Розеншток-Хюсси О. Язык рода человеческого

Подождите немного. Документ загружается.

це концов, особый оттенок, и с веселым мужеством он может отстоять

свое достоинство даже в ситуации ухудшения материальных условий. В

1789

г. французы хорошо знали, что шагов вперед, которые они называли

«прогрессами»,

было много, и что поэтому было много духов, тесно свя-

занных друг с другом определенным Единым Духом. Сегодня проблема

заключается в том, что это различение забыто. В наши дни люди, пишу-

щие о прогрессе, даже не упоминают о том удивительном факте, что

Кондорсе

в своей книге ни разу не использовал слово «прогресс» в един-

ственном числе. И на титульном листе, и в самом тексте употребляется

«les

progres». На это использование множественного числа процесса улуч-

шений и усовершенствования никто не может ничего возразить. Бомбы

постоянно становятся все лучше. Но это улучшение отнюдь не опреде-

ляет прогресс. Единый прогресс всех нас может быть обеспечен лишь

тогда, когда бомбы, хотя и совершенствуются, все же не используются.

Кондорсе не говорит об этом неиспользовании наших собственных тех-

нических новинок, поскольку он считал не требующим доказательств

наше единодушное согласие с этой целью. Он стремился применить ус-

тановленный им принцип Единого прогресса к Церкви и государству, к

искусствам и наукам и, тем самым, расширить область его действия. Это

и только это было темой его книги. Он был убежден в том, что прогресс,

продвинув вперед сердце и ум отдельного человека, теперь может быть

сделан множественным (multiple). Если прежде паломники ввели про-

гресс в застоявшийся мир, то французы осознали нашу способность сде-

лать прогресс частью нашего окружения, нашего мира.

И именно потому, что известное свойство следовало придать некото-

рой внешней области, из-под пера Кондорсе всегда выходило множе-

ственное число, «les progres», охватывающее все науки и все искусства.

«Le

genie, — писал он, — semble avoir plus forces que double ses forces» (p.

151).

«Похоже, что гений увеличил свои силы более чем в два раза».

Английский язык пренебрег этой французской концепцией множе-

ственного прогресса, распространенного на новые области. Различие

между прогрессом души, учрежденным христианской эрой, и les progres,

размноженным (multiplied) благодаря приложению идеи к новым обла-

стям искусств и наук, в английском языке было стерто двусмысленнос-

тью, что нередко для этого языка. И у английских переводчиков Кондор-

се, и на Великой Всемирной выставке в Хрустальном дворце в Лондоне,

и в чикагском «Столетии прогресса» «прогресс» употреблялся в един-

ственном числе; таким образом смешивали религиозный оригинал и тех-

нические приложения, создав страшную неразбериху.

К концу этого периода наше восприятие настолько притупилось, что

теперь мы обычно не проявляем интереса к этому фундаментальному

различию между единственным и множественным числом. Боюсь, чита-

тель может усмехнуться по поводу этого моего различения как проявле-

ния педантизма. Но может ли он не заметить, что любой «прогресс» в

создании торпед, в стрельбе, в разрушении — это

«прогрессы»

в специ-

альных областях, и они могут воспрепятствовать продвижению вперед

самого человека, находящегося в самом центре этих усовершенствова-

ний? «Прогрессы» не гарантируют прогресса. Они могут сопровождать

или украшать его. Но сперва, прежде чем мы сможем приложить

поня-

463

тие прогресса ко многим техническим усовершествованиям, следует

уде

стовериться в самом его наличии. Великая идея человеческого прогрес-

са не гарантирована 101 000

«прогрессов»

в различных науках или техни-

ке, поскольку именно они в наше время привели к самому быстрому раз-

рушению всей цивилизации. Если я хочу понять суть прогресса при пе-

реходе от феодального государства к современному, бессмысленно рас-

сматривать государства Эфиопии, Непала, Парагвая и Либерии, хотя все

они называют себя современными. Я должен знать из другого источни-

ка, что хотя они и приобрели привилегии современных государств, од-

нако не раскрывают мне суть этого прогресса. Они — результат просто-

го приложения принципа, установленного в самом центре современной

истории и просто распространеного на эти находящиеся на периферии

территории.

