид

«трилеммы».

Ибо фи-

чики

в сфере своих профессиональных занятий говорят на трех языках.

Врач и пациент должны относиться друг к другу трояким образом, преж-

де чем они смогут эффективно говорить друг с другом. Бедные буржуа и

бедные большевики страдали от голода и жажды из-за своей диалекти-

ческой противоположности, пока в

1950

г. Сталин не провозгласил трой-

ственности языка. Таким образом, новшеством третьего тысячелетия бу-

дет лишь осознание

того,

что отныне сакральную форму троичности над-

лежит перевести в понятия светского «тривиума» и социальной

«трилле-

матики».

«Плод уст» безостановочно приносит новые плоды. Наши пред-

шествующие работы были похожи на гигантскую шараду, ответы на ко-

торую даются только теперь.

Дух привел в движение племенных вождей и жрецов, поэтов и про-

роков. Однако они испытывали воздействие этой силы, не будучи в со-

стоянии дать себе отчет о ее источнике. По этой причине духи вынужда-

ли людей перечеркивать свои собственные цели. Преобладали смешение

языков и непрекращающаяся война между языками.

Это было изменено Сыном, который держался спокойно. Он поло-

жил конец половодью болтливой, жадно стремившейся к новшествам,

мистической или практической человечности. Таким образом он открыл,

что языки, будучи отделены друг от друга, питают друг к другу неприязнь

и злобу, хотя каждый из них сам по себе является в высшей степени со-

вершенным и действенным. Иисус не утверждал, что поэзия или магия,

ритуал или пророчество вовсе не заслуживают внимания. Он знал, что

они продолжают существовать, и то, насколько хорошо он это знал, он

доказал своим творческим изобретением нового ритуала, своим поэти-

ческим гением, проявившимся в притчах, своей дающейся без усилий

нластью

над одержимыми и бесноватыми, своим пророческим видением

381

будущего всемирной истории. Но, будучи наполненным до краев четырь-

мя потоками языка, он освободился от всех этих потоков. Он, наследник

всех времен, решился превратить себя в посев такого будущего, которое

будет всецело защищено от того, чтобы стать простым временем. Надле-

жало преодолеть прежнюю раздробленность человеческой души, создан-

ную безднами, которые были вымыты течением языковых потоков. С

момента рождения Христа все времена по отношению друг к другу явля-

ются одновременными! Иисус поставил себя между эрой этих бездн и

временем нашей собственной жизни для того, чтобы мы не слишком ос-

лабели под напором лавины, под натиском одержимости, которая гонит

перед собой не сознающих этого неверующих, движимых силой, с кото-

рой распространяются, сминая все на своем пути, все виды жаргона

мышления. Чем религиознее, тем помпезнее; чем искуснее, тем пламен-

нее. Чем более учено, тем более превратно...

До сего дня нас поддерживают дающий имена язык и космическое

письмо, даруемая природой поэзия и пророческое видение. Мы можем

обозначить их как «обычай» и «наука», «искусство» и «политика». Но это

отнюдь не незначительная разница в выражениях, если провести сопо-

ставление с древностью, когда обычай заключался в нанесении татуиров-

ки, о чем возвещалось на собраниях племени; когда наука выступала в

образе рун, начертанных на космическом теле храмов; когда искусства

освящались одной из Муз и объявлялись политические акции и войны

на уничтожение. «Чаши времени» или оболочки времени, созданные

этими четырьмя длинами волн, — посредством «Возглашай, внемли,

прислушивайся, молчи!» на всех устанавливающих законы собраниях;

«Осматривай, измеряй, приступай, вставай!» всех космических храмов;

«Пой, рассказывай, говори, украшай, учреждай!» всех девяти Муз; «Ты

обязан им сказать, предостеречь, избегать, ожидать, пасть, выступить

вперед, обещать, надеяться!» всех пророчеств, — эти времена были све-

дены Иисусом воедино. В нем содержимое чаш времени перелилось че-

рез край. По этой причине в течение последнего столетия — столетия

«расчленяющего» анализа, восходящего к греческому образу, — либера-

лы могли считать

его

гением в области искусства, психоаналитики -

приверженцем племенных ритуалов, эмансипированные евреи — одним

из своих пророков, а фундаменталисты — космической силой. Анатомия

души, несомненно, может обнаружить в нем эти элементы. Поскольку

он должен был устранить разрыв между этими четырьмя «функциями»

человеческого языка, он должен был освоить их все. Но все они были

просто теми устоями, опираясь на которые он напряженно создавал но-

вую жизнь. Он отверг свои четыре изначальных вида служения, посколь-

ку они были мертвыми итоговыми формами древнего культа предков, ас-

трологии, пророчества и поэзии. После того как он показал, что может

исцелять, господствовать, учить и создавать поэтические произведения,

он отказался от всего этого как от чего-то недостаточного. И поскольку

он отказался от своей собственной роли наследника, он превратил конец

в начало. Его жизнь подобна неприступной стене, на которой начерта-

но: «Никогда

больше!».

Благодаря его приходу слепая лавина рационали-

стического познания, движущегося всегда по одной и той же колее, ут-

ратила всю свою мощь.

382