Зигварт Х. Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

Подождите немного. Документ загружается.

ZAE`H, Y. 1. BD]H¬ _HXY

оно есть вещь, свойство, деятельность, действие и т. д. Но под какую

категорию следует подвести «видеть», «слышать», «наглядно пред-

ставлять», «мыслить», «хотеть», если функции эти мы будем рас-

сматривать в отношении к их объектам, а не просто как проявления

деятельности субъекта? Следует ли подвести «видеть», «слышать»,

«представлять» под причинные отношения? Они не суть простая

деятельность, ибо они относятся к чему-то отличному от деятельно-

го субъекта; но они не суть и процесс действия, ибо они и не произ-

водят вещи, и не изменяют ее. Лишь то, что, подобно свободным об-

разованиям фантазии, с самого начала имеет значение только мыс-

лимого, может подпадать под точку зрения причинного отношения

произведения и создавания, поскольку мы вправе и мысль, и снови-

дение, и т. д. рассматривать как вещь. Но то, что мы мыслим как су-

ществующее так или иначе, не создано нашим мышлением, и реаль-

но с ним не происходит ничего от того, что оно мыслится. И все же

оно должно быть объектом нашего мышления и стоять к нему в от-

ношении. Этот класс отношений мы можем обозначить, пользуясь

несколько расширенным кантовским словоупотреблением, как мо-

дальные отношения. В таком случае сюда будут подпадать все те от-

ношения, в какие мы ставим объекты по отношению к нам, посколь-

ку мы представляем их и как представляемое домогаемся, желаем их,

рассматриваем их со стороны их ценности для нас. Следовательно,

не только все те глаголы, которые выражают относимую к объектам

идеальную деятельность, но также имена прилагательные и наречия,

которые, как «истинный и ложный», выражают отношение моего

представления к той вещи, к которой оно относится, или «как пре-

красный и добрый», выражают отношение содержания представле-

ния к масштабу оценки. Поэтому лишь там могут они служить косвен-

но выражением для свойства, присущего вещи как таковой, где мас-

штаб этот абсолютно установлен. Наконец, сюда же будут относиться

имена существительные, как «знак, цель» и т. д.

⁹

§ 7. Общее представление и слово

Все представляемое представляется или как отдельно существующее

(как отдельная вещь или как свойство, деятельность, отношение от-

дельных вещей) соотносительно под условиями отдельного сущест-

вования (как продукты создающей образы фантазии), или же оно

представляется независимо от условий своего отдельного существования

и постольку как представляемое, как оно дано чисто внутренне, мо-

жет мыслиться существующим вообще в каком угодно числе отдель-

FDEXYZ[ \EA]HDY

ных вещей или случаев. Выражением для этого внутренне данного

содержания представляемого служит слово как таковое.

Но слова, как они усваиваются из данного языка и употребляют-

ся в качестве выражения естественного индивидуального мышления,

имеют индивидуально отличные и многократно видоизменяющиеся значе-

ния. Благодаря этому преобразованию свойственная их значению все-

общность получает различный смысл.

. Какие представления предшествуют самому акту суждения в субъек-

те, совершающем этот акт,

—

это, в общем, указывается их граммати-

ческим обозначением. Хотя самая цель языка требует, чтобы всякий

под одним и тем же словом мыслил одно и то же, однако в действи-

тельной жизни цель эта отнюдь не достигается полностью. Напро-

тив, для различных людей слова обозначают различное, а для одно-

го и того же человека они обозначают различное в различные време-

на

¹⁰

. Когда мы хотим, следовательно, анализировать действительный

акт суждения, то ни в каком случае не следует исходить при этом про-

сто из общезначимого значения слова. Напротив, слово в этом слу-

чае всегда следует рассматривать лишь как знак того представления,

какое имеется налицо в совершающем акт суждения индивидууме.