Можно привести простой пример принципа прогресса: в древности

отдельные боги утрачивали свое значение (regressed). Вся античность,

страдая, взывала: «Нужны более великие и более могущественные боги!»

Едва заканчивалось строительство храма одного бога, как новая нацио-

нальная катастрофа заставляла людей тратить огромные средства на воз-

ведение храма нового бога. А новые боги всегда были совершенно без-

жалостны к старым и ниспровергали их, отправляя в преисподнюю. Эта

беспрерывная «перистальтика» была чем угодно, но не прогрессом. Она

была погоней за недостижимым. Предпосылкой прогресса в этой обла-

сти, связанной с богами, была определенная «перемена ума». Мир успо-

коился только после того, как Бог был раз и навсегда признан единым и

единственным в своем роде.

Более близким для нас является пример заключения брака. Мусуль-

манину разрешается иметь двух или даже больше жен. Это препятству-

ет прогрессу жены. Она не знает, будет ли она оставаться его женой в

полном смысле этого слова. Поэтому она должна бояться настоящего

регресса. Поэтому мусульманский брак не является прогрессивным. Ни

у мужчины, ни у женщины силы не высвобождаются для выполнения

новых задач. Мужчина продолжает гнаться за мечтой о более красивой

жене. Надежды и страхи, связанные с окончательным характером их от-

ношений, разрушают их брачный союз.

Эти два примера раскрывают нам те

законы,

на которых основан про-

гресс. Прогресс должен быть явным. Циклы происходят с нами, как про-

исходит смена времен года. Но прогресс требует, чтобы мы сами явным

образом о нем сказали. До тех пор, пока мы не перестанем приписывать

себе положение холостяка, мы не можем достичь прогресса в браке. В

этом заключается разница между прогрессом и циклами. Цикл — это не-

который внешний мифический процесс, на который мы просто смотрим,

а прогресс — это действие нашей творческой веры. Этим действием вновь

прибывший на постоянное жительство в Соединенные Штаты переписы-

вает все свое прошлое. Возьмем, к примеру, европейца, который в Евро-

пе мечтал об определенном будущем, о карьере, собирался построить дом

и т.д. Затем он приезжает в Соединенные Штаты. Благодаря этому шагу

его мечты о будущем теперь стали прошлым. И то, что даже будущее, о

котором мечтали вчера, теперь стало элементом прошлого, является луч-

шим описанием прогресса. Будущее, на которое человек надеялся в Евро-

464

пе, теперь уничтожено и превращено в удобрение для его поля в Амери-

ке. Прогресс зависит от нашей способности самим давать имя «прошлое»

тому образу, который вчера казался нам отдаленным будущим (25).

Явное присвоение каждому действию имени, явное погребение про-

шлого,

принятие на себя обязательств и единственный в своем роде от-

вет — это предпосылки прогресса. До тех пор, пока люди не высказали

это, они могут спать, есть, работать вместе и все же не состоять в бра-

ке. Они не исключили возможность вести себя иначе. Теперь мы достиг-

ли глубокого понимания действительной истории прогресса: от

Кондор-

се до Выставки в Хрустальном дворце в

1850

г.

«прогрессы»

в искусствах

и науках считались распространением на другие области прогресса чело-

века в целом. Начиная с

1850

г. эти частные формы прогресса стали счи-

таться единственным прогрессом, центр разрушился.

В этом веке, после 1850 г., впервые был придуман систематический

метод совершения изобретений, и отсюда возникла идея организованно-

го, автоматического прогресса, гарантированного только изобретатель-

ным человеческим разумом. В первоначальном христианском понима-

нии прогресс считался зависящим от хрупких, но живых человеческих

сердец, согласных умереть и стать местом рождения Бога. В механичес-

ком характере современного прогресса, не знающего ни жизни, ни смер-

ти, сердце вполне логично отвергается, как досадная помеха. Конструк-

тор механического сердца стал полубогом для миллионов американцев.

