90
Сознание видит в прошлом сотворение настоящего, потому что само
действие относится к настоящему и не интересуется прошлым. В какую
бы эпоху мы ни заглянули, люди, как первобытные, так и цивилизован-
ные, всегда знали, что их судьба будет отчасти такой, какой ее сделает их
деятельность. Они также знали, что до них утекло уже немало времени;
ше времен года, требования на экзаменах постоянно снижаются, утрачиваются бла-
гочестие, почтительность и нравственность, нынешние рабочие уже не те, что преж-
де, когда они с такой любовью вытачивали ножку стула - эта знаменитая страничка
Пеги напоминает Шекспира, Как вам это понравится, 2, 3, 57), то можно сделать
вывод о том, что мир не просто пребывает в зрелом возрасте, но и приближается к
старости и концу. Тексты об исчерпанности мира бесчисленны и часто неверно тол-
куются. Когда император Александр Север говорит в папирусе об упадке Империи
во времена его собственного правления, то это не смелое признание, прозвучавшее
из уст главы государства, и не оплошность: это общее место, такое же нормальное в
ту эпоху, как в наше время - слова главы государства об угозе гибели человечества
от атомной бомбы. Когда последние язычники описывают Рим в V в. как старуху с
морщинистым лицом, vieto vultu, говоря, что Империи грозит разрушение и она
близка к концу, то это не спонтанное признание социального класса, обреченного
Историей на исчезновение и мучимого чувством собственного упадка, а избитая
фраза; кроме того, если даже Рим — старуха, то это достойная старая дама, заслу-
жившая почтение своих сыновей. Обинье не был скептиком-декадентом, однако,
говоря в les Tragiques о мученичестве своей партии, он пишет: "Une rose d'automne
est plus qu'une autre exquise, vous avez éjoui l'automne de l'Eglise" (Осенняя роза,
прелестница сада, для осени Церкви вы стали отрадой). Известна мысль св. Авгус-
тина о том, что человечество подобно человеку, проживающему шестой возраст из
семи отпущенных ему (см. напр., M.D. Chenu. La théologie au douzième siècle. Vrin,
1957, p. 75; Dante. Convivo, 2, 14, 13). В Хронике Отгона фон Фрайзинга постоянно
повторяется: "мы, оказавшиеся в конце времен"; не надо из этого делать вывод о
страхах XII в. Это ощущение продлится до XIX в., когда идея прогресса произведет
в коллективном сознании одну из самых впечатляющих перемен за всю историю
идей: еще в XVIII в. считалось, что мир близок к демографическому и экономичес-
кому истощению (несмотря на возражения физиократов, противопоставлявших Лук-
рецию Колумеллу). Самый поразительный текст принадлежит Юму (Трактат о
чудесах); английский философ хочет противопоставить неправдоподобные факты
правдоподобным странностям: "Вообразите, что все писатели всех эпох договорят-
ся писать, будто бы, начиная с 1 января 1600 г. на всей земле в течение недели была
полная темнота; ясно, что все мы, нынешние философы, вместо того, чтобы ставить
этот факт под сомнение, должны будем принять его как достоверный и искать при-
чины, по которым это могло произойти; упадок, разложение и разрушение природы
- это событие выглядит вероятным благодаря стольким аналогиям, что всякий фе-
номен, который кажется устремленным к этой катастрофе, укладывается в рамки
человеческого свидетельства". Эта идея старения является лишь разновидностью
91
но знание об этом времени остается для них чем-то чуждым, поскольку
деятельность не включает в себя знание о прошлом и не пользуется этим
знанием. Конечно, мы всегда действуем и мыслим, исходя из достигну-
того, не подлежащего произвольному уничтожению; робинзонады, при-
тязающие на изобретение иного мира, обычно заканчиваются возвраще-
нием к вчерашним или позавчерашним общим местам. Ибо человек так
естественно историчен, что даже не различает, где начинается то, что идет
из прошлого. Но при этом человек не является естественно историогра-
фическим; это достижение - не столько сокровищница воспоминаний,
сколько определенный этап. Человек пользуется этим, когда речь идет о
какой-то местности или обычае, без особых раздумий, словно это часть
самой природы. Историчность просто означает, что человек всегда нахо-
дится на определенном этапе своего пути, что он может двинуться в путь
только из того пункта, куда он прибыл, и что он считает вполне есте-
ственным пребывание на этом этапе своего культурного пути. Деятель-
ность не нуждается в знаниях о происхождении методов, инструментов и
обычаев, которые она использует. Конечно, если мы - геометры, то мы
принадлежим, как говорил Гуссерль, к сообществу геометров прошлого
и будущего; но Гуссерль говорил также, что суть произведений культуры
«остается в осадке»; что настоящее вовсе не отсылает к прошлому, а про-
шлое следовало бы «перезаряжать», чтобы оно оставалось живым и на-
стоящим. Поэтому возведение традиции в норму - это восприятие мира
той основополагающей идеи, что мир завершен, созрел; именно так мы сами рас-
сказываем историю рода человеческого: как переход от обезьяны к человеку; обезь-
яна превратилась в современного человека, это свершилось, сказка окончена; мы
описали происхождение человеческого животного. И именно так Лукреций рассмат-
ривает историю цивилизации в финале книги V De nalura rerum. Часто спрашива-
ли, проявилась ли в этих знаменитых стихах Лукреция, где описано политическое и
технологическое развитие человечества, его "вера в прогресс", а также одобрял ли
он материальный прогресс или считал его бесполезным. Для начала нужно понять
замысел этой пятой книги. Лукреций предпринимает там интеллектуальный экспе-
римент: доказать, что теория Эпикура вполне позволяет дать целостное описание
устройства мира и цивилизации: ибо мир построен и закончен, технические сред-
ства, которые было необходимо изобрести, уже изобретены, и продолжение истории
не создаст новых философских проблем. Эта идея завершенности мира, который
теперь может только стареть, есть самая распространенная и самая естественная
философия истории; по сравнению с ней концепции, изученные К. Löwith (цикли-
ческое время и прямолинейное движение по направлению к эсхатологии), более
интеллектуальны, менее естественны и менее распространены.