Розеншток-Хюсси О. Язык рода человеческого

Подождите немного. Документ загружается.

Будущее христианства

Творение будущего

Победа над язычеством — Предвосхищение смерти — Смысл истории -

Прогресс — христианский или современный? — Наука и христианская

вера — Прерывность веры

опрос о будущем христианства неуместен. «Будущее христи-

анства» — это не случайная комбинация слов вроде «будущее

автомобильного дела» или «будущее Европы». Христианство

является основателем и попечителем будущего, самого про-

цесса его обнаружения и обеспечения, и без христианского духа

для человека не существует настоящего будущего.

Будущее означает новизну, неожиданность, вырастание из прошлых

привычек и отказ от прежних достижений. Когда работа, движение, уч-

реждение не обещают ничего, кроме однообразного повторения рутины,

существующей в мысли и действии, мы совершенно правильно говорим:

«У них нет будущего».

Испытывая очевидные сомнения относительно того, есть ли еще бу-

дущее у христианства, люди в последние годы требовали спасти христи-

анство от разрушения — спасти вместе с цивилизацией и некоторыми

соседними островами сокровищ. Но «спасение» христианства ненужно,

нежелательно, невозможно, потому что это является чем-то антихристи-

анским. Христианство говорит, что тот, кто пытается спасти свою душу,

потеряет ее. Нашей высшей потребностью является не спасение того, что

мы самодовольно считаем принадлежащим нам, но возрождение того,

что мы почти потеряли. Настоящий вопрос стоит так: «Есть ли у нас бу-

дущее?».

Т.е. будем ли мы христианами?

В центре христианского вероучения находится вера в смерть и вос-

кресение. Христиане верят в конец света, который происходит не один

раз, а снова и снова. Это и только это является той силой, которая дела-

ет нас способными умирать для наших старых привычек и идеалов, вы-

ходить из старой колеи, оставлять наше мертвое «я» позади себя и делать

первый шаг в сторону подлинного будущего (1). Поэтому «будущее» и

«христианство» означают одно и то же.

Когда Гитлер пришел к власти, современный мир почти забыл,

чтб

означает христианство. Многие его дары, пропитавшие нашу жизнь,

мы перестали осознавать, так что принимали их как само собой разуме-

ющееся и не обращали внимания на дарителя. Конфликт с

язычника-

453

ми позволил первым христианам живо осознать то, за что они сами вы-

ступали, но к 1850 г. не осталось достаточно убежденных язычников,

чтобы держать наши сердца в состоянии готовности к борьбе — за ис-

ключением отдаленных областей, где осуществлялась миссионерская

деятельность. Пренебрежительный термин «туземцы», применяемый к

населению таких областей, предполагал, что этих людей нельзя прини-

мать всерьез в качестве угрозы христианству. Тем временем, замаски-

рованное язычество цвело буйным цветом у нас дома — в академичес-

ких традициях и во всеобщей поглощенности материальным усовер-

шенствованием. Но ныне это явное язычество снова рвется вперед, и

мы, если хотим выжить, не только можем, но и должны раскрыть дей-

ствительное значение христианства.

Победа над язычеством

Расистские теории и практика нацистов помогут нам воскресить в памя-

ти то, о чем мы уже давно почти забыли: христианство пришло в мир

разделенных между собой форм человеческой общности — в мир рас,

классов, родов, наций, империй, каждая из которых жила только для са-

мой себя. Оно не просто уничтожило эти формы общности: ведь это

ввергло бы людей в нигилизм и зачеркнуло бы предшествующую работу

творения. Иисус пришел не отвергнуть, а исполнить. Даруя действитель-

ное будущее, христианство, скорее, внедряло в самую сердцевину форм

человеческой общности силу, которая, действуя из конца времен, шаг за

шагом влекла их к единству.

Таким образом, язычество означало — и означает — отсутствие един-

ства, разделенность человечества. Это верно как исторически, так и гео-

графически. Языческих историй много, а не одна, и каждая из них начи-

нается где-то внутри времени, например с основания Рима или с нача-

ла Олимпийских игр в 776 г. до

Р.Х.,

и заканчивается подобным же об-

разом: Бог Хронос пожирает всех своих детей. Так что языческая мысль

почти повсеместно изображает человеческую жизнь как упадок и попят-

ное движение от золотого века в прошлом к окончательному разруше-

нию в будущем. Она не может представить себе ничего, кроме бессмыс-

ленного повторения того же самого цикла в течение

целой

вечности.