Теперь мы уже знаем, что, когда некоторый аспект человеческой жиз-

ни притязает на бессмертие, он превращается в миф. Излюбленным сим-

волом мифа об автоматическом прогрессе была прямая линия, изобража-

ющая непрерывное продвижение в одном направлении, которое не име-

ет никакого определенного начала и никакого определенного конца. Но

точно так же, как заблудившийся человек пытается идти прямо вперед,

но в действительности ходит по кругу, мнимо линейный прогресс, отка-

зываясь от ориентации на начало и конец, обеспечиваемой компасом

христианства, по опрометчивости попадает в ловушку и начинает ходить

по кругу, все время возвращаясь туда, откуда начал свой путь. Это — про-

клятие, лежащее на язычнике. Поэтому вера в автоматический прогресс

прекращает сам прогресс.

Но на самом деле было бы неправильным считать любое повторение

чем-то плохим. Сама жизнь основана на известном равновесии между

повторяющимися и порождающими нечто новое процессами. Первые -

это наше вложение основного капитала, а вторые — диапазон выбора,

отбора, изменения в любой данный момент. Если бы достижения про-

шлого постоянно не воспроизводились вместе с тем, что мы впервые со-

здаем в настоящем, имели бы место просто изменения без какого-либо

кумулятивного

роста (26).

Однако естественная тенденция жизни, предоставленной самой себе,

выражается в стремлении расслабиться, от инициативы перейти к рути-

не и, таким образом, нарушить равновесие между прошлым и будущим,

повторением и новаторством. Вот почему концепция автоматического

прогресса ошибочна. Каждая группа внутри общества только из-за сво-

ей косности стремится продолжать делать то, что она делала раньше, и

требует все больше и больше того, к чему ее влечет сердце — сокраще-

465

ния рабочего дня, более высоких прибылей, профессиональных приви-

легий, удовлетворения групповых интересов, следования установившим-

ся методам. Но требование «больше того же самого» означает, что люди

попадают в наезженную колею, в порочный круг, поскольку количе-

ственный рост означает повторение качества. Колеи, по которым мы

двигаемся, отделяют нас друг от друга и разрывают наши связи с буду-

щим. А когда жизнь утратила единство и лишена будущего, когда она

разрушается и попадает в тюрьму прошлого, она мертва (27).

То, что цивилизация действительно неизменно двигалась вперед и

назад в соответствии с механической формулой, — явный миф для того,

кто смотрит на историю реалистически. Так, очевидно стремясь к ком-

промиссу с очевидностью глубоких спадов,

Бенедетто

Кроме

(20*)

пред-

ложил понимать историю как восходящую спираль, в движении по ко-

торой случаются и упадки, но за ними, однако, всегда следует еще боль-

ший подъем. Но спиралевидный прогресс — это все еще автоматический

прогресс, поскольку он не зависит от того, что вы или я создаем его. Он

избегает Креста, проходящего через наши сердца и не двигающегося ни

по какой предсказуемой кривой. Спираль была принята многими пред-

ставителями академических профессий в качестве самого лучшего спо-

соба понимания. «Жизнь двигается вверх по спирали» (28) — сказал нам

Джон Дьюи

(21*).

«Любая эволюция происходит по восходящей спира-

ли», — таково недавнее высказывание другого знающего человека (29).

Эти изречения хорошо подтверждают старую поговорку, что миром пра-

вит неправдоподобно маленький ум. Ибо этот «символ» спирали, столь

серьезно защищаемый его приверженцами, ни в малейшей степени не

соответствует цели самих адвокатов (30). Они, должно быть, никогда не

анализировали этот «символ». В конце концов, он был избран потому,

что перед глазами этих людей стояли христианская идея прогресса, язы-

ческая идея циклов и исторический или личный опыт смутных времен -

войны, депрессии, преступления и т.д. Попятное движение происходит,

продвижение вперед происходит, жизнь непрерывно возвращается. Та-

ковы три наших факта.