. Отношение грамматических выражений к обозначаемым ими

представлениям является различным. Часть слов (как имена суще-

ствительные и глаголы) связана с определенным содержанием пред-

ставлений, которое образует их значение, как оно дано для индиви-

дуума. Другая часть

—

как местоимения и указательные слова

—

сама

по себе, по своему точному смыслу не обозначает ничего определен-

ного, а служит лишь для того, чтобы выражать отношение к мысля-

щему и говорящему субъекту (или к тому, что им сказано). Она мо-

жет, следовательно, стать знаком определенного представления

лишь в том случае, если отношение это знакомо благодаря само-

му наглядному представлению. «Я и ты», «это и то», «здесь и там»

по своему смыслу выражают не представление об определенной лич-

ности, об определенном нечто, об определенном месте и т. д., хотя

они и употребляются для того, чтобы обозначить определенное не-

что, определенное место. В различных случаях, будучи употребляе-

мы различными людьми, они обозначают совершенно различное.

А что они обозначают

—

это выясняется из чего-либо иного.

. Но все сами по себе полнозначные слова, поскольку они понима-

ются,

—

прежде всего и непосредственно суть лишь знаки представле-

ZAE`H, Y. 1. BD]H¬ _HXY

ний, внутренне данных и воспроизводимых из воспоминания. Слово

может быть собственным именем, оно может обозначать нечто совер-

шенно общее, но оно лишь тогда пригодно к употреблению, когда об-

ладает способностью одним своим звуком, без помощи наличного на-

глядного представления вызывать в сознании определенное содержа-

ние представления. Наоборот, то, что мы представляем, лишь тогда

является нашим верным и прочным достоянием, которое может быть

использовано в мышлении, когда мы имеем для этого обозначающее

слово. Отсутствие слова для представления мы всегда ощущаем как не-

достаток, как препятствие, которое мешает нам удержать его в его

своеобразии и раздельности от других, мешает воспроизводить вер-

но и предохранять от смешения. Ход нашего духовного развития, ко-

торое фактически совершается ведь лишь с помощью языка и под его

могучим влиянием, сам по себе приводит к тому, что всякое приобре-

тенное нами и внутренне усвоенное содержание представления ищет

себе обозначающие слова. Поэтому мы прежде всего стараемся узнать

имена, названия; и когда мы спрашиваем: «что это такое?»

—

мы удов-

летворяемся тем, что в ответ нам называют какое-либо новое и нико-

гда не слышанное имя. В этом случае мы легко поддаемся тому обману,

словно изучение имен обогащает наше познание о вещах. Ведь если

мы знаем, что это растение называется кирказаном, а то ломоносом,

то от этого мы непосредственно ничего не выигрываем. Но, конечно,

тем самым мы приобрели средство легче возвращаться к этой вещи,

средство укрепить ее в нашей памяти и позднее расширить наше по-

знание. Таким образом, всякий прогресс знания сопровождается из-

менением и расширением научной терминологии.

. Если вникнуть в природу тех представлений, которые сопутствуют

нашим словам, то прежде всего нужно вспомнить о том, что здесь мы

имеем дело с тем же самым мышлением, которое совершается в от-

дельных индивидуумах путем естественного течения духовного разви-

тия. И то, что здесь для индивидуума связывается с одним и тем же сло-

вом, это же самое проходит целый ряд ступеней развития, и ни языко-

ведение, которое хочет установить лишь общезначимый смысл слова,

ни обыкновенное понимание слова в логике не могут непосредствен-

но раскрыть перед нами пройденный путь развития.

. Слова обыкновенно служат знаками понятий. Они изображают по-

нятие в логическом смысле, как оно является искусственным продук-

том сознательной обработки наших представлений, причем его при-

знаки подвергаются анализу и фиксируются в дефиниции. Но такое

FDEXYZ[ \EA]HDY

положение вещей является идеальным состоянием, и задача логики

—

помочь его достижению. Фактически большинство наших слов нахо-

дится лишь в стадии приближения к этому состоянию. Если иметь

в виду самое начало нашего акта суждения, как он начинается вме-

сте с первым усвоением наипростейших грамматических элементов,

и то, что мыслится под словом, попросту обозначать как понятие,

то кроме путаницы от этого ничего не получится. В таком случае вы-

ражение «понятие» нужно было бы брать, подобно Гербарту, в гораз-

до более широком смысле, чем это делается обыкновенно.

. По-видимому, здесь необходимо различать двоякое отношение.