Греки не верили в прогресс (2, 3).

Циклическое мышление — это настоящая одержимость языческого

духа (4). Вавилонский Великий год и его отзвуки в индийских, буддий-

ских, платонистских и стоических учениях, доктрина неизбежного кру-

говорота форм правления, получившая классическую формулировку у

Полибия, культурные циклы Вико и Шпенглера

(1*),

мексиканские

мифы, германские «сумерки богов», регулярно

возвращающиеся

через

определенные промежутки времени, отбрасывание Гитлером «всей

Солнечной системы» истории, которую он провозгласил уже прошед-

шей, — все это его примеры. В таком мышлении воплощаются высшие

достоинства язычника; оно смотрит миру в лицо с благоразумием и му-

жеством, и оно основано на фактах опыта. Но это мышление без веры,

любви и надежды, а потому оно не знает будущего. Средневековая

454

«Песнь о

Нибелунгах»

завершается криком, что всякая любовь конча-

ется мукой и скорбью.

И в самом деле, цикл — это прототип существования, не имеющего

будущего и навсегда прикованного к колесу бессмысленного повторения.

Далеко не случайно самым ранним известным источником циклического

мышления является вавилонская астрономия. Язычество основывает

свою веру на автоматизме солнечного календаря и принимает для свое-

го каменного сердца ту долговечность, которой обладают небесные све-

тила — простое слепое движение по кругам, эллипсам и эпициклам.

Единственное известное язычеству средство избавления от чувства

неотвратимости судьбы — это набрасывание на нее покрывала в мифах.

В наши дни мы много слышим о мифах, и их намеренное восстановле-

ние — очевидный признак возрождения язычества. Я думаю, что языче-

ство лучше всего понимается, если его рассматривать как ответ перво-

бытного человека на страх смерти. Все люди рождаются в некоторой оп-

ределенной системе связей с семьей, расой, страной. Но все конечные

формы должны умереть, и если ничто не может приподнять нас над эти-

ми случайными событиями рождения, то, когда они прекратятся, мы

должны будем умереть вместе с ними. Язычник привязан к крошечному

клочку земли, в котором его укореняет его рождение, и поэтому его душу

преследует неумолимая и непреклонная судьба.

Миф — это форма духовной жизни, которая претендует на то, чтобы

быть бессмертной, и суть его всегда есть фиксация сознания на какой-

либо преходящей вещи, которая тем самым увековечивается. Ничто на

земле не является совершенным или вечным. Миф претендует быть та-

ковым. При языческой раздробленности человечества посредством ми-

фов каждое сообщество было заключено в собственные время и про-

странство. Каждый миф — от мифа об Осирисе в Египте до мифа об

Одине в Швеции

(2*)

— стремился установить непосредственное отно-

шение между его носителями и вселенной для того, чтобы отграничить

свое особое место или свою этническую группу от остальных. В VIII в.

папа Римский с удивлением обнаружил, что короли Линдисфарна

(3*),

начиная

приблизительно

с 340 г. от Р.Х., были удовлетворены тем, что их

родословная восходит к богу Одину.

Мифы возникли, чтобы скрыть смерть как в прошлом, так и в буду-

щем. Каждый основатель города ревниво обрубал корни, которые свя-

зывали его с прошлым. Ромул должен был стать царем, и Рем был убит,

потому что никто не может быть царем в глазах своего брата. Роды и го-

рода древности утратили общие воспоминания из-за того, что у их ис-

токов находилась кровавая вина. В соответствии с этим, их мифы были

построены на той части их опыта, которая была подавлена и оставлена

без имени, которая представляла собой невыразимый пробел. Греки и

называли его

«appr|xov»,

т.е. «то, о чем не принято говорить». У всех

светских обществ есть скелет в шкафу. Даже семейные генеалогии

обычно избегают упоминать о неприятных предках и вместо этого рас-

сказывают сказки.

С другой стороны, христианство сочло неприятное само собой разу-

меющимся: на место родословной, начинающейся от мифического пред-

ка, оно поставило первородный грех, унаследованный от Адама. И оно

455

решительно начало с середины времени, а не с мифологического тума-

на. В противоположность отрицающим смерть мифам и не оставляющим

надежды циклам, живое будущее оплачивается нашей готовностью впу-

стить смерть в нашу жизнь и преодолеть ее. Это — наиболее важный дар

христианства: оно показало, что страх смерти не должен гнать человека

в узкий круг какого-либо определенного сообщества. На месте язычес-

кого разделения христианство создало всеобщую родословную для чело-

века, который преодолевает все частные концы и начала и измеряет ис-

торию, исходя из конца времени.