Выражает ли образ спирали эти три факта? Я этого не вижу. Преступ-

ления, паранойя целой нации переводят стрелку часов назад, а упадок

оказывается столь глубоким, что мы просто вынуждены восстановить

минимум приличий, и их уровень намного ниже, чем прежде. В процессе

восстановления утраченного уровня обыкновенных приличий мы впол-

не способны подняться выше и, в конце концов, двигаясь по пути про-

гресса, мы можем достичь новых высот. Но этого не произойдет, если

сперва мы не признаем, как низко мы пали.

Тогда прогресс включает в себя следующие шаги: 1. Определенный

уровень обыкновенных приличий в течение некоторого времени счита-

ется «естественным». 2. Впадение в варварство, временное отрицание

всех норм отдельным человеком или группой людей шокирует нас. Нор-

мы, до сих пор считавшиеся надежными, оказались под угрозой. 3. Мы

пересматриваем условия своего существования. Будучи не в состоянии

понять такой глубокий упадок, мы пытаемся еще глубже проникнуть в

тайну нашей природы. Мы обнаруживаем некоторую брешь в нашем

прежнем понимании справедливости. 4. Мирное состояние, следующее

466

за упадком, отражает более полное понимание подлинной природы че-

ловека. Оно организует нас таким образом, что мы в следующий раз па-

дем не так низко.

Но тогда прогресс можно охарактеризовать при помощи некоторого

отрицания. Он означает процесс, в ходе которого мы все больше стано-

вимся подлинным человеческим существом, вызванным к жизни нашим

Творцом, и не уклоняемся или не отказываемся от нашей ответственно-

сти при выполнении этой задачи. Я верю в прогресс в том смысле, что я

убежден: каждое столетие нашей эры переживает всякий раз все менее

глубокий упадок, и человек стал более естественным, более полно соот-

ветствующим тому, что с самого начала понимается под «человеком».

Если «эволюция» заставляет нас поднимать самих себя за волосы, то

прогресс заставляет нас во все большей степени подчиняться власти на-

шего Создателя и выходить из-под этой власти все реже и реже.

Символ спирали с ее змееподобным характером движения оказывает-

ся бесполезным, поскольку стремится добиться компромисса между виде-

нием сверху и видением снизу. Этот символ создает впечатление их при-

мирения, но на самом деле несправедлив к обоим. В нем не учитывают-

ся те самые формы опыта, которые привели к необходимости отыскать

какой-нибудь символ.

Возражения против символа спирали таковы:

Когда мы использу-

ем термин «прогресс», мы уже достигли высшей точки нашего предназ-

начения, поскольку в противном случае мы не смогли бы соотнести от-

дельное событие с некоторым стандартом. Но спираль возносится в пу-

стое пространство, и ее нельзя сравнить ни с какими известными фак-

тами или ценностями. У самого пространства нет «высоты» в том смыс-

ле этого термина, который подразумевал бы какие-либо качественные

характеристики. 2. Исторические факты, приведшие к формированию

идеи спирали, указывают на действительное снижение уровня, действи-

тельные падения или откаты назад. Образ спирали предполагает, что та-

кие случаи падения уровня никогда нельзя заметить. Следовательно, этот

образ притупляет нашу бдительность. 3. Образ спирали удобен для скеп-

тического созерцателя истории, решившего, подобно Сантаяне

(21*),

смотреть на спектакль со стороны и не принимать участия в агонии и

триумфе самой истории. Такое сознание стремится обладать некоторой

формулой. 4. Образ спирали, наводя многих людей на мысль, что они

могут смотреть на спектакль со стороны, подготавливает следующее па-

дение, поскольку неучастие скептиков ослабляет прогресс.

Человек не создан для того, чтобы «знать» этот процесс прогресса,

ему позволено только верить в него. Путать то, что мы можем знать, с

тем, во что мы верим, — главный порок змеи. Спираль — это та же змея,

из которой, так сказать, уже сделали чучело. Выбор этого бессмысленно-

го символа созерцательным сознанием доказывает, что мы готовы упла-

тить любую цену за гордость быть простыми зрителями большого шоу

истории. История ни при каких обстоятельствах не является спиралью.