Часть наших представлений

—

именно те, что покоятся на непосред-

ственном наглядном представлении, до известного пункта образу-

ются независимо от языка; и эти, в каждом индивидууме самостоя-

тельно развивающиеся представления

—

суть то условие, при кото-

ром вообще становится лишь возможной речь. Так что последняя,

с одной стороны, лишь присоединяется к готовому образованию.

Но другая часть, например, вся область нечувственного, пробужда-

ется в нас путем традиции, и образование этих представлений обу-

словливается и определяется тем кругом идей, который принадле-

жит обществу, как он находит себе выражение в услышанной речи.

Слово идет впереди и лишь постепенно оно заполняется более бога-

тым и более определенным значением

—

по мере того как индивиду-

ум врастает в мышление целого. Но противоположность эта лишь

кажущаяся. Ибо всякое понимание слова должно примыкать к че-

му-то самостоятельно произведенному и его индивидуальное содер-

жание состоит именно из элементов, которые индивидуум действи-

тельно постиг и удержал с сознанием. Точно так же и непосредствен-

ное чувственное, наглядное представление ребенка рано начинает

уже руководиться языком; и обратно, термины наивысшей абстракт-

ности лишь в том случае не являются уже пустыми звуками, когда

их содержание самостоятельно воспроизводится мышлением. Когда

мы познаем сходство между самостоятельно произведенной мыслью

и тем значением, какое слово имеет в языке, то это всегда являет-

ся открытием. И всякое объяснение слов должно сводиться к тому,

чтобы восстановить те условия, при которых должны производить-

ся по психологическим законам соответствующие им представления.

Действительное различие состоит лишь в том, что в естественном

развитии чувственные представления предшествуют, и образуются

они почти одинаковым образом. Тогда как по мере возрастания чис-

ла предпосылок, которых требуют более высокие и более абстракт-

ZAE`H, Y. 1. BD]H¬ _HXY

ные представления, возрастает также и многообразие путей, каки-

ми они образуются. А благодаря этому труднее становится показать

индивидуальное различие продуктов. Но общий ход того, как совер-

шается для индивидуума сочетание представлений и слов, в сущест-

венном один и тот же. Слово примыкает к впервые самостоятельно

произведенному в известный момент содержанию и проходит ряд

ступеней развития, в течение которых содержание это обогащается

и видоизменяется.

. Обратим внимание на то, как ребенок приобретает

—

почти исклю-

чительно чувственные

—

представления, которые принадлежат к его

первым словам и делают возможными его первые суждения. Пред-

ставления ребенка относятся всегда к тому единичному наглядному

представлению о вещи или о событии, которое называется ему. В от-

дельных случаях возникает первое понимание. Но чем менее искусно

его понимание, чем менее подготовлено оно богатством уже имею-

щихся налицо представлений, тем менее наглядный образ, входящий

в воспоминание и позднее воспроизводимый вместе со словом, мо-

жет быть верной и исчерпывающей копией самой чувственно данной

вещи, тем менее может он содержать все то, что могло бы быть вос-

принято в объекте. Даже то, что взрослый обыкновенно видит в дей-

ствительности в данном ему объекте, что он включает в свое нагляд-

ное представление, а затем и в свое воспоминание,

—

даже это, если

он не опытный наблюдатель, остается далеко позади самого объекта.