Но у христианской эры недостало бы гордого мужества идти к концу,

если бы Израиль не подготовил для него путь, объявив войну мифологии

путем установления единства происхождения человека. Библия открыва-

ется ликующим восклицанием: «В начале сотворил Бог небо и землю».

Эти слова были произнесены для того

мира,

в котором небесные боги

освящали разделение стран на земле при помощи мифов, различных в

каждой отдельной местности, для того мира, в котором разделение неба

и земли, страны и страны, нации и нации было признанной реальнос-

тью. В противоположность тысячам Элохимов

(4*),

вдохновляющих ми-

фических героев, Бог един. Но евреи не превратили своих создателей в

мифических героев, они оставили их человечными и неприметными,

окружив их историями об их разговорах и отношениях с другими людь-

ми. Прорвав завесу частных, языческих начал, они сделали видимой цепь

преступлений, о которых не принято говорить, — вроде убийства Авеля

Каином, — и которые разрушили единство человеческого рода. За всем

этим они обнаружили Единого Бога, который не участвовал в произве-

денных людьми разделениях. В Нем конечная цель человеческого рода —

жить в мире в качестве единого — открылась как единство, которое га-

рантировано уже в сотворении Адама.

Но тогда нет ничего удивительного в том, что в наши дни христиане

в Германии преследуются под сенью преследований евреев. Сочините-

ли мифов знают своего главного врага. Евреи являются живыми свиде-

телями истины, которую необходимо замалчивать всякий раз, когда нуж-

но сочинить миф. Возможно, когда-нибудь будет сфабрикован миф об

индейском характере всех американцев. Если это случится, то евреи сно-

ва должны будут страдать, как они сегодня страдают от комплекса нор-

дической расы.

Иисус создал будущее человека, стоя на фундаменте, заложенном Из-

раилем. Задачей Израиля было установление единства неба и земли, муж-

чины и женщины, брата и брата, отца и сына. Иисус завершил это движе-

ние человеческой истории к единению, открыв новое измерение: творение

нового человека путем предоставления язычнику и иудею возможности

пережить самих себя. Вот почему он был совершенным человеком, пер-

вым совершенным человеческим существом. Он преодолел разделение

людей, раз и навсегда прожив по специфическому закону человеческого

рода, согласно которому человек может продвигаться от фрагментарнос-

ти к полноте, только переживая смерть своего ветхого Адама, своих старых

привязанностей, и создавая новые. Конечно,

Гомер,

Перикл,

Цезарь были

великими людьми, но ни один из них не пережил самого себя полностью,

ни один из них не отверг свою национальность, свой клан или город так

456

основательно, чтобы это стало темой всей его жизни и заставило бы дру-

гих людей следовать ему в этом обращении. Иисус сделал именно это и

тем самым доказал, что каждый конец может стать новым началом, что

даже абсолютный крах и смерть могут сделаться плодоносными. Посред-

ством этого была завоевана последняя граница души, и вся область души

смогла начать развиваться. Преодолев наш языческий страх духовной

смерти, Иисус открыл во всех нас пути, соединяющие нас со всеми осталь-

ными. Смерть стала носителем жизни между душами (5).

Предвосхищение смерти

Иисус, поскольку он был первым, кто повернул движение человечества

к единству, является центром истории (6). Он — «Альфа» и «Омега», на-

чало и конец: все прошлое и все будущее встречаются в нем. Он не был

просто пророком грядущего, как Иоанн Креститель. Не был он и идеа-

листом, как Платон. Он был первым «окончательным человеком», пер-

вым, кто жил, исходя из конца времени и двигаясь к своей собственной

эпохе.

Честертон

(5*)

неподражаемо выразил парадоксальную природу хри-

стианской концепции времени, написав в «Балладе о белой лошади»: «И

конец света был уже давно». У христианина конец света, т.е. его мира,

находится позади него. Начало и конец поменялись местами. Естествен-

ный человек язычества начинает с рождения и живет, двигаясь сквозь

время к смерти. Христианин живет, двигаясь в противоположном на-

правлении — от конца жизни к новому началу. Переживая смерть, он

снова обнаруживает перед собой первый день творения. Он выходит из

могилы своего ветхого «я» и входит в открытость реального будущего (7).