Ни при каких обстоятельствах человек не является зрителем истории.

Теперь мы можем понять, почему человеческая жизнь не может быть

ни прямолинейной, ни спиралевидной. Будущее не открывается автома-

тически, оно должно быть открыто заново нашей собственной

внутрен-

467

ней смертью и обновлением. Формулой прогресса является не движение

в одном и том же направлении, а постоянное изменение направления,

выбрасывающее нас из наезженной колеи. Любая рутина, все вторичные

формы жизни и даже все органы нашего тела приходят в расстройство,

если не выполняют своих функций и если не черпают сил в появлении

нового листа на дереве, в распускании нового цветка, в том одном шаге

в неведомое и невероятное, с которыми мы сталкиваемся, когда спраши-

ваем, куда же на самом деле влечет нас наше сердце. Христианство — это

власть, способная открывать и замыкать циклы, а потому само оно не

циклично и может содержать в себе много циклов и периодов, спиралей

и прямых линий.

Наука и христианская эра

Предшествующая дискуссия может быть проиллюстрирована при помо-

щи тех наук, на которые обычно ссылаются как на наиболее выразитель-

ные примеры триумфа современного прогресса. И в самом деле, про-

гресс — это жизненный сок науки. Но наука в нашу эру заняла место

магии и предрассудков, только унаследовав от христианства его веру в

прогресс и его силу бороться против порочного круга привычных духов-

ных стереотипов ради открытого будущего, силу, способную «переме-

нить наш ум» через страдание.

Не только неспециалисты, но и слишком многие профессионалы

представляют себе прогресс

естествознания,

используя ошибочные тер-

мины, которые связаны с движением по прямой линии, — так, словно

речь идет просто о применении старых, добрых методов ко все больше-

му объему опытных данных. «Сомневайся в границах своей науки, но

никогда не сомневайся в своей науке как таковой», — вот иронический

рецепт, выписанный одним известным президентом колледжа тем, кто

стремится к успешной академической карьере. Но даже самый лучший

естествоиспытатель — это не просто человек, ищущий ответа. Он явля-

ется также человеком, пересматривающим и изменяющим свои вопро-

сы в свете нового опыта, новых эмоций, новой веры. Вот почему нова-

торы вроде Дарвина, Фрейда или Эйнштейна должны вести борьбу в

границах своих наук против упрямого и часто ожесточенного противо-

действия со стороны ортодоксальных ученых. Величайший основопо-

ложник современного естествознания, Парацельс, подвергался, воз-

можно, столь жестоким преследованиями со стороны своих врагов-гу-

манистов, что даже в наши дни большинство ученых считают его обык-

новенным шарлатаном (31). Поэтому он говорил, что истина вызывает

ненависть.

Миф о чисто научном прогрессе ввел ученых в заблуждение, заставив

их думать, будто естественные науки могут продвигаться вперед вне свя-

зи с обществом, частью которого они являются, и даже будто их частная

наука способна идти вперед, не обращая внимания на философию науки

в целом. Здесь концепция прямолинейного прогресса вновь имеет сво-

им следствием языческий ад разделения, тогда как углубляющаяся спе-

циализация грозит превратить современное мышление в Вавилонскую

468

башню. Истина является прямой противоположностью такого понима-

ния: каждая наука зависит от других наук, а наука в целом зависит от ос-

тального общества, поскольку нас спасает от рутины поддержка и обнов-

ление. Конечно, события последних десятилетий в Европе должны быть

начертаны большими буквами на стене, чтобы они произвели впечатле-

ние даже на самые тупые умы. Если не поддерживается жизнь общей

веры, которая объединяет ученых с обществом, общество не будет защи-

щать ученых (32).

В наше время специалисты и эксперты обязаны своим существовани-

ем нескольким столетиям, в течение которых вера в науку и добрая воля

по отношению к ней были сформированы во всем западном обществе.

По меньшей мере половину всей энергии западного мышления при-

шлось использовать для постоянного сплачивания всех современников

при помощи общей философии, распространяющейся повсюду веры в

то, что все люди живут в одной природе, подчиняются всеобщим зако-

нам. До тех пор пока публика не была приведена к некоторой степени

единодушия, пока новая философия не научила публику уважать науку,

у нового академического исследования природы было мало шансов на

успех. В противном случае едва ли имело бы место сотрудничество, не

было бы поддержки отдельных научных экспериментов или отбора важ-

ных вопросов. Науки без философии подобны спицам без ступицы: ко-

лесо обязательно сломается. И в Европе оно ломается прямо на наших

глазах. Науки, утратившие свой собственный центр, разрушаются и из-

вращаются диктаторами.

Объединение наук, разбегающихся в разные стороны, с философи-

ей, влекущей их к центру, было делом тех, кто переносил страдания

ради того, чтобы пробудить у людей интерес к науке, заставить их ува-

жать ее и быть терпеливыми по отношению к ней даже тогда, когда уче-

ные совершали колоссальные ошибки или заставляли ждать своих от-

крытий в течение столетий. От Декарта до Дьюи миры психологии, гео-

графии, политической экономии, истории, химии и других наук удер-

живались вместе философами, говорившими каждому члену общества

- и знатоку, и неспециалисту, — что такое природа, человек, наука и

как они могут взаимодействовать в построении будущего. Добрую волю

и сотрудничество ради достижения цели следовало создать и постоян-

но воссоздавать.

Неспособность делать это подобающим образом в наши дни имеет

следствием те потрясения, которые мы переживаем, и ответственность за

них несет также язычество, возрожденное в наших науках. Ученые само-

довольно спиливали ствол откровения, всего лишь одной ветвью которо-

го была их наука. Отказываясь признать, что христианской эре они обя-

заны единым будущим, единым временем, общим для всех людей, они

потеряли ориентацию. Науки не дают возможности ориентироваться,

они сами предполагают наличие некоторой ориентации. Верстовые стол-

бы времени устанавливаются прожитыми жизнями, а не теориями.

Наиболее драматический, на моей памяти, случай отхода от христи-

анского летоисчисления — это выступление Джеймса Брестеда (Brea-

sted), знаменитого египтолога и очень дружелюбного человека, перед

членами Американской Исторической Ассоциации в 1934 г. (33) «Слава

469

Богу, мы оставили позади четыре тысячи лет Откровения», — заявил он,

имея в виду Израиль и христианство. Так что теперь Франклин Д. Руз-

вельт за заслуги в деле социального прогресса мог бы быть непосред-

ственно поставлен в один ряд с великими фараонами Египта.

Брестед выражает поддержку множеству ученых, каждый из которых

только из любви к великим открытиям в их собственных областях науки

настаивал на том, что эти области науки и являются центром истории.

Восхваление Брестедом Египта за его «социальный идеализм», за учреж-

дение Египтом «эпохи характеров» показывает: он не утруждал себя по-

ниманием того, что же Откровению пришлось преодолеть в египетском

идолопоклонстве. Не то чтобы порок язычества был не так уж мал — но

он привел к появлению слишком сильного характера и слишком боль-

шого числа человеческих жертвоприношений в честь общества! Египтя-

не были первыми, кто организовал территорию, и это стало бессмертным

достижением, но ценой, которую они заплатили за это, было отождеств-

ление законов на земле с законами неба: фараон не был королем в на-

шем смысле этого слова, а «большим домом», богом, принадлежащим

небу. Пророки Израиля видели, что жизнь в пустыне предпочтительнее

законов неба.

Когда науки уничтожают последние остатки своего христианского

основания, они неизбежно становятся жертвой духовной смерти, оказы-

ваясь в порочном круге. Критика поэм Гомера относится ко времени,

предшествующему деятельности Вольфа

(22*).

Бассетт

(Bassett) и другие

исследователи возвратились к тезису о единстве Гомера, который умира-

ющим героем греческой филологии, Виламовиц-Меллендорфом

(23*),

был предан анафеме еще в

1927

г. История вновь сводится к изучению

хроник, поскольку она стала «социальной» историей и она просто изла-

гает последовательность событий и обычаев, подлинных периодов не су-

ществует. Сознание не допускает возможности начала какой-нибудь со-

вершенно новой истории. И никакая новая история не осуществляется.

Историки, утверждающие, что действуют только в интересах науки, не

ставят и не могут ставить вопрос о том, как вера создает эпоху, как она

начинает и заканчивает эпоху, поскольку об этом мы узнаём исключи-

тельно из нашей веры в будущее. И вся живая история соединяет про-

шлое с будущим. Но прошлое, созданное научной историей, является для

нее не результатом нашего будущего, а причиной нашего настоящего. У

прошлого нашего будущего будет конец, а у прошлого нашего настояще-

го нет никакого окончания. Оно буквально «бесконечно», а единствен-

ной формой описания бесконечности в смысле отсутствия конечной точ-

ки является круг. Любой порочный круг порочен потому, что он не

включает в себя избытка, чрезмерности, загадки. Только нерешенные

проблемы истории способны организовать бесконечный материал, рас-

положив его вокруг решенных проблем.

Наиболее совершенный круг был довольно своеобразно продемон-

стрирован библейским критицизмом. В 1906 г. Альберт Швейцер

(24*)

опубликовал историю изучения жизни Иисуса от начала первых иссле-

дований в 1770 г. вплоть до его собственного времени (34). В этой книге

он показал, что ученость прошла полный цикл: каждый возможный те-

зис был выставлен, отклонен, заменен другим, пока в конце концов

470

Вреде (Wrede) не поставил те же самые вопросы, с которых начал Рей-

марус

(25*).

Такой большой ум, как Швейцер, увидел, что христианс-

кий мир больше не может ждать прояснения сути дела от продолжения

того же самого кругового движения. Вместо того чтобы изучать Жизнь

Иисуса, он снова открыл Смерть Христа и отправился в Конго в каче-

стве врача-миссионера.

Благодаря Швейцеру мы можем понять, какое важное значение имеет

проведение различия между прогрессом и порочным кругом. Человечес-

кое существо, обнаружившее, что его духовная деятельность попала в

плен языческого круговорота, будет реагировать на это отчаянной по-

пыткой вынырнуть из него. Наши колледжи не могут позволить себе бе-

зучастно смотреть на то, как наука попадает в такую наезженную колею,

поскольку это разрушило бы доверие студентов. Цинизм, неистовство,

отход от науки — таким должен быть ответ души на подобные глупые

игры. Эрозия души уже происходит.

Другая наука, которой грозит попадание в порочный круг, — хотя

этого можно было бы ожидать меньше всего, — экономика. Поскольку

экономика имеет дело с постоянно изменяющимися материальными

процессами, связывающими нас с землей, изменение является централь-

ным пунктом экономического мышления. Мы не можем съесть одну и ту

же буханку хлеба дважды. Хотя трудно поверить, что такая наука о непре-

рывном изменении сама может иметь тенденцию к превращению в кру-

говорот, многие очевидные факты указывают именно на это. В присту-

пе духовной усталости многие экономисты публично и в частных бесе-

дах говорят нам: «Маятник качнулся в другую сторону, и мы возвраща-

емся к меркантилизму, мы возвращаемся к экономике в качестве части

моральной философии». Буря прогресса в экономической теории, буше-

вавшая в течение 160 лет, затихает. Только новая исходная точка в эко-

номической теории могла бы воспрепятствовать этому скатыванию к

циклу. А это — духовная революция, смерть и воскресение, от которых

зависит любой прогресс в науке, как и во всех прочих областях. Исход-

ная точка очевидна. В последние десятилетия появились большие труды

по теории безработицы, но все они были написаны как приложения или

дополнения к общей экономической теории. В учебнике по экономике

Тауссига

(Taussig) «Основы экономики» не было сперва даже отдельной

главы, посвященной безработице (35). Между прочим, то же самое вер-

но и относительно марксистской экономики. Проблема безработицы, все

больше разрастаясь, постепенно превратилась в больное место современ-

ного способа мышления. Позже мы затронем вопрос о практических вы-

водах, вытекающих из этого кризиса экономической теории. Здесь же

для нашей ориентации достаточно понимания того, что и этой науке уг-

рожает вытеснение подлинного прогресса механическим повторением.