Тем более то, что остается от отдельного увиденного объекта в начале

изучения речи, может быть лишь грубой, неясной копией вещи, в ко-

торой, как в неотделанном рисунке, обозначаются лишь наиболее

выпуклые черты. Так что в большинстве случаев мы не может даже

знать, какой, собственно, образ связывает теперь ребенок с услы-

шанным словом. Если появляется наглядное представление, сходное

с тем, какое он действительно удержал, то тут вовсе нет тех условий,

при которых можно было бы воспринять разницу между прежним

и теперешним объектом; слияние происходит непосредственно и вы-

ражается в том, что новое наименовывается заученным именем. При-

вычка детей называть тем же самым именем даже отдаленно сходное,

если только оно сходно в верно схваченных чертах или в той или дру-

гой из них,

—

этой привычкой объясняется их искусство обходиться

немногими словами. Этим объясняются, с одной стороны, часто по-

разительное остроумие детского языка, с другой

—

те бесчисленные

смешения, какие, по нашему мнению, постигают их. Совершаемый

ими прогресс заключается не в том, что новое они подводят под уже

FDEXYZ[ \EA]HDY

знакомые представления, а в том, что они научаются более совершен-

ному пониманию и более точному разграничению

¹¹

. Итак, для нашего индивидуального мышления в начале его раз-

вития значение всякого слова связывается с единичным наглядным

представлением; тем более что между единичным представлением

и общим представлением нет даже никакой разницы. Образ воспоми-

нания, остающийся от первого несовершенного схватывания объек-

та, не лежит в душе, словно какой-то неизменный оттиск; его воспро-

изведение есть новая деятельность. И там, где мы говорим об образах

и представлениях как о неизменных вещах, покоящихся в руднике на-

шей памяти,

—

там мы должны были бы, собственно, говорить о при-

обретенных и заученных привычках и навыках акта представления.

И привычки, и навыки эти не исключают того, что при всяком вос-

произведении могут происходить более легкие или более глубокие

изменения деятельности, а следовательно, и ее продукта. Как часто

случается нам убеждаться на опыте, когда после сравнительно долго-

го времени мы вновь видим знакомый предмет, дом или пейзаж и т. д.,

что все это выглядит совершенно иначе, чем это было у нас в памя-

ти. Эта ненадежность образа воспоминаний наряду с тем общим за-

коном, который Бенеке удачно назвал законом притяжения однород-

ного, достаточна для того, чтобы образ воспоминания соединялся

с целым рядом новых образов и приобретал, таким путем, функцию

общего представления. Процесс непрестанного наименования но-

вых вещей

—

остановимся прежде всего на именах существительных

—

с одной стороны, укрепляет выдающиеся и общие черты, а с другой

—

самый образ в этом процессе становится текучим и подвижным. Так

что на первый план может выступать то одна, то другая его черта, ко-

торая и определяет новые ассоциации. Поэтому в естественном тече-

нии мышления все слова стремятся расширить свою область; их гра-

ницы неопределенны, и всегда они готовы распахнуться для новых

родственных представлений. И расширению этому непрестанно бла-

гоприятствует то обстоятельство, что в новых предметах всегда легче

всего наблюдается и схватывается то, что оказывается сходным с ка-

кой-либо уже знакомой схемой. Мы всегда, так сказать, как бы накла-

дываем на вещи свои готовые образы и тем закрываем для себя в них

новое и отличное.

Но наряду с этим процессом совершается другой процесс. С воз-

растающей практикой понимания мы начинаем обращать внимание

не только на разительные черты, но также и на менее выдающие-

ся. Благодаря этому образы становятся более определенными, более

ZAE`H, Y. 1. BD]H¬ _HXY

богатыми содержанием

—

и в той же мере, с одной стороны, ограни-

чивается область их применения к новому, а с другой

—

вместе с воз-

растающей способностью различать их увеличивается их число. Раз-

личение это сравнивает целое с целым. Тут нет того, чтобы сперва

мы давали себе отчет в том, к чему сводится в единичном различие,

и мы не отделяем сознательно особо сходные, особо отличные при-

знаки. Напротив, мы непрестанно совершенно точно различаем не-

знакомых людей от знакомых, и в то же время мы не сознаем, чем,

собственно, они отличаются друг от друга. Именно благодаря такому

не проанализированному сложному впечатлению, обладающему ха-

рактером непосредственности чувствования, мы получаем возмож-

ность признавать знакомое как таковое и о незнакомом высказывать

суждение, что оно не есть-де что-либо знакомое.

Внимание и точность схватывания у человека меньше определя-

ются многочисленностью наблюдений, нежели его интересами. Об-

разы того, что его радует или страшит, что связано с его потребно-

стями и побуждениями, отпечатываются в его памяти со всеми свои-

ми деталями. То, что для него безразлично,

—

этого он не старается

даже точно схватить, это оставляет в нем лишь неясное впечатление

о наиболее выпуклых чертах, и впечатление это в самых широких

пределах может сливаться с подобным ему.