Руфус Джонс

(6*),

говоря о современном христианине, объяснил, что

означает жить, исходя из конца времени: «Он не намеревался отсрочи-

вать применение принципов Царства Божия до тех пор, пока оно не во-

сторжествует окончательно. Если бы был избран такой образ действий,

то Царство Божие никогда бы не пришло. Единственный способ прине-

сти его — это мужественно начать быть Царством Божиим в той мере, в

какой отдельный человек может открыть его другим. Вместо того чтобы

отсрочивать его приход, относя его к небесной сфере или к рассвету, ко-

торый должен наступить через тысячу лет, он смело взял на себя задачу

начать жить в соответствии с требованиями Царства Божия» (8).

Живя Царством Божиим, принося его из конца времени и воплощая в

себе часть его здесь и теперь — вот каким образом человек, начиная с

Иисуса, сознательно участвует в творении самого себя. Человек посвяща-

ется в тайну своего предназначения. Он стал партнером Бога в обладании

глубочайшей мудростью: теперь он знает, когда следовать ходу эволюции,

когда прощаться с ней, когда заканчивать ее. В период расцвета великих

языческих культур человек проявил себя как мастер блестящих творческих

начинаний. Через посредство христианства он стал мастером творческих

концов, завершения самого себя и всех своих дел. Обретя способность го-

ворить и нет, и да, умирать частично и частично выживать, человек стал

целым, и теперь он обладает полной свободой чад Божьих.

457

Тот, кто хочет спасти свою жизнь, потеряет ее, а тот, кто потеряет ее

ради Христа, обретет ее: смерть парадоксальным образом стала ключом

к вечной жизни. Научившись предвосхищать неизбежный конец, кото-

рый язычник изгоняет, человек лишил смерть ее парализующей неотвра-

тимости. Предвосхищая наихудшее, он может погребать своих мертвецов

вовремя. Язычник уже был готов умереть физически — за свою семью,

храм, союз, нацию или расу, но все это он считал бессмертным, а пото-

му лишенным изъянов. Он не мог примириться с необходимостью по-

зволить им умереть, когда придет время. Следовательно, он погибал вме-

сте со своими святынями.

Люди творят будущее тогда, когда стабильность общества в том виде, как

она существует, становится для них более чем сомнительной и когда они

чувствуют, что надвигается конец света. Предвосхищая смерть некоторой

части своего разума, своих идеалов, своих старых привязанностей, они

одерживают победу над неизбежной полной смертью, которая преследует

язычников, подобно Немезиде. Так что, например, «в предвосхищении

Антихриста средневековая Церковь обрела способность высматривать

мельчайшие признаки упадка. Предвосхищая угрозу конца, любая форма

общества может достичь бессмертия». «Предвосхищение суда, грозящего

нашей цивилизации, — лучшее средство против ее неизбежной гибели» (9).

Таким образом, вера в конец света, или «эсхатология», — это самая

суть христианства. Однако до недавнего дня современный мир фактичес-

ки забывал об этом. Несколько лет назад, читая лекции на теологическом

факультете Гарварда, я спрашивал каждого в аудитории, верит ли он в

Страшный Суд (Last Judgment). Все только смеялись. Вера в Последние

Вещи (Last Things) оставлена шутам вроде Честертона

(10).

Так называемая «либеральная» теология унаследовала «естественное

христианство», лишенное эсхатологии, от Просвещения восемнадцато-

го века, и ее собственные интересы были сосредоточены вокруг «фило-

софии» религии и изучения жизни Иисуса. Только через пятьдесят лет

после 1892 г. теология постепенно вернула себе прежние эсхатологичес-

кие позиции, по крайней мере, в отношении самого Иисуса и ранней

Церкви

(11).

Но вслед за тем такие ведущие ученые, как

Кирсопп

Лэйк

(Lake), со всей искренностью заключили, что первоначальное христиан-

ство навсегда разорвало с разумным современным человеком. И действи-

тельно, как же современный человек может верить в конец света?