Меня больше всего угнетает то, что люди в этих областях не испыты-

вают никакого беспокойства в связи с ситуацией, в которой они оказа-

лись. Они думают, что все это — только различие в терминах или выра-

жениях и что неважно, как вы называете или организуете свое мышле-

ние. Моя проповедь о необходимости переосмысления поглощается сте-

нами их чистой совести, обитыми войлоком, но жизнеспособность их

науки также утрачивается. Ничто из того, что вы сами считаете неваж-

471

ным,

не оставит после себя хотя бы малейшего следа. Без уверенности

ученого в предельной важности истины истина в системе ценностей на-

рода и в самом деле становится неважной. Если ученый говорит, что мы

возвращаемся к представлениям 1750 г., он уничтожает прогресс науки,

который только и сделал науку национальным сокровищем. Если мы те-

перь возвратимся к меркантилизму, то скоро начнет действовать причи-

на, заставившая Адама Смита

(26*)

в свое время отклонить мерканти-

лизм и отстаивать свободную торговлю. В этом цикле, где все повторя-

ется, не будет места науке. Будет то же безысходное движение — еще раз

и опять все сначала. Таким образом, экономика как наука совершает са-

моубийство, замечая при этом: «Мы возвратились к тому же самому».

Друзья науки могут испытать искушение уклониться от вызова, бро-

шенного им на этих страницах, истолковав сказанное как враждебные

- и, значит, продиктованные нетерпимостью — нападки на науку. Но

нападки в действительности направлены не на науку, а на языческое

злоупотребление наукой. Именно любовь к науке заставляет меня вы-

ступать против ее болезней и защищать то общество, в котором наука

может прогрессировать. Прогресс невозможен в обществе, утратившем

ориентацию.

Прерывность веры

Существует еще последнее, хорошо нам всем знакомое возражение на

сказанное мной. Если в наши дни все обстоит так плохо, не означает ли

это, что христианство обанкротилось и потому опровергнуто? Да, в наши

дни христианство обанкротилось. Но оно не опровергнуто. Христианство

неоднократно оказывалось банкротом. Когда оно терпит банкротство,

оно начинает все сначала, и в этом

его

сила.

История христианства — и в жизни отдельных христиан, и в жизни

человечества — есть постоянное повторение смерти и воскресения его

Основателя. Одним своим великим восклицанием: «Боже Мой! Боже

Мой! для чего ты Меня оставил?» — Иисус стал нашим братом. Все мы

временами становимся банкротами, но Иисус в то самое мгновение, от-

казываясь от силы своего духа, стал равным каждому из нас и единодуш-

ным со всеми нами. Тысячу лет спустя

Ансельм

Кентерберийский осно-

вал новую науку — теологию, подобным же образом обратившись к Богу:

«Что делать рабу Твоему, изгнанному столь далеко от Тебя?» (36) А в не-

далеком прошлом великий христианский мудрец барон фон

Хюгель

ни-

когда не уставал повторять, что вера — это прерывный процесс. Христи-

анство основано на открытии того, что наш дух так же смертен, как и

клетки нашего тела. Вера не может жить, если она не прерывается, и эта

горькая истина отводит смерти то место, которое ей принадлежит в на-

шей вере: смерть становится тем, что приносит новую жизнь.

Так что каждая христианская община и каждое христианское движе-

ние является результатом слез, пролитых вместе, результатом банкрот-

ства, пережитого братством сердец, которые выжили после поражения.

Позже я постараюсь — очень осторожно — обсудить, каких новых форм

смерти и воскресения требует от нас нынешняя эпоха. Потенциальные

472