Так объясняется то, каким образом человек может быть одно-

временно заполнен и более определенными, более богатыми содер-

жанием образами, и образами менее определенными, сравнитель-

но легко исчезающими; каким образом могут они сочетаться с его

словами. Он дает имя, например, курице, которая несет ему яйца;

воробью, который досаждает ему в его саду; аисту, который свива-

ет себе гнездо на его крыше. Все остальное есть птица, и он не за-

ботится о различиях отдельных видов. Но столь же мало сознает

он, что представление «птица» в своей неопределенности охваты-

вает также и специально известные виды. «Это не птица, это кури-

ца»,

—

так говорят не одни только дети. Там, где нет никакого инте-

реса различать вещи,

—

там оказывается достаточным менее опреде-

ленный, более бедный образ, который заимствован лишь от главных

черт формы и полета. Образ этот распространяется на летающего

жука и на бабочку.

История языка показывает совершенно сходное с этим разви-

тие. Его корни имеют очень общее значение. И причина этому не та,

что наиболее общее фиксировалось будто бы тотчас же, с первых же

шагов, путем объемлющего процесса абстракции. Причиной здесь

служит то, что удерживаются и получают наименование только те

FDEXYZ[ \EA]HDY

явления, которые менее отличны, которые легко схватываются,

в особенности выдающиеся явления. Отдельные вещи в большинст-

ве случаев получают наименование от какого-либо из этих явлений:

река

—

от ходьбы, петух

—

от кукарекания и т. д. Когда затем в вещах

схватываются различные стороны и они наименовываются соответ-

ственно последним, тогда возникают многочисленные синонимы,

благодаря которым вещи располагаются в различные ряды однород-

ных явлений. Лишь дальнейшее развитие языка ведет за собой более

детальную специализацию, благодаря тому что от первоначальных

синонимов производятся новые и первоначальные в то же время

употребляются для различных специальных классов вещей и собы-

тий. Но более общее продолжает существовать наряду с более спе-

циальным. Совершенно вопреки обычному учению об образовании

общих представлений общее как в индивидууме, так и в языке яв-

ляется раньше, нежели специальное. Это так же достоверно, как то,

что менее совершенное и менее определенное представление явля-

ется раньше совершенного, которое предполагает более детальное

различение.

Такой же процесс наблюдается и относительно представлений

о свойствах и деятельностях. Также и здесь первоначальное пони-

мание носит самый общий характер и касается лишь крупных, лег-

ко различимых черт. Мы видим, что как дитя, так и язык начинают

с немногих неопределенных представлений о цветах. Лишь посте-

пенно взор научается различать то, что раньше попросту признава-

лось как сходное. Самые обычные формы движения схватываются

и без дальнейших рассуждений переносятся на все сходное. Лишь

позднее привлекают к себе внимание и получают обозначение мно-

гообразные различия. Сколько различных движений должно обозна-

чать такое слово, как «ходить» или «бегать»!

. Итак, мы можем предположить, что связанное таким путем со сло-

вом представление возникает первоначально из наглядного пред-

ставления об единичном предмете, несовершенный и подвижный

образ которого образует первое значение слова. Отсюда ясно также,

в каком смысле такому связанному со словом представлению может

быть свойственна всеобщность.

Способность какого-либо представления становится общим, т. е.

применимым к какому угодно числу единичных представлений, обу-

словлена уже его природой как воспроизводимого представления.

Она отнюдь не зависит от того, что представление это уже произве-

дено множеством таких единичных представлений. Как только оно

ZAE`H, Y. 1. BD]H¬ _HXY

отделилось от первоначального наглядного представления и от его

пространственных и временных связей и стало внутренним образом,

который может свободно воспроизводиться,

—

так вместе с тем оно

получает способность сливаться с целым рядом новых наглядных

представлений или просто представлений и служить предикатом по-

следних в суждении. Если иметь в виду только содержание представ-

ления, то этого рода всеобщность без дальнейших рассуждений при-

надлежит не только образам солнца, луны и т. д., но также и образам

определенных лиц. Всякий раз как на небе восходит солнце или пока-

зывается луна, имеется налицо новое единичное наглядное представ-

ление, которое объединяется в одно целое с оставшимся от прежне-

го представлением. Познание материального тождества всех этих

солнц и лун есть нечто позднейшее и отнюдь не необходимое тем,

где нет непрерывности наглядного представления. Точно так же зер-

кальное отражение человека или его портрет попросту отождествля-

ются с образом воспоминания. И опять-таки познание того, что это

простые образы, а название собственно принадлежит лишь одному,

есть нечто привходящее вторично, и оно снова уничтожает начатую

попытку рассматривать представление как в полном смысле общее.

Для самого представления это случайность, что оно не становится

действительно общим.

Итак, ни особенная природа того, что представляется, ни его

происхождение не являются причиной того, становится оно общим

в обычном смысле или нет. Причиной здесь служит то, что представ-

ление действительно применяется к множеству единичных нагляд-

ных представлений, которые имеют значение копий реального мно-

жества вещей, что множество это доходит до сознания как таковое,

что единственное число заключает в себе множественное.

. Множество это прежде всего есть только численное. Когда в про-

странстве одновременно или последовательно дается ряд сходных

или неразличимо одинаковых вещей, то не только каждая единичная

вещь отождествляется с образом воспоминания, но и самое сходство

содержания представления создает потребность в счете. Благодаря

этому внешнее пространственное или временное различие посред-

ствуется при помощи сходства образа. Лишь таким путем обнаружи-

вается противоположность единственности и множества.

. Однако не эта численная всеобщность обыкновенно имеется

в виду, когда речь идет о том, что слова имеют общее значение. На-

против, всеобщность должна заключаться в том, что она охватыва-

FDEXYZ[ \EA]HDY

ет собой различные

—

по своему содержанию различимые и действи-

тельно отличные

—

объекты. Так, представление дерево должно быть

общим для дубов, буков, елей и т. д.; представление цвета должно

быть общим для красного, голубого, зеленого и т. д.

Но здесь необходимо точно разграничивать между всеобщностью

представления и всеобщностью слова. Если оставаться в той области, где

действительное индивидуальное значение слов проистекает из еди-

ничных наглядных представлений, то способность представления на-

ходит себе применение не только к пространственно и временно от-

личному, но и к отличному по содержанию; она дается прежде всего

вместе с его неопределенностью. Как для видимой вещи существует бес-

конечное число ступеней внешнего изображения, начиная с несколь-

ких штрихов, какими школьники рисуют в своих тетрадях лошадей

и людей, и кончая совершенной фотографией; такая же аналогич-

ная постепенность существует и для представлений, которые, воз-

можно, заимствуются одно за другим от одного и того же объема, об-

ладают все более и более возрастающей определенностью и продол-

жают существовать друг возле друга. Чем неопределеннее, тем легче

применение. Но пока не доходит до сознания разница отдельных

объектов, к которым однажды возникший образ применяется всегда

вновь и вновь,

—

до тех пор такое представление ведет себя не иначе

чем представление о солнце или представление о просто численной

всеобщности. Если словом «трава» воспроизводится лишь несколь-

ко стоящих рядом зеленых узких и заостренных листьев и при этом

не обращается никакого внимания на отличия отдельных трав, то мы

всюду находим тогда известное количество трав; одно и другое оди-

наково есть трава. Но как только отдельные схватывания становят-

ся более определенными, как только начинают обращать внимание

на различия тех вещей, которые на первый взгляд совпадают с дан-

ным представлением, тогда наступает двоякое: общее имя остается

и вместе тем образуются имена для более определенных представле-

ний. Но с течением времени более определенные представления вы-

тесняют менее определенное; последнее в своей неопределенности

не может уже быть оживлено. Ботаник не имеет уже образного пред-

ставления, которое соответствовало бы слову «трава» или «дерево».

Подобно тому, как в зрительном поле существует борьба между раз-

личными образами, которые даны обоим глазам,

—

так возникает

борьба и между различными более определенными формами, кото-

рые могли быть приравнены одна к другой менее искусным понима-

нием. Тем самым в качестве общего осталось лишь слово. Слово по-

стольку имеет общее значение, поскольку оно объединяет различное