Но Европа, между тем, «осуществила» эсхатологию в качестве опреде-

ляющей истины повседневной жизни. Описывая падение Франции, ино-

странный корреспондент писал: «Когда вы видите, как разрушается вели-

кая нация, вы чувствуете, что конец света наступил». На Пасху я получил

исторический документ от католического историка Церкви Йозефа Вит-

тига

(8*)

— всего лишь записка, в которой он призывал меня прочитать

фрагменты 10, 832, 1771 «Enchiridion

Patristicum»

Руэ

де

Жувенеля

(Rouet

Jouvenel) и добавлял, что эти тексты имеют непосредственное отноше-

ние к народам Европы. Оказалось, что это «Didache» 16, 3, катехизис

Кирилла

(9*)

15,

и «Град Божий» Августина 20, 19, 4 — самые мрачные

и страстные описания Антихриста и конца времен!

Так что этот историк живет сейчас, в современной действительности,

благодаря тому, что в статье Гранта было представлено американским

458

«профессорам распятия» — согласно иронической фразе Кьеркегора

(10*)

— как видение, имевшее место 1900 лет назад. Истина эсхатоло-

гии — это не теоретическое суждение, которое может быть вновь открыто

научными средствами и положено на письменный стол в виде книги. Это

событие, которое постоянно угрожает нам и которое должно быть сно-

ва завоевано с верой и при помощи веры. Мы должны любить мир, по-

тому что он всегда находится в тупике. «Труп нации, совершившей само-

убийство», — так генерал Темплар (Templar) описал Германию. Разве

этого «конца света» все еще недостаточно для Разума?

Ниспровержение Просвещением христианской эсхатологии имело

весьма важные последствия. Никакой народ не может жить без веры в

окончательную победу чего-либо. Так что пока теология спала, миряне

обратились к другим источникам Последних Вещей. Что же еще мирянин

мог сделать в ответ на эксцентрические идеи ученых? Человек не может

жить последними новостями науки. Он нуждается в полной вере, полной

надежде, полной любви. Соответственно — поскольку либеральная теоло-

гия не признавала существования в человеческой жизни таких радикаль-

ных сил, — огонь эсхатологии поддерживали люди типа Карла Маркса и

Фридриха Ницше. Маркс проповедовал эсхатологию Ветхого завета в

светских терминах, выдвигая неограниченные требования социальной

этики в ограниченном буржуазном мире. Ницше, какими бы ни были его

учения, жил бесконечной верой, безумной верой, подобной вере Нового

завета, — безумной в глазах самих современных ему церковников.

Сущность эсхатологии — ее бесконечность.

Эсхатология

требует пол-

ной преданности чему-то, находящемуся за пределами существующего

порядка вещей. Таким способом она уничтожает тождество между чело-

веком и миром. У мира есть судьба, а у человека ее нет. Мир умирает по-

тому, что поддается исчислению, человек возвышается, если он исчисле-

нию не поддается. Мир пришел к концу, представляет собой вчерашний

день, но человек может быть началом, завтрашним днем.

Поэтому первое пришествие Христа получает свой смысл только в

свете его второго пришествия. Христианства вообще никогда не суще-

ствовало бы — это иллюзия, — если бы оно не начало движение к кон-

цу времени. Последние слова Нового завета — если исключить заверша-

ющее благословение — прекрасно выражают связь между первым и вто-

рым пришествием. Это молитва: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» Когда эта

молитва была произнесена, началась окончательная история Человека, и

она была передана через два поколения. И все же Библия заканчивает-

ся так, словно все еще только должно случиться. Это означает, что все

случившееся

и все, что еще только должно случиться, образуют единое

целое, и одно не является полным и завершенным без другого (12).

Смысл истории

Творя будущее, христианство наделяет и отдельного человека, и чело-

веческие сообщества способностью иметь историю жизни. История,

имеющая смысл, зависит от наличия одного начала, одной середины

и одного конца. Если даты нашей жизни не ориентированы таким об-

459

разом при помощи верстовых столбов времени, то история превраща-

ется в простой каталог изменений типа «1066 г. и тому подобное». Для

языческого понимания истории в качестве цикла под солнцем нет ни-

чего нового, и все, что мы делаем, уже случалось прежде и случится

опять. Не достигается ничего, что имело бы непреходящую ценность,

происходит только изменение, не имеющее ни начала, ни конца. На-

против, христианство показало, «как человек может быть вечным в

мимолетности, как он может жить и действовать раз и навсегда»

(13).

Как написал французский ученый, «непреодолимая бездна между гре-

ческим и христианским мышлением возникла из-за того, что христи-

анство восстановило в правах событие единственное и преходящее.

Для любого философского или греческого ума нравственный порядок

является всеобщим и абстрактным. В христианстве даже мельчайшие

промежутки времени существования каждого человека приобретают

высшую ценность»

(14).

Человек придает своим действиям вечный, — т.е. «раз и навсегда» —

смысл, отдавая всего себя той стороне жизни, которая в данный момент

должна выйти на первый план, и он делает это в каждый момент свое-

го движения во времени. Но он может выбирать из того, что на первом

плане, и это сделает момент единственным в своем роде только пото-

му, что конец времени, как магнит, при каждом шаге влечет сердце че-

ловека к будущему. Уникальность настоящего определяется уникаль-

ностью конца. Следовательно, наши действия, совершаемые в настоя-

щем, могут иметь смысл «раз и навсегда» только при условии, что ис-

тория едина.

В наши дни люди воображают, будто человек и его история уже сами

по себе едины, но все факты против них. Единство не дано, оно не явля-

ется фактом природы, а есть общая задача некоторых девяносто девяти

поколений вплоть до сегодняшнего дня

(15).

И в мире, забывшем, что

это единство целиком зависит от решимости, оно может быть в любой

момент разрушено любым человеком, вознамерившимся сделать это.

Чисто светские «истории» никогда не могут достичь единства. Они и

предлагают нам тысячи хорошо известных фрагментов — историю искус-

ства или экономики, Америки или современного театра. Но смысл лю-

бой из этих частичных «историй» сразу же пропадет, если автор какой-

либо из них не сможет связать свою историю с более обширной истори-

ей, выходящей за пределы его собственной. Например, слова «современ-

ный» и «театр» не имеют смысла в отрыве от отношения «современного»

к «средневековому» и «театра» — к Греции и к мистериям Церкви. Если

же светская история стремится быть энциклопедической, она представ-

ляется исчерпывающей системой, в которой исходным моментом стано-

вится пещерный человек, — но напрасно, поскольку примитивные расы

не испытывают потребности в сотрудничестве с остальной частью

мира — не говоря уже о слиянии с ней.

Значение Иисуса в качестве центра истории заключается в том, что

человек был расщеплен на такое число типов, что единство рода было

поставлено под угрозу и, следовательно, низшая форма человека — не

Цезарь Август, а дитя в яслях, — должна была стать основой всеобщего

единства. Все, что наши современные оптимисты от Эмерсона

(11*)

до

460

Маркса и от Беллами до Штрейта

(12*)

могут сказать в поддержку еди-

ного и всеобщего смысла или общей задачи человечества, позаимствова-

но из христианской эры

(16).

В наши дни миллионы людей отказались и от будущего самого хрис-

тианства, и от будущего в христианстве. То, что нацисты, фашисты, ком-

мунисты и японцы отрицают христианскую ориентацию в истории, -

весьма зловещий знак. Но настоящая опасность связана с тем, что обра-

зованные люди из нашей среды легкомысленно отказались от христиан-

ского летоисчисления. Весной

1941

г. на собрании клуба в моем малень-

ком городке в штате Вермонт было прочитано стихотворение, начинавше-

еся с заявления, что, в конце концов, нет никакой разницы между «до

Рождества Христова» и «от Рождества Христова»: ведь никакого христиан-

ского летоисчисления не существует!

(17).

Если такая доктрина могла быть

провозглашена в штате Вермонт, дело зашло слишком далеко. На том же

собрании приглашенный оратор утверждал, что цивилизация, очевидно,

подошла к концу, но что это не так уж и плохо: разве не господствовали

в течение нескольких столетий Темные века и разве затем не наступил ве-

ликолепный Ренессанс? Оратор забыл добавить, что люди выжили в Тем-

ные века благодаря своей вере в будущее, в конец времени, в Страшный

суд, в окончательное пришествие Слова, ставшего плотью. Он забыл, что

эта страстная вера вызывала все Возрождения от поколения к поколению

у францисканцев, протестантов, пуритан, перфекционистов — и даже в

эпоху Ренессанса, которой так сильно восхищаются.

Упомянутые выше поэт и оратор, которым не были заданы вопросы,

которым не был брошен вызов и которые не потерпели поражения перед

собравшимися, беззаботно отбросили жемчужины своей веры и надеж-

ды. Они покинули свою собственную цивилизацию с легким сердцем,

приговаривая: «Да, похоже, все кончилось», и предложили нам подож-

дать несколько сотен лет в кромешной тьме. Такая позиция настолько

произвольна, что подрывает всякую уверенность в наличии у истории

смысла. Довольно трудно согласиться с протестантами в том, что не-

сколько десятков столетий со времени Христа, от Юстиниана до Рефор-

мации, были сведены к нулю испорченностью, моральным разложени-

ем, продажностью и предрассудками. Но если теперь мы должны будем

выбросить за борт две тысячи лет христианства, то мы просто потеряем

ориентацию во времени и будем кружить, подобно человеку,

заблудив-

шемуся в лесу. Человечество, не имеющее начала или конца, сделается

жертвой бессмысленного цикла с его подъемами и спусками, как у

Шпенглера, или колебаниями и виражами, как у Сорокина

(14*),

или

изменяющимися «остатками»,

как

у Парето

(15*).

Цивилизация, Темные

века и Ренессанс преследуют друг друга. Мы начинаем где-нибудь и за-

канчиваем там, где начали. Если люди в течение двух тысяч лет заблуж-

дались, то вряд ли вообще можно считать историю прогрессом.

Прогресс - христианский или современный?

Довольно странно, что к слову «прогресс» можно свести все самые гото-

вые возражения современного читателя на те аргументы, которые изло-

461

жены на этих страницах. Разве от самой зари истории не тянется колеб-

лющаяся, но очевидная линия прогресса? Разве не ясно, что она была

продуктом человеческого разума, изобретающего все более совершенные

средства использования окружающей среды? И разве присущая нам со-

образительность не является лучшей гарантией осуществления надежд,

возлагаемых на будущее?

Прогресс и будущее и в самом деле не могут быть отделены друг от

друга, но они зависят друг от друга прямо противоположным образом по

сравнению с обрисованными выше представлениями. Именно потому,

что христианство творит будущее, прогресс — это дар христианской эры

(18), и он ослабевает в той мере, в какой мы отдаляемся от этой эры. Ко-

нечно, и до Христа существовали отдельные организации, учреждения и

установления, целью которых было улучшение положения человека, но

они оставались чем-то спорадическим, поскольку находились во власти

циклического характера языческой истории, которая пожирает всех сво-

их детей, так что в конце концов к ней ничего не добавляется. И только

после того, как христианство объединило историю человека, исходя из

конца времени, эти достижения были спасены от сумерек богов, насту-

пающих с неотвратимостью судьбы. Что, например, стало бы с греческой

наукой и философией, если бы Рим просто пришел в упадок и погиб, как

Вавилон, и не имел бы Церкви, чтобы сохранить его реликвии и начать

восстановление античной учености, которое было одним из наших слав-

ных дел после двенадцатого столетия?

Идея прогресса была изобретена не в 1789 г. и не в 1492 г. Иисус по-

обещал, что его последователи сотворят более великие дела, чем те, ко-

торые сотворил Он (Ин. 14,12). Отцы Церкви защищали прогресс в ка-

честве христианской точки зрения в противоположность языческой вере

в циклы судьбы с золотым веком в прошлом. Они провозглашали воскре-

сение жизни и любви после страдания и через него, каковым образом

сам Бог достигал прогресса в сердцах верующих

(19).

В двенадцатом веке

Иоахим

Флорский

пророчествовал о наступлении в следующем столетии

видимого, земного прогресса за пределами Церкви, и, таким образом, он

возвестил о начале всех социальных реформ и революций нашего тыся-

челетия (20). Но его концепция прогресса за пределами Церкви зависе-

ла по смыслу от существования Церкви, и, таким образом, его позиция

оставалась христианской (21). В средние века велась открытая борьба

против любого представления о регрессе или о Великом годе (22).

Характерная для современности идея прогресса едва ли возникла

раньше восемнадцатого века, когда такой человек, как Кондорсе

(18*),

своем сочинении

«Les

progres

1'esprit

humain»

(23) разорвал связь с

предшествующими столетиями религиозной преемственности и выдви-

нул чисто светский идеал человечности (24). Человеческий дух заменил

собой Святой Дух. В то время казалось, что освобождение от христиан-

ских традиций обещает неограниченные возможности, но мысль, что

любое такое предположение не имеет гарантий, преследовала всех свет-

ских философов истории.

Секуляризация идеи прогресса началась только у Кондорсе. Он все

еще понимал его в религиозных терминах, хотя и несколько смягченных

гуманистическими представлениями. Французский «esprit» имеет, в кон-